Неточные совпадения
Как раз против города, в двух-трех верстах от берега,
стоит пароход «Байкал», на котором я пойду в Татарский пролив, но говорят, что он отойдет дня через четыре или пять,
не раньше, хотя на его мачте уже развевается отходный флаг.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе
не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце
стояло уже высоко.
Возле пристани по берегу, по-видимому без дела, бродило с полсотни каторжных: одни в халатах, другие в куртках или пиджаках из серого сукна. При моем появлении вся полсотня сняла шапки — такой чести до сих пор, вероятно,
не удостоивался еще ни один литератор. На берегу
стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку. Каторжные взвалили мой багаж на линейку, человек с черною бородой, в пиджаке и в рубахе навыпуск, сел на козлы. Мы поехали.
Или придешь к знакомому и,
не заставши дома, сядешь писать ему записку, а сзади в это время
стоит и ждет его слуга — каторжный с ножом, которым он только что чистил в кухне картофель.
В углу
стоит «парашка»; каждый может совершать свои естественные надобности
не иначе, как в присутствии 20 свидетелей.
Около тюрьмы есть колодец, и по нему можно судить о высоте почвенной воды. Вследствие особого строения здешней почвы почвенная вода даже на кладбище, которое расположено на горе у моря,
стоит так высоко, что я в сухую погоду видел могилы, наполовину заполненные водою. Почва около тюрьмы и во всем посту дренирована канавами, но недостаточно глубокими, и от сырости тюрьма совсем
не обеспечена.
Например, нагрузка и выгрузка пароходов,
не требующие в России от рабочего исключительного напряжения сил, в Александровске часто представляются для людей истинным мучением; особенной команды, подготовленной и выученной специально для работ на море, нет; каждый раз берутся всё новые люди, и оттого случается нередко наблюдать во время волнения страшный беспорядок; на пароходе бранятся, выходят из себя, а внизу, на баржах, бьющихся о пароход,
стоят и лежат люди с зелеными, искривленными лицами, страдающие от морской болезни, а около барж плавают утерянные весла.
—
Постой,
не перебивай, ваше высокоблагородие. Роспили мы эту водку, вот он, Андрюха то есть, еще взял перцовки сороковку. По стакану налил себе и мне. Мы по стакану вместе с ним и выпили. Ну, вот тут пошли весь народ домой из кабака, и мы с ним сзади пошли тоже. Меня переломило верхом-то ехать, я слез и сел тут на бережку. Я песни пел да шутил. Разговору
не было худого. Потом этого встали и пошли.
Если читатель пожелает сравнить здешние участки с нашими крестьянскими наделами, то он должен еще иметь в виду, что пахотная земля здесь
не ходит под паром, а ежегодно засевается вся до последнего вершка, и потому здешние две десятины в количественном отношении
стоят наших трех.
Не знаю, за что его прислали на Сахалин, да и
не спрашивал я об этом; когда человек, которого еще так недавно звали отцом Иоанном и батюшкой и которому целовали руку,
стоит перед вами навытяжку, в жалком поношенном пиджаке, то думаешь
не о преступлении.
Новые тюремные постройки, всякие склады и амбары и дом смотрителя тюрьмы
стоят среди селения и напоминают
не тюрьму, а господскую экономию.
Когда Микрюков отправился в свою половину, где спали его жена и дети, я вышел на улицу. Была очень тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал ручей. Я долго
стоял и смотрел то на небо, то на избы, и мне казалось каким-то чудом, что я нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то в Палеве, в этом конце света, где
не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
Начальник острова пользуется на Сахалине огромною и даже страшною властью, но однажды, когда я ехал с ним из Верхнего Армудана в Арково, встретившийся гиляк
не постеснялся крикнуть нам повелительно: «
Стой!» — и потом спрашивать,
не встречалась ли нам по дороге его белая собака.
Утром было холодно и в постели, и в комнате, и на дворе. Когда я вышел наружу, шел холодный дождь и сильный ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал», в самом деле,
не совладали со штормом, вернулись и теперь
стояли на рейде, и их покрывала мгла. Я прогулялся по улицам, по берегу около пристани; трава была мокрая, с деревьев текло.
Первое селение по Сусуе — Голый Мыс; существует оно лишь с прошлого года, и избы еще
не достроены. Здесь 24 мужчины и ни одной женщины.
Стоит селение на бугре, который и раньше назывался голым мысом. Речка здесь
не близко от жилья — надо к ней спускаться; колодца нет.
Когда дороги еще
не было, то на месте теперешней Мицульки
стояла станция, на которой держали лошадей для чиновников, едущих по казенной надобности; конюхам и работникам позволено было строиться до срока, и они поселились около станции и завели собственные хозяйства.
Жителей в Большой Елани 40: 32 м. и 8 ж. Хозяев 30. Когда поселенцы раскорчевывали землю под свои усадьбы, то им было приказано щадить старые деревья, где это возможно. И селение благодаря этому
не кажется новым, потому что на улице и во дворах
стоят старые, широколиственные ильмы — точно их деды посадили.
Как сельскохозяйственная колония это селение
стоит обоих северных округов, взятых вместе, а между тем из массы женщин, приходящих на Сахалин за мужьями, свободных и
не испорченных тюрьмой, то есть наиболее ценных для колонии, здесь поселена только одна, да и та недавно заключена в тюрьму по подозрению в убийстве мужа.
[Я
не называю мелких притоков, на которых
стоят селения Сусуйского и Найбинского бассейнов, потому что все они имеют трудно усвояемые аинские или японские названия, вроде Экуреки или Фуфкасаманай.]
Тут, на берегу, овладевают
не мысли, а именно думы; жутко и в то же время хочется без конца
стоять, смотреть на однообразное движение волн и слушать их грозный рев.
Радостное известие было принято всеми 25 поселенцами молча; ни один
не перекрестился,
не поблагодарил, а все
стояли с серьезными лицами и молчали, как будто всем им взгрустнулось от мысли, что на этом свете всё, даже страдания, имеет конец.
Она ослабевает мало-помалу и уже
не может сопротивляться течению и уходит в затоны или же
стоит за карчей, уткнувшись мордой в берег; здесь ее можно брать прямо руками, и даже медведь достает ее из воды лапой.
Мальчик Алешка 3–4 лет, которого баба привела за руку,
стоит и глядит вниз в могилу. Он в кофте
не по росту, с длинными рукавами, и в полинявших синих штанах; на коленях ярко-синие латки.
Весь надзор теперь сводится к тому, что рядовой сидит в камере, смотрит за тем, «чтобы
не шумели», и жалуется начальству; на работах он, вооруженный револьвером, из которого, к счастью,
не умеет стрелять, и шашкою, которую трудно вытянуть из заржавленных ножен,
стоит, смотрит безучастно на работы, курит и скучает.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на
постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
А вы —
стоять на крыльце, и ни с места! И никого
не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и
не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Осип. Да на что мне она?
Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть ноги; я и
постою. Зачем мне ваша кровать?
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится.
Стой, еще письмо
не готово.
Городничий. И
не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.