Неточные совпадения
В полдень поставили столы и стали обедать; но бригадир был так неосторожен, что еще
перед закуской пропустил три чарки очищенной.
Глаза его вдруг сделались неподвижными и стали смотреть в одно место. Затем, съевши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана и начал говорить, что ему нужно
бежать.
Отъехав с версту, я уселся попокойнее и с упорным вниманием стал смотреть на ближайший предмет
перед глазами — заднюю часть пристяжной, которая
бежала с моей стороны.
И старший рабочий, с рыжей бородой, свалявшейся набок, и с голубыми строгими
глазами; и огромный парень, у которого левый
глаз затек и от лба до скулы и от носа до виска расплывалось пятно черно-сизого цвета; и мальчишка с наивным, деревенским лицом, с разинутым ртом, как у птенца, безвольным, мокрым; и старик, который, припоздавши,
бежал за артелью смешной козлиной рысью; и их одежды, запачканные известкой, их фартуки и их зубила — все это мелькнуло
перед ним неодушевленной вереницей — цветной, пестрой, но мертвой лентой кинематографа.
Еще волосок; пауза; тихо; пульс. Затем — как по знаку какого-то сумасшедшего дирижера — на всех трибунах сразу треск, крики, вихрь взвеянных
бегом юниф, растерянно мечущиеся фигуры Хранителей, чьи-то каблуки в воздухе
перед самыми моими
глазами — возле каблуков чей-то широко раскрытый, надрывающийся от неслышного крика рот. Это почему-то врезалось острее всего: тысячи беззвучно орущих ртов — как на чудовищном экране.
Старушка была теперь в восторге, что видит
перед собою своего многоученого сына; радость и печаль одолевали друг друга на ее лице; веки ее
глаз были красны; нижняя губа тихо вздрагивала, и ветхие ее ножки не ходили, а все бегали, причем она постоянно старалась и на
бегу и при остановках брать такие обороты, чтобы лица ее никому не было видно.
Это был тот, что подходил к кустам, заглядывая на лежавшего лозищанина. Человек без языка увидел его первый, поднявшись с земли от холода, от сырости, от тоски, которая гнала его с места. Он остановился
перед Ним, как вкопанный, невольно перекрестился и быстро
побежал по дорожке, с лицом, бледным, как полотно, с испуганными сумасшедшими
глазами… Может быть, ему было жалко, а может быть, также он боялся попасть в свидетели… Что он скажет, он, человек без языка, без паспорта, судьям этой проклятой стороны?..
Несколько тронутый картиной, развернувшейся
перед его
глазами, Бельтов закурил сигару и сел у окна; на дворе была оттепель, — оттепель всегда похожа на весну; вода капала с крыш, по улицам
бежали ручьи талого снега.
Ханов ничего не слыхал. Он хотел
бежать со сцены и уже повернулся, но
перед его
глазами встал сырой, холодный, с коричневыми, мохнатыми от плесени пятнами по стенам номер, кроватка детей и две белокурые головки.
Действительно, резвое течение, будто шутя и насмехаясь над нашим паромом, уносит неуклюжее сооружение все дальше и дальше. Кругом, обгоняя нас,
бегут, лопаются и пузырятся хлопья «цвету».
Перед глазами мелькает мысок с подмытою ивой и остается позади. Назади, далеко, осталась вырубка с новенькою избушкой из свежего лесу, с маленькою телегой, которая теперь стала еще меньше, и с бабой, которая стоит на самом берегу, кричит что-то и машет руками.
Но Изумруд чувствовал в душе некоторую боязнь
перед этим длинным самоуверенным жеребцом,
перед его острым запахом злой лошади, крутым верблюжьим кадыком, мрачными запавшими
глазами и особенно
перед его крепким, точно каменным, костяком, закаленным годами, усиленным
бегом и прежними драками.
Вдруг он стал как вкопанный у дверей одного дома; в
глазах его произошло явление неизъяснимое:
перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и
побежал вверх по лестнице.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало
перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались
перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в
глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в
глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел
бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Потому что я упал (этого, впрочем, я не помню, но помню, как все
побежали вперед, а я не мог
бежать, и у меня осталось только что-то синее
перед глазами) — и упал на полянке, наверху холма.
Увидав этого хронически преследовавшего врага, Егор Кожиён сейчас же от него
бежал куда
глаза глядят, но бык вдруг неожиданно опять появлялся
перед ним впереди, и тогда Кожиён останавливался в ужасе, трясяся, махал руками и кричал: «Тпружъ! тпружъ!» Если ему удавалось увернуться, то он бросался в противоположную сторону, а как и там тоже появлялся тот же самый призрак его больного воображения, то шорник метался по полям из стороны в сторону до тех пор, пока где-нибудь бык его настигал, и тогда Кожиён старался уж только о том, чтобы пасть ему между рогами и обхватить руками его за шею.
Я засыпала, просыпалась и снова засыпала, но это был не сон, не отдых, а какой-то тягучий и мучительный кошмар. Окровавленный Керим неотступно стоял
перед моими
глазами. Несколько раз я порывалась вскочить и
бежать к нему, освободить его — в тот же миг сильные руки Мариам, дежурившей у моей постели, укладывали меня обратно в кровать. В бессильном отчаянии я стонала от мысли, что ничем не могу помочь ни себе, ни Кериму. Эта была ужасная ночь…
Замолчала Пелагея, не понимая, про какого Ермолаича говорит деверь. Дети с гостинцами в подолах вперегонышки
побежали на улицу, хвалиться
перед деревенскими ребятишками орехами да пряниками. Герасим, оставшись с
глазу на
глаз с братом и невесткой, стал расспрашивать, отчего они дошли до такой бедности.
В один миг, в одну секунду промелькнула
перед ним с быстротой молнии все небольшое прошлое его жизни: потеря родителей… заботы о нем сестры… гимназия, встреча с Милицей… их совместный
побег на войну, совместная же разведочная служба… И опять Милица, милая Милица, с её замкнутым, серьезным не по летам лицом, с её синими
глазами, и задумчивыми и энергичными в одно и то же время.
Вид, расстилавшийся
перед глазами председателя, казался ему серым и скучным. Сквозь голые деревья запущенного сада виднелся крутой глинистый берег… На пол-аршина ниже его
бежала выпущенная на волю река. Она спешила и рвалась, словно боялась, чтобы ее не вернули назад и не заключили опять в ледяные оковы. Изредка на
глаза Шмахина попадалась запоздавшая белая льдинка, тоже спешившая без оглядки.
Тот, который отозвался на ее вопрос, — высокий и крепкий красавец с веселыми
глазами, — рассказывал: он — спартаковец, был арестован немецким командованием за антимилитаристскую пропаганду в войсках; несколько раз его подвешивали на столбе, били.
Перед уходом немцев из Крыма он
бежал из-под караула.
Вода
бежала неизвестно куда и зачем.
Бежала она таким же образом и в мае; из речки в мае месяце она влилась в большую реку, из реки в море, потом испарилась, обратилась в дождь, и, быть может, она, та же самая вода, опять
бежит теперь
перед глазами Рябовича… К чему? Зачем?
Первое чувство ее было чувство страха, она хотела
бежать, но казалось, именно этот обуявший ее страх сковал ее члены. Она не могла двинуть ни рукой, ни ногой и стояла
перед избушкой как завороженная, освещенная мягким светом луны. Через несколько мгновений дверь избушки скрипнула, отворилась, и на крыльце появился Никита. Стоявшая невдалеке Таня невольно бросилась ему в
глаза.
В недоумении Пизонский все еще думает, что это продолжается бред. Он закрыл на минуту
глаза; но когда снова открыл их, видит
перед собою, уже
перед самим собою видит высокую большую фигуру, с головы до ног обвитую черною тканью. Она стоит, будто приросшая к земле, и с нее тихо
бежали на землю мелкие капли воды.
Ядро ударило в самый край вала,
перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в
глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что-то. Ополченцы, вошедшие было на батарею,
побежали назад.