Неточные совпадения
Он отстранил ее руками и отошел, и ей показалось, что
лицо его выражало отвращение и досаду.
В это время баба осторожно несла ему
в обеих руках тарелку со щами, и Ольга Ивановна видела, как она обмочила во щах свои большие пальцы. И грязная баба с перетянутым животом, и щи, которые стал жадно
есть Рябовский, и изба, и вся эта жизнь, которую вначале она так любила за простоту и художественный беспорядок, показались ей теперь ужасными. Она вдруг почувствовала себя оскорбленной и сказала холодно...
Он, как будто у него
была совесть нечиста, не мог уже смотреть жене прямо
в глаза, не улыбался радостно при встрече с нею и, чтобы меньше оставаться с нею наедине, часто приводил к себе обедать своего товарища Коростелева, маленького стриженого человечка с помятым
лицом, который, когда разговаривал с Ольгой Ивановной, то от смущения расстегивал все пуговицы своего пиджака и опять их застегивал и потом начинал правой рукой щипать свой левый ус.
Не зная, как усмирить
в себе тяжелую ревность, от которой даже
в висках ломило, и думая, что еще можно поправить дело, она умывалась, пудрила заплаканное
лицо и летела к знакомой даме. Не застав у нее Рябовского, она ехала к другой, потом к третьей… Сначала ей
было стыдно так ездить, но потом она привыкла, и случалось, что
в один вечер она объезжала всех знакомых женщин, чтобы отыскать Рябовского, и все понимали это.
Видно
было по его блаженному, сияющему
лицу, что если бы Ольга Ивановна разделила с ним его радость и торжество, то он простил бы ей все, и настоящее и будущее, и все бы забыл, но она не понимала, что значит приват-доцентура и общая патология, к тому же боялась опоздать
в театр и ничего не сказала.
Приходил маленький, рыженький, с длинным носом и с еврейским акцентом, потом высокий, сутулый, лохматый, похожий на протодьякона; потом молодой, очень полный, с красным
лицом и
в очках. Это врачи приходили дежурить около своего товарища. Коростелев, отдежурив свое время, не уходил домой, а оставался и, как тень, бродил по всем комнатам. Горничная подавала дежурившим докторам чай и часто бегала
в аптеку, и некому
было убрать комнат.
Было тихо и уныло.
То, забывшись на минуту, она смотрела на Коростелева и думала: «Неужели не скучно
быть простым, ничем не замечательным, неизвестным человеком, да еще с таким помятым
лицом и с дурными манерами?» То ей казалось, что ее сию минуту убьет Бог за то, что она, боясь заразиться, ни разу еще не
была в кабинете у мужа.
Значит, даже и при спокойной жизни
было в лице, в разговоре и во всей манере Любки что-то особенное, специфическое, для ненаметанного глаза, может быть, и совсем не заметное, но для делового чутья ясное и неопровержимое, как день.
Сначала, когда карт и играющих было много, никакой игры, собственно, не было, вся она сводилась к круговой манипуляции карточным веером — и Петером, но когда, в постепенности судьбы и случая, стол от играющих и играющие от Черного Петера — очищались, и оставалось — двое, — о, тогда игра только и начиналась, ибо тогда все дело
было в лице, в степени твердокаменности его.
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся, не наклали бы // Товарищи
в бока. // Оно
быть так и сталося, // Да к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да
в землю сам ушел по грудь // С натуги! По
лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Вышел вперед белокурый малый и стал перед градоначальником. Губы его подергивались, словно хотели сложиться
в улыбку, но
лицо было бледно, как полотно, и зубы тряслись.
Сделавши это, он улыбнулся. Это
был единственный случай во всей многоизбиенной его жизни, когда
в лице его мелькнуло что-то человеческое.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти.
Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но
в лице его погряз и весь Глупов.