Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то
есть не двести,
а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.
Хлестаков. Поросенок ты скверный… Как же они
едят,
а я
не ем? Отчего же я, черт возьми,
не могу так же? Разве они
не такие же проезжающие, как и я?
Хлестаков. Оробели?
А в моих глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе как барин,
а не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома
есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол
не сыщет.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?»
А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Купцы. Ей-ей!
А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой.
А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом,
а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
А там опять на горочку —
Как грязи тут
не быть?
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот
был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока
не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
Трудись! Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я
не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия —
не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду
не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов
не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я вам,
не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне
поют: «Трудись...
«Вишь, тоже добрый! сжалился», —
Заметил Пров,
а Влас ему:
—
Не зол… да
есть пословица:
Хвали траву в стогу,
А барина — в гробу!
Все лучше, кабы Бог его
Прибрал… Уж нет Агапушки…
Глеб — он жаден
был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог,
а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты. Я к нему:
«
Не выдай!
Будь заступником!»
— В чем дело? — Кликнул старосту
И мигом порешил:
— Подпаска малолетнего
По младости, по глупости
Простить…
а бабу дерзкую
Примерно наказать! —
«Ай, барин!» Я подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот...
Такая рожь богатая
В тот год у нас родилася,
Мы землю
не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько
было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала я
Телегу со стропилами
И
пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой везет,
А сани — на базар!)
Вдруг стоны я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой грех — недоглядел...
Да тут беда подсунулась:
Абрам Гордеич Ситников,
Господский управляющий,
Стал крепко докучать:
«Ты писаная кралечка,
Ты наливная ягодка…»
— Отстань, бесстыдник! ягодка,
Да бору
не того! —
Укланяла золовушку,
Сама нейду на барщину,
Так в избу прикатит!
В сарае, в риге спрячуся —
Свекровь оттуда вытащит:
«Эй,
не шути с огнем!»
— Гони его, родимая,
По шее! — «
А не хочешь ты
Солдаткой
быть?» Я к дедушке:
«Что делать? Научи...
Пей даром сколько вздумаешь —
На славу угостим!..»
Таким речам неслыханным
Смеялись люди трезвые,
А пьяные да умные
Чуть
не плевали в бороду
Ретивым крикунам.
Пришел дьячок уволенный,
Тощой, как спичка серная,
И лясы распустил,
Что счастие
не в пажитях,
Не в соболях,
не в золоте,
Не в дорогих камнях.
«
А в чем же?»
— В благодушестве!
Пределы
есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение —
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот и счастлив я! —
«
А где возьмешь косушечку?»
— Да вы же дать сулилися…
К дьячку с семинаристами
Пристали: «
Пой „Веселую“!»
Запели молодцы.
(Ту песню —
не народную —
Впервые
спел сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С народа крепи снявшего,
Она по пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами и дворовыми, —
Вахлак ее
не пел,
А, слушая, притопывал,
Присвистывал; «Веселою»
Не в шутку называл...
— По-нашему ли, Климушка?
А Глеб-то?.. —
Потолковано
Немало: в рот положено,
Что
не они ответчики
За Глеба окаянного,
Всему виною: крепь!
— Змея родит змеенышей.
А крепь — грехи помещика,
Грех Якова несчастного,
Грех Глеба родила!
Нет крепи — нет помещика,
До петли доводящего
Усердного раба,
Нет крепи — нет дворового,
Самоубийством мстящего
Злодею своему,
Нет крепи — Глеба нового
Не будет на Руси!
Вздрогнула я, одумалась.
— Нет, — говорю, — я Демушку
Любила, берегла… —
«
А зельем
не поила ты?
А мышьяку
не сыпала?»
— Нет! сохрани Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
—
Будь жалостлив,
будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
Пахом приподнял «счастие»
И, крякнувши порядочно,
Работнику поднес:
«Ну, веско!
а не будет ли
Носиться с этим счастием
Под старость тяжело...
— Во времена досюльные
Мы
были тоже барские,
Да только ни помещиков,
Ни немцев-управителей
Не знали мы тогда.
Не правили мы барщины,
Оброков
не платили мы,
А так, когда рассудится,
В три года раз пошлем.
Чуть дело
не разладилось.
Да Климка Лавин выручил:
«
А вы бурмистром сделайте
Меня! Я удовольствую
И старика, и вас.
Бог приберет Последыша
Скоренько,
а у вотчины
Останутся луга.
Так
будем мы начальствовать,
Такие мы строжайшие
Порядки заведем,
Что надорвет животики
Вся вотчина… Увидите...
«Скучаешь, видно, дяденька?»
— Нет, тут статья особая,
Не скука тут — война!
И сам, и люди вечером
Уйдут,
а к Федосеичу
В каморку враг: поборемся!
Борюсь я десять лет.
Как
выпьешь рюмку лишнюю,
Махорки как накуришься,
Как эта печь накалится
Да свечка нагорит —
Так тут устой… —
Я вспомнила
Про богатырство дедово:
«Ты, дядюшка, — сказала я, —
Должно
быть, богатырь».
