Неточные совпадения
Самгин чувствовал себя человеком, который случайно попал за кулисы театра, в среду третьестепенных
актеров, которые не заняты в драме, разыгрываемой на сцене, и не
понимают ее значения. Глядя на свое отражение в зеркале, на сухую фигурку, сероватое, угнетенное лицо, он вспомнил фразу из какого-то французского романа...
Мочалов [Мочалов Павел Степанович (1800—1848) — знаменитый актер-трагик.], кроме уж своего таланта, тем и велик в «Гамлете», что он один
понимает то, что играет; тогда как другие…
— А кто тебя знает, кто ты таков и откуда ты выскочил! Только сердце мое, сердце чуяло, все пять лет, всю интригу! А я-то сижу, дивлюсь: что за сова слепая подъехала? Нет, голубчик, плохой ты
актер, хуже даже Лебядкина. Поклонись от меня графине пониже да скажи, чтобы присылала почище тебя. Наняла она тебя, говори? У ней при милости на кухне состоишь? Весь ваш обман насквозь вижу, всех вас, до одного,
понимаю!
Но арестант, игравший писаря, вероятно когда-то был на провинциальном или домашнем театре, и ему вообразилось, что наши
актеры, все до единого, не
понимают дела и не так ходят, как следует ходить на сцене.
Несчастливцев. А вот что: уйди, попробуй, так увидишь. Мне, братец, только мигнуть, и пойдешь ты по этапу на место жительства, как бродяга. Я ведь знаю, ты двенадцать лет без паспорта ходишь. Вместо паспорта у тебя в кармане статья Курских губернских ведомостей, где напечатано, что приехал
актер такой-то и играл очень скверно. Вот и весь твой вид. Ну, что ж ты замолчал? То-то же! А ты сделай, братец, для меня! Кто тебя просит, подумай! Ну, по-товарищески,
понимаешь, по-товарищески!
Актер. Ну… всегда я… не
понимаю…
Сатин. Лахеза… Гера… Афродита… Атропа… черт их разберет! Это всё старик… навинтил
Актера…
понимаешь, Барон?
Актер. Он без тебя не
понимает?
Актер. Стихи, —
понимаешь?
Актер(помолчав). Не
понимаю… почему — нельзя?
Актер. Искать город… лечиться… Ты — тоже уходи… Офелия… иди в монастырь…
Понимаешь — есть лечебница для организмов… для пьяниц… Превосходная лечебница… Мрамор… мраморный пол! Свет… чистота, пища… всё — даром! И мраморный пол, да! Я ее найду, вылечусь и… снова буду… Я на пути к возрожденью… как сказал… король… Лир! Наташа… по сцене мое имя Сверчков-Заволжский… никто этого не знает, никто! Нет у меня здесь имени…
Понимаешь ли ты, как это обидно — потерять имя? Даже собаки имеют клички…
В один момент,
поняв, в чем дело, я прыгнул, свалил с ног буяна и тем же махом двух его товарищей. Картина в один миг переменилась: прислуга бросилась на помощь
актерам, и мы общими силами вытолкали хулиганов за дверь.
Между прочим я писал ей: «Мне нередко приходилось беседовать со стариками
актерами, благороднейшими людьми, дарившими меня своим расположением; из разговоров с ними я мог
понять, что их деятельностью руководят не столько их собственный разум и свобода, сколько мода и настроение общества; лучшим из них приходилось на своем веку играть и в трагедии, и в оперетке, и в парижских фарсах, и в феериях, и всегда одинаково им казалось, что они шли по прямому пути и приносили пользу.
И хозяин, и гость любезно приняли мое предложение, и, достав тетрадку из кармана, я прочел перевод. Когда я, окончив текст, прочел: «Симфония, занавес падает», — посетитель во фраке встал и сказал: «Конца-то нет, но я
понимаю, предоставляется
актеру сделать от себя надлежащее заключение».
Тут осыпал он меня похвалами, которые мне совестно повторять и которые, конечно, были чересчур преувеличены; он кончил тем, что будто до сих пор, не только зритель, но и сами
актеры, не ведали, что такое «граф Альмавива», и что теперь только познакомилась с ним и
поняла его публика.
— Я
понимаю ваше положенье, Федор Федорыч, — с притворным участием продолжал Авдей. — Оно неприятно, действительно неприятно. Человек играл, играл роль, и никто не замечал в нем
актера; вдруг…
Кроме Любского, затеявшего у себя благородный спектакль, изображенного и выдержанного в совершенстве, кроме Волгина, грубого добряка, попадающего нечаянно в закулисный омут, вовсе ему чуждый и неизвестный, Волгина, который, по моему мнению, своим положением забавнее всех других лиц, — в этой комедии есть характер, задуманный весьма счастливо и выполненный прекрасно: это Посошков, человек умный, страстный любитель театра, сочинитель и
актер, чувствующий, понимающий искусство, и только потому смешной и даже глупый, что ничего кроме искусства не видит и не
понимает.
Увидев на сцене Шушерина в роли Ксури, я
понял, отчего за тридцать лет перед сим он имел такой блистательный успех, отчего ничтожная роль составила ему тогда первоначальную славу. Ящик отпирается просто: играя дикого негра, Шушерин позволил себе сбросить все условные сценические кандалы и заговорил просто, по-человечески, чему зрители без памяти обрадовались и приписали свою радость искусству и таланту
актера. Итак, по тогдашним понятиям надобно было быть диким, чтоб походить на сцене на человека.
Лучшая половина публики очнулась,
поняла свою ошибку; но остальная, особенно раек, продолжала без ума хлопать и превозносить нового
актера.
— Что? Благодарность? За вазу, что ли? — заболтал опять комик. — Ох вы, богачи! Что вы мне милостинку, что ли, подали? Хвалят туда же. Меня Михайло Семеныч [Михайло Семеныч — М.С.Щепкин (1788—1863), великий русский
актер.] хвалил, меня сам гений хвалил,
понимаете ли вы это? Али только умеете дурацкие комедии да драмы сочинять?
Конечно, роли он не знал и читал ее такими стихами, что даже у
актеров, давно привыкших к тому, что публика — дура и ничего не
понимает, становились волосы дыбом. Но особенно отличался он в той сцене, где Иоанн в покаянном припадке становится на колени и исповедуется перед боярами: «Острупился мой ум» и т. д.
Меня сначала коробило. Я всегда ненавидел эту жадную и благородную готовность садовых
актеров примазываться к чужим обедам и завтракам, эти собачьи, ласковые, влажные и голодные глаза, эти неестественно развязные баритоны за столом, это гастрономическое всезнайство, эту усиленную внимательность, эту привычно фамильярную повелительность с прислугой. Но потом, ближе узнав Нелюбова, я
понял, что он шутит. Этот чудак был по-своему горд и очень щекотлив.
— Да, да, она несчастна, ваша маленькая Нина, Андро, глубоко, отчаянно несчастна! Я ненавижу здесь все: и самую институтскую жизнь с ее правилами, этикетами, и классных дам, и учителей, и воспитанниц. Они все чужие мне, Андро,
поймите! Точно они не сами — как есть, а играют, исполняют какие-то навязанные им роли, как
актеры… И это гадко, мерзко, противно!
Сами
понимаете, женщина образованная и воспитанная живет с глупым, тяжелым человеком; встретится ей какой-нибудь интеллигентный человек, офицер,
актер или доктор, ну полюбит, станет ей невыносима жизнь, она и бежит от мужа.
— Этого мало, — добавил Лемениль. — И с прислугой нам не надо учиться говорить по-русски. Горничных и кухарок мы,
актеры Михайловского театра, передаем одни другим. И все они нас
понимают и говорят… кое-как.
Честное слово, parole d'honneur, [честное слово (франц.)] не
понимаю, отчего это наш брат
актер избегает знакомств с семейными домами?
— Конечно, так, — ответил молодой
актер. — Дальше на самом деле тянуть так нельзя. Я думаю, это все
понимают. Где у нас искусство? Разве при таких порядках
актер может посвятить себя искусству? Я прошу, например, на днях поставить одну пьесу, значит, желаю работать, а мне отказывают. Просто стоит только и взять да удрать в другой город, я и удеру. Какое же здесь может быть дело и работа для искусства.
— Это он напрасно
актеров винит. Не
актеры, а пьеса виновата. Уж очень плоха. Я, когда слушал ее, сам ничего не
понял, думаю, что за дичь, и Marie тоже сказала: что за бестолковщина!