Неточные совпадения
Когда бричка проезжала мимо острога, Егорушка взглянул на часовых, тихо ходивших около высокой белой стены, на маленькие решетчатые окна, на крест, блестевший на крыше,
и вспомнил, как неделю
тому назад, в
день Казанской Божией Матери, он ходил с мамашей в острожную церковь на престольный праздник; а еще ранее, на Пасху, он приходил в острог с кухаркой Людмилой
и с Дениской
и приносил сюда куличи, яйца, пироги
и жареную говядину; арестанты благодарили
и крестились, а один из них подарил Егорушке оловянные запонки собственного изделия.
— Иван Иваныч
и отец Христофор приехали! — сказал ему Мойсей Мойсеич таким тоном, как будто боялся, что
тот ему не поверит. — Ай, вай, удивительное
дело, такие хорошие люди взяли да приехали! Ну, бери, Соломон, вещи! Пожалуйте, дорогие гости!
Сделав около стола свое
дело, он пошел в сторону
и, скрестив на груди руки, выставив вперед одну ногу, уставился своими насмешливыми глазами на о. Христофора. В его позе было что-то вызывающее, надменное
и презрительное
и в
то же время в высшей степени жалкое
и комическое, потому что чем внушительнее становилась его поза,
тем ярче выступали на первый план его короткие брючки, куцый пиджак, карикатурный нос
и вся его птичья, ощипанная фигурка.
Ничего я в этих
делах не понимаю!» То-то вот
и есть.
— Потеха! — сказал о. Христофор
и махнул рукой. — Приезжает ко мне в гости старший сын мой Гаврила. Он по медицинской части
и служит в Черниговской губернии в земских докторах… Хорошо-с… Я ему
и говорю: «Вот, говорю, одышка,
то да се… Ты доктор, лечи отца!» Он сейчас меня
раздел, постукал, послушал, разные там штуки… живот помял, потом
и говорит: «Вам, папаша, надо, говорит, лечиться сжатым воздухом».
— Ваш Михайло Тимофеич человек непонимающий, — говорил вполголоса Кузьмичов, — не за свое
дело берется, а вы понимаете
и можете рассудить. Отдали бы вы мне, как я говорил, вашу шерсть
и ехали бы себе назад, а я б вам, так
и быть уж, дал бы по полтиннику поверх своей цены, да
и то только из уважения…
Егорушка протер глаза. Посреди комнаты стояло действительно сиятельство в образе молодой, очень красивой
и полной женщины в черном платье
и в соломенной шляпе. Прежде чем Егорушка успел разглядеть ее черты, ему почему-то пришел на память
тот одинокий, стройный тополь, который он видел
днем на холме.
Как будто от
того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней поднимается веселая молодая трескотня, какой не бывает
днем; треск, подсвистыванье, царапанье, степные басы, тенора
и дисканты — все мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать
и грустить.
Опуская в колодец свое ведро, чернобородый Кирюха лег животом на сруб
и сунул в темную дыру свою мохнатую голову, плечи
и часть груди, так что Егорушке были видны одни только его короткие ноги, едва касавшиеся земли; увидев далеко на
дне колодца отражение своей головы, он обрадовался
и залился глупым, басовым смехом, а колодезное эхо ответило ему
тем же; когда он поднялся, его лицо
и шея были красны, как кумач.
Опять
та же сила, не давая ему коснуться
дна и побыть в прохладе, понесла его наверх, он вынырнул
и вздохнул так глубоко, что стало просторно
и свежо не только в груди, но даже в животе.
— Да, — продолжал он, зевая. — Все ничего было, а как только купцы доехали до этого места, косари
и давай чистить их косами. Сын, молодец был, выхватил у одного косу
и тоже давай чистить… Ну, конечно,
те одолели, потому их человек восемь было. Изрезали купцов так, что живого места на теле не осталось; кончили свое
дело и стащили с дороги обоих, отца на одну сторону, а сына на другую. Супротив этого креста на
той стороне еще другой крест есть… Цел ли — не знаю… Отсюда не видать.
— Экие
дела, подумаешь! — вздохнул Пантелей, тоже глядя на хутора
и пожимаясь от утренней свежести. — Послал он человека на хутор за какой-то бумагой, а
тот не едет… Степку послать бы!
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Аммос Федорович. Да, нехорошее
дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
— дворянин учится наукам: его хоть
и секут в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так
и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в
день, так оттого
и важничаешь? Да я плевать на твою голову
и на твою важность!
Хлестаков. В самом
деле,
и то правда. (Прячет деньги.)