— Филипп на Благовещенье
Ушел,
а на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный
был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не стала я тревожиться,
Что ни велят — работаю,
Как ни бранят — молчу.
Еремеевна. Все дядюшка напугал. Чуть
было в волоски ему
не вцепился.
А ни за что… ни про что…
Стародум. Надлежало образумиться.
Не умел я остеречься от первых движений раздраженного моего любочестия. Горячность
не допустила меня тогда рассудить, что прямо любочестивый человек ревнует к делам,
а не к чинам; что чины нередко выпрашиваются,
а истинное почтение необходимо заслуживается; что гораздо честнее
быть без вины обойдену, нежели без заслуг пожаловану.
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина и Цыфиркина). Вот и учители! Митрофанушка мой ни днем, ни ночью покою
не имеет. Свое дитя хвалить дурно,
а куда
не бессчастна
будет та, которую приведет Бог
быть его женою.
Скотинин. Завтре и я проснусь с светом вдруг.
Будь он умен, как изволит,
а и с Скотининым развяжешься
не скоро. (Отходит.)
Стародум.
А кто посмышленее, тот и
не откажет
быть полезным своим согражданам.
Стародум. Поверь мне, всякий найдет в себе довольно сил, чтоб
быть добродетельну. Надобно захотеть решительно,
а там всего
будет легче
не делать того, за что б совесть угрызала.
Тем
не менее вопрос «охранительных людей» все-таки
не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то
есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но сказать ничего
не сказали,
а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему.
А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может,
будешь видеть", — и
был таков.
Ибо желать следует только того, что к достижению возможно; ежели же
будешь желать недостижимого, как, например, укрощения стихий, прекращения течения времени и подобного, то сим градоначальническую власть
не токмо
не возвысишь,
а наипаче сконфузишь.
"
Было чего испугаться глуповцам, — говорит по этому случаю летописец, — стоит перед ними человек роста невеликого, из себя
не дородный, слов
не говорит,
а только криком кричит".
При такой системе можно сказать наперед:
а) что градоначальники
будут крепки и б) что они
не дрогнут.
Но бумага
не приходила,
а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что
не было дома, который
не считал бы одного или двух злоумышленников.
9. Буде который обыватель
не приносит даров, то всемерно исследовать, какая тому непринесению причина, и если явится оскудение, то простить,
а явится нерадение или упорство — напоминать и вразумлять, доколе
не будет исправен.
Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные, если они и после того продолжали жить, то они обязаны
были этим только тому, что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них
не зависящим,
а потому и неотвратимым.
— Что же! — возражали они, — нам глупый-то князь, пожалуй, еще лучше
будет! Сейчас мы ему коврижку в руки: жуй,
а нас
не замай!
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки.
Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков,
а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как и тот, который за минуту перед тем
был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.
Утвердившись таким образом в самом центре, единомыслие градоначальническое неминуемо повлечет за собой и единомыслие всеобщее. Всякий обыватель, уразумев, что градоначальники:
а) распоряжаются единомысленно, б) палят также единомысленно, —
будет единомысленно же и изготовляться к воспринятию сих мероприятий. Ибо от такого единомыслия некуда
будет им деваться.
Не будет, следственно, ни свары, ни розни,
а будут распоряжения и пальба повсеместная.
Базары опустели, продавать
было нечего, да и некому, потому что город обезлюдел. «Кои померли, — говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда».
А бригадир между тем все
не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
Он
не был ни технолог, ни инженер; но он
был твердой души прохвост,
а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир. Он ничего
не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз,
а не вверх, но
был убежден, что стоит только указать: от сих мест до сих — и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк,
а затем по-прежнему, и направо и налево,
будет продолжать течь река.
В Глупове, в сию счастливую годину,
не токмо хозяин, но и всякий наймит
ел хлеб настоящий,
а не в редкость бывали и шти с приварком".
Последствием такого благополучия
было то, что в течение целого года в Глупове состоялся всего один заговор, но и то
не со стороны обывателей против квартальных (как это обыкновенно бывает),
а, напротив того, со стороны квартальных против обывателей (чего никогда
не бывает).
Убытки редко кем высчитывались, всякий старался прежде всего определить себе
не то, что он потерял,
а то, что у него
есть.
Другой вариант утверждает, что Иванов совсем
не умер,
а был уволен в отставку за то, что голова его вследствие постепенного присыхания мозгов (от ненужности в их употреблении) перешла в зачаточное состояние.
Вести о «глуповском нелепом и смеха достойном смятении» достигли наконец и до начальства. Велено
было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить,
а которые
есть у нее сообщники, то и тех, сыскав, представить же,
а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно
не утапливали и с раската звериным обычаем
не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще
не получалось.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало
быть,
не растратил,
а умножил-с. Следственно, какие
есть насчет этого законы — те знаю,
а новых издавать
не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку,
а может
быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках
не вижу-с!