Неточные совпадения
И страшное значение всех этих примет
было уже известно детям; старшая девочка, Саша, худенькая брюнетка, сидела за столом неподвижно, и лицо у нее
было испуганное, скорбное, а младшая, Лида, семи лет, полная блондинка,
стояла возле сестры и смотрела на огонь исподлобья.
Часов в десять Нину Федоровну, одетую в коричневое платье, причесанную, вывели под руки в гостиную, и здесь она прошлась немного и
постояла у открытого окна, и улыбка у нее
была широкая, наивная, и при взгляде на нее вспоминался один местный художник, пьяный человек, который называл ее лицо ликом и хотел писать с нее русскую Масленицу.
Он взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел на крыльях любви. На улице
было жарко. У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков играли в мяч. Все это
были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца,
стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела на игру.
Он сидел теперь в гостиной, и эта комната производила странное впечатление своею бедною, мещанскою обстановкой, своими плохими картинами, и хотя в ней
были и кресла, и громадная лампа с абажуром, она все же походила на нежилое помещение, на просторный сарай, и
было очевидно, что в этой комнате мог чувствовать себя дома только такой человек, как доктор; другая комната, почти вдвое больше, называлась залой, и тут
стояли одни только стулья, как в танцклассе.
Он нагнулся и поцеловал ей руку, она неловко поцеловала его холодными губами в голову. Он чувствовал, что в этом любовном объяснении нет главного — ее любви, и
есть много лишнего, и ему хотелось закричать, убежать, тотчас же уехать в Москву, но она
стояла близко, казалась ему такою прекрасной, и страсть вдруг овладела им, он сообразил, что рассуждать тут уже поздно, обнял ее страстно, прижал к груди и, бормоча какие-то слова, называя ее ты, поцеловал ее в шею, потом в щеку, в голову…
Тут
были темные стены, в углу
стоял киот с образами; пахло хорошими духами и лампадным маслом.
Жили они в нижнем этаже дома на Пятницкой и во флигеле, помещаясь по трое и четверо в одной комнате, и за обедом
ели из общей миски, хотя перед каждым из них
стояла тарелка.
К двум часам в амбаре все уже
были заняты делом, кроме старика, который продолжал гудеть. Лаптев, чтобы не
стоять без дела, принял у одной мастерицы аграмант и отпустил ее, потом выслушал покупателя, вологодского купца, и приказал приказчику заняться.
Около белого, недавно оштукатуренного двухэтажного дома кучер сдержал лошадь и стал поворачивать вправо. Тут уже ждали. Около ворот
стояли дворник в новом кафтане, в высоких сапогах и калошах, и двое городовых; все пространство с середины улицы до ворот и потом по двору до крыльца
было посыпано свежим песком. Дворник снял шапку, городовые сделали под козырек. Около крыльца встретил Федор с очень серьезным лицом.
Она
была очень худа и некрасива, с длинным носом, и лицо у нее всегда
было утомленное, замученное, и казалось, что ей
стоило больших усилий, чтобы держать глаза открытыми и не упасть.
Когда приехали домой, Нина Федоровна сидела обложенная подушками, со свечой в руке. Лицо потемнело, и глаза
были уже закрыты. В спальне
стояли, столпившись у двери, няня, кухарка, горничная, мужик Прокофий и еще какие-то незнакомые простые люди. Няня что-то приказывала шепотом, и ее не понимали. В глубине комнаты у окна
стояла Лида, бледная, заспанная, и сурово глядела оттуда на мать.
Лаптев сам побежал в столовую, взял в буфете, что первое попалось ему под руки, — это
была высокая пивная кружка, — налил воды и принес брату. Федор стал жадно
пить, но вдруг укусил кружку, послышался скрежет, потом рыдание. Вода полилась на шубу, на сюртук. И Лаптев, никогда раньше не видавший плачущих мужчин, в смущении и испуге
стоял и не знал, что делать. Он растерянно смотрел, как Юлия и горничная сняли с Федора шубу и повели его обратно в комнаты, и сам пошел за ними, чувствуя себя виноватым.
Среди комнаты, где обедали приказчики,
стояла деревянная некрашеная колонна, подпиравшая потолок, чтобы он не обрушился; потолки здесь
были низкие, стены оклеены дешевыми обоями,
было угарно и пахло кухней.
Но он все
стоял и не уходил, и спрашивал себя: «Что же меня держит здесь?» И ему
было досадно и на себя, и на эту черную собаку, которая валялась на камнях, а не шла в поле, в лес, где бы она
была независима, радостна. И ему, и этой собаке мешало уйти со двора, очевидно, одно и то же: привычка к неволе, к рабскому состоянию…
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на
постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня
есть ноги; я и
постою. Зачем мне ваша кровать?
Городничий. Ступай на улицу… или нет,
постой! Ступай принеси… Да другие-то где? неужели ты только один? Ведь я приказывал, чтобы и Прохоров
был здесь. Где Прохоров?
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Хлестаков. Возле вас
стоять уже
есть счастие; впрочем, если вы так уже непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас.