Неточные совпадения
Белый пепел падал на
лицо и быстро таял, освежая
кожу, Клим сердито сдувал капельки воды с верхней губы и носа, ощущая, что несет в себе угнетающую тяжесть, жуткое сновидение, которое не забудется никогда.
Черное сукно сюртука и
белый, высокий, накрахмаленный воротник очень невыгодно для Краснова подчеркивали серый тон
кожи его щек, волосы на щеках лежали гладко, бессильно, концами вниз, так же и на верхней губе, на подбородке они соединялись в небольшой клин, и это придавало
лицу странный вид: как будто все оно стекало вниз.
Недалеко взвилась, шипя, ракета и с треском лопнула, заглушив восторженное ура детей. Затем вспыхнул бенгальский огонь, отсветы его растеклись,
лицо Маракуева окрасилось в неестественно
белый, ртутный цвет, стало мертвенно зеленым и наконец багровым, точно с него содрали
кожу.
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень
белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на
лицо себе, на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Губы у него были яркие,
кожа лица и шеи бескровно
белая и как бы напудренная там, где она не заросла густым волосом, блестевшим, как перо грача.
Белое лицо ее казалось осыпанным мукой, голубовато-серые, жидкие глаза прятались в розовых подушечках опухших век, бесцветные брови почти невидимы на
коже очень выпуклого лба, льняные волосы лежали на черепе, как приклеенные, она заплетала их в смешную косичку, с желтой лентой в конце.
Кутузов зашипел, грозя ему пальцем, потому что Спивак начал играть Моцарта. Осторожно подошел Туробоев и присел на ручку дивана, улыбнувшись Климу. Вблизи он казался старше своего возраста, странно
белая кожа его
лица как бы припудрена, под глазами синеватые тени, углы рта устало опущены. Когда Спивак кончил играть, Туробоев сказал...
Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки, то есть с черными как смоль волосами и глазами, и в то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки
белое лицо, и, наконец, те нежные
лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною
кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией в позе и движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
Густые белокурые волосы прекрасного пепельного цвета расходились двумя тщательно причесанными полукругами из-под узкой алой повязки, надвинутой почти на самый лоб,
белый, как слоновая кость; остальная часть ее
лица едва загорела тем золотым загаром, который принимает одна тонкая
кожа.
Когда она улыбалась, ее темные, как вишни, зрачки расширялись, вспыхивая невыразимо приятным светом, улыбка весело обнажала
белые крепкие зубы, и, несмотря на множество морщин в темной
коже щек, всё
лицо казалось молодым и светлым.
Мы сожгли все топливо, и теперь надо было итти за дровами. Взялся за это дело Рожков, но едва он вышел из юрты, как сразу ознобил
лицо. На посиневшей
коже местами выступили
белые пятна. Я стал усиленно ему оттирать
лицо снегом, и это, быть может, спасло его.
От постоянного пребывания под землей
лицо Родиона Потапыча точно выцвело и
кожа сделалась матово-белой, точно корка церковной просвиры.
Тамара с голыми
белыми руками и обнаженной шеей, обвитой ниткой искусственного жемчуга, толстая Катька с мясистым четырехугольным
лицом и низким лбом — она тоже декольтирована, но
кожа у нее красная и в пупырышках; новенькая Нина, курносая и неуклюжая, в платье цвета зеленого попугая; другая Манька — Манька Большая или Манька Крокодил, как ее называют, и — последней — Сонька Руль, еврейка, с некрасивым темным
лицом и чрезвычайно большим носом, за который она и получила свою кличку, но с такими прекрасными большими глазами, одновременно кроткими и печальными, горящими и влажными, какие среди женщин всего земного шара бывают только у евреек.
Бритую хохлацкую голову и чуб он устроил: чуб — из конских волос, а бритую голову — из бычачьего пузыря, который без всякой церемонии натягивал на голову Павла и смазывал
белилами с кармином, под цвет человечьей
кожи, так что пузырь этот от
лица не было никакой возможности отличить; усы, чтобы они были как можно длиннее, он тоже сделал из конских волос.
Многие помнят также, как Иван Онуфрич в ту пору поворовывал и как питейный ревизор его за волосяное царство таскивал; помнят, как он постепенно, тихим манером идя, снял сначала один уезд, потом два, потом вдруг и целую губернию; как самая
кожа на его
лице из жесткой постепенно превращалась в мягкую, а из загорелой в
белую…
Пью ее угощенье, а сам через стакан ей в
лицо смотрю и никак не разберу: смугла она или
бела она, а меж тем вижу, как у нее под тонкою
кожею, точно в сливе на солнце, краска рдеет и на нежном виске жилка бьет…
По нежному
белому цвету
кожи лица не стоял, а вспыхивал, выдавая все движения души, полнокровный молодой румянец.
Она, не отнимая
лица от подушек, протянула назад обнаженную руку, точно ища чего-то в воздухе. Я понял это движение и взял ее горячую руку в свои руки. Два огромных синих пятна — одно над кистью, а другое повыше локтя — резко выделялись на
белой, нежной
коже.
— Да, да! Чем дальше на север, тем настойчивее люди! — утверждает Джиованни, большеголовый, широкоплечий парень, в черных кудрях;
лицо у него медно-красное, нос обожжен солнцем и покрыт
белой чешуей омертвевшей
кожи; глаза — большие, добрые, как у вола, и на левой руке нет большого пальца. Его речь так же медленна, как движения рук, пропитанных маслом и железной пылью. Сжимая стакан вина в темных пальцах, с обломанными ногтями, он продолжает басом...
Войдя наверх, Илья остановился у двери большой комнаты, среди неё, под тяжёлой лампой, опускавшейся с потолка, стоял круглый стол с огромным самоваром на нём. Вокруг стола сидел хозяин с женой и дочерями, — все три девочки были на голову ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и
белая кожа на их длинных
лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на него тремя парами голубых глаз.
Летом на
белой шее и румяном, отшлифованном
лице Натальи явились какие-то красненькие точки; мелкие, как уколы иголки, они всё-таки мешали ей, и дважды в неделю, перед сном, она усердно втирала в
кожу щёк мазь медового цвета.
Несмотря на слабость своего здоровья, Алексей тоже распутничал. У него была, видимо, постоянная и давняя любовница, москвичка, содержавшая хор певиц, дородная, вальяжная женщина с медовым голосом и лучистыми глазами. Говорили, что ей уже сорок лет, но по
лицу её, матово-белому, с румянцем под
кожей, казалось, что ей нет