Неточные совпадения
5 июля 1890 г. я прибыл на пароходе в г. Николаевск, один из самых восточных пунктов нашего отечества. Амур здесь очень широк, до моря осталось
только 27 верст; место величественное
и красивое, но воспоминания о прошлом этого края, рассказы спутников о лютой зиме
и о не менее лютых местных нравах, близость каторги
и самый вид заброшенного, вымирающего города совершенно отнимают охоту любоваться пейзажем.
День был тихий
и ясный. На палубе жарко, в каютах душно; в воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы дыма слились в длинную, черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина
и спокойствие, никому нет дела до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному
только богу.
Судя по описанию, которое он оставил, на берегу застал он не одних
только живших здесь айно, но
и приехавших к ним торговать гиляков, людей бывалых, хорошо знакомых
и с Сахалином
и с Татарским берегом.
Самый даровитый сподвижник Невельского, Н. К. Бошняк, открывший Императорскую гавань, когда ему было еще
только 20 лет, «мечтатель
и дитя», — так называет его один из сослуживцев, — рассказывает в своих записках: «На транспорте „Байкал“ мы все вместе перешли в Аян
и там пересели на слабый барк „Шелехов“.
В 1710 г. пекинскими миссионерами, по поручению китайского императора, была начертана карта Татарии; при составлении ее миссионеры пользовались японскими картами,
и это очевидно, так как в то время о проходимости Лаперузова
и Татарского проливов могло быть известно
только японцам.
Японцы первые стали исследовать Сахалин, начиная с 1613 г., но в Европе придавали этому так мало значения, что когда впоследствии русские
и японцы решали вопрос о том, кому принадлежит Сахалин, то о праве первого исследования говорили
и писали
только одни русские.
Если судить по наружному виду, то бухта идеальная, но, увы! — это
только кажется так; семь месяцев в году она бывает покрыта льдом, мало защищена от восточного ветра
и так мелка, что пароходы бросают якорь в двух верстах от берега.
Говорят, что весною этого года здесь работала промерная экспедиция
и во весь май было
только три солнечных дня.
В де-Кастри выгружают на небольшие баржи-шаланды, которые могут приставать к берегу
только во время прилива
и потому нагруженные часто садятся на мель; случается, что благодаря этому пароход простаивает из-за какой-нибудь сотни мешков муки весь промежуток времени между отливом
и приливом.
Мы с замиранием сердца ждали, что вот еще один момент
и баржа будет перерезана цепью, но, к счастью, добрые люди вовремя перехватили канат,
и солдаты отделались одним
только испугом.
Прежнее деление его на северный, средний
и южный неудобно в практическом отношении,
и теперь делят
только на северный
и южный.
Сквозь потемки
и дым, стлавшийся по морю, я не видел пристани
и построек
и мог
только разглядеть тусклые постовые огоньки, из которых два были красные.
Пристань есть, но
только для катеров
и барж.
Ни сосны, ни дуба, ни клена — одна
только лиственница, тощая, жалкая, точно огрызенная, которая служит здесь не украшением лесов
и парков, как у нас в России, а признаком дурней, болотистой почвы
и сурового климата.
Вот по улице, направляясь к полицейскому управлению, идет толпа гиляков, здешних аборигенов,
и на них сердито лают смирные сахалинские дворняжки, которые лают почему-то на одних
только гиляков.
Или придешь к знакомому
и, не заставши дома, сядешь писать ему записку, а сзади в это время стоит
и ждет его слуга — каторжный с ножом, которым он
только что чистил в кухне картофель.
Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть не каждого куста, а при встречах на дороге
и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что «каторга в общем — стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных
и заискивающих». Чтобы думать, что русские арестанты не убивают
и не грабят встречного
только из трусости
и лени, надо быть очень плохого мнения о человеке вообще или не знать человека.
Когда в Аркове помощник смотрителя тюрьмы отрапортовал: «В селении Аркове всё обстоит благополучно», барон указал ему на озимые
и яровые всходы
и сказал: «Всё благополучно, кроме
только того, что в Аркове нет хлеба».
— Я разрешаю вам бывать, где
и у кого угодно, — сказал барон. — Нам скрывать нечего. Вы осмотрите здесь всё, вам дадут свободный пропуск во все тюрьмы
и поселения, вы будете пользоваться документами, необходимыми для вашей работы, — одним словом, вам двери будут открыты всюду. Не могу я разрешить вам
только одного: какого бы то ни было общения с политическими, так как разрешать вам это я не имею никакого права.
Каторга
и при бенгальском освещении остается каторгой, а музыка, когда ее издали слышит человек, который никогда уже не вернется на родину, наводит
только смертную тоску.
Чтобы облегчить мой труд
и сократить время, мне любезно предлагали помощников, но так как, делая перепись, я имел главною целью не результаты ее, а те впечатления, которые дает самый процесс переписи, то я пользовался чужою помощью
только в очень редких случаях.
Свободных я записывал
только в тех случаях, если они принимали непосредственное участие в хозяйстве ссыльного, например, состояли с ним в браке, законном или незаконном,
и вообще принадлежали к семье его или проживали в его избе в качестве работника или жильца
и т. п.
Четвертая строка: имя, отчество
и фамилия. Насчет имен могу
только вспомнить, что я, кажется, не записал правильно ни одного женского татарского имени. В татарской семье, где много девочек, а отец
и мать едва понимают по-русски, трудно добиться толку
и приходится записывать наугад.
И в казенных бумагах татарские имена пишутся тоже неправильно.
Кстати сказать, приемыши часто встречаются на Сахалине,
и мне приходилось записывать не
только приемных детей, но
и приемных отцов.
Дело в том, что дети
и подростки в беднейших семьях получают от казны кормовые, которые выдаются
только до 15 лет,
и тут молодых людей
и их родителей простой расчет побуждает говорить неправду.
Обыкновенно вопрос предлагают в такой форме: «Знаешь ли грамоте?» — я же спрашивал так: «Умеешь ли читать?» —
и это во многих случаях спасало меня от неверных ответов, потому что крестьяне, не пишущие
и умеющие разбирать
только по-печатному, называют себя неграмотными.
Каждую женскую карточку я перечеркивал вдоль красным карандашом
и нахожу, что это удобнее, чем иметь особую рубрику для отметки пола. Я записывал
только наличных членов семьи; если мне говорили, что старший сын уехал во Владивосток на заработки, а второй служит в селении Рыковском в работниках, то я первого не записывал вовсе, а второго заносил на карточку в месте его жительства.
Нет красного угла, или он очень беден
и тускл, без лампады
и без украшений, — нет обычаев; обстановка носит случайный характер,
и похоже, как будто семья живет не у себя дома, а на квартире, или будто она
только что приехала
и еще не успела освоиться; нет кошки, по зимним вечерам не бывает слышно сверчка… а главное, нет родины.
Печка не топлена, посуды
только и есть, что котелок да бутылка, заткнутая бумажкой.
Если я заставал дома одну
только сожительницу, то обыкновенно она лежала в постели, отвечала на мои вопросы, зевая
и потягиваясь,
и, когда я уходил, опять ложилась.
Исследователи, когда отправляются в глубь острова, в тайгу, то берут с собой американские консервы, красное вино, тарелки, вилки, подушки
и всё, что
только можно взвалить на плечи каторжным, заменяющим на Сахалине вьючных животных.
Корчевка леса, постройки, осушка болот, рыбные ловли, сенокос, нагрузка пароходов — всё это виды каторжных работ, которые по необходимости до такой степени слились с жизнью колонии, что выделять их
и говорить о них как о чем-то самостоятельно существующем на острове можно разве
только при известном рутинном взгляде на дело, который на каторге ищет прежде всего рудников
и заводских работ.
Выбрать именно это место, а не какое-нибудь другое, побудили, как пишет Мицуль, роскошные луга, хороший строевой лес, судоходная река, плодородная земля… «По-видимому, — пишет этот фанатик, видевший в Сахалине обетованную землю, — нельзя было
и сомневаться в успешном исходе колонизации, но из 8 человек, высланных с этою целью на Сахалин в 1862 г.,
только 4 поселились около реки Дуйки».
Из 22 семей, живущих здесь,
только 4 незаконные.
И по возрастному составу населения Слободка приближается к нормальной деревне; рабочий возраст не преобладает так резко, как в других селениях; тут есть
и дети,
и юноши,
и старики старше 65
и даже 75 лет.
Луга
и скот есть
только у 8 хозяев, пашут землю 12,
и, как бы ни было, размеры сельского хозяйства здесь не настолько серьезны, чтобы ими можно было объяснить исключительно хорошее экономическое положение.
Ружье испорчено
и стоит тут
только для виду.
Иеромонах Ираклий, проживавший до 1886 г. в Александровском посту, рассказывал, что вначале тут было
только три дома
и в небольшой казарме, где теперь живут музыканты, помещалась тюрьма.
И возникло то, без чего Сахалин обойтись бы не мог, а именно город, сахалинский Париж, где находит себе соответствующие общество
и обстановку
и кусок хлеба городская публика, которая может дышать
только городским воздухом
и заниматься
только городскими делами.
На Сахалине есть манера давать названия улицам в честь чиновников еще при их жизни; называют улицы не
только по фамилиям, но даже по именам
и отчествам.
Устав о ссыльных разрешает жить вне тюрьмы, а стало быть,
и обзаводиться хозяйством
только каторжным разряда исправляющихся, но этот закон постоянно обходится ввиду его непрактичности; в избах живут не одни
только исправляющиеся, но также испытуемые, долгосрочные
и даже бессрочные.
Тут резко нарушается идея равномерности наказания, но этот беспорядок находит себе оправдание в тех условиях, из которых сложилась жизнь колонии,
и к тому же он легко устраним: стоит
только перевести из тюрьмы в избы остальных арестантов.
Но, говоря о семейных каторжных, нельзя мириться с другим беспорядком — с нерасчетливостью администрации, с какою она разрешает десяткам семейств селиться там, где нет ни усадебной, ни пахотной земли, ни сенокосов, в то время как в селениях других округов, поставленных в этом отношении в более благоприятные условия, хозяйничают
только бобыли,
и хозяйства не задаются вовсе благодаря недостатку женщин.
Виноваты в этом главным образом естественные условия Александровской долины: двигаться назад к морю нельзя, не годится здесь почва, с боков пост ограничен горами, а вперед он может расти теперь
только в одном направлении, вверх по течению Дуйки, по так называемой Корсаковской дороге: здесь усадьбы тянутся в один ряд
и тесно жмутся друг к другу.
Лошади есть
только у 16, а коровы у 38, причем скот держат крестьяне
и поселенцы, занимающиеся не хлебопашеством, а торговлей.
Судя по очень малому числу крестьян, — их
только 19, — нужно заключить, что каждый хозяин сидит на участке столько времени, сколько нужно ему для получения крестьянских прав, то есть права бросить хозяйство
и уехать на материк.
На руках у нее кандалы; на нарах одна
только шубейка из серой овчины, которая служит ей
и теплою одеждой
и постелью.
Стойчаки устроены вдоль стен; на них нельзя стоять, а можно
только сидеть,
и это главным образом спасает здесь отхожее место от грязи
и сырости.
Отперто отхожее место не
только днем, но
и ночью,
и эта простая мера делает ненужными параши; последние ставятся теперь
только в кандальной.
Зимою же
и в дурную погоду, то есть в среднем почти 10 месяцев в году, приходится довольствоваться
только форточками
и печами.
Надо или признать общие камеры уже отжившими
и заменить их жилищами иного типа, что уже отчасти
и делается, так как многие каторжные живут не в тюрьме, а в избах, или же мириться с нечистотой как с неизбежным, необходимым злом,
и измерения испорченного воздуха кубическими саженями предоставить тем, кто в гигиене видит одну
только пустую формальность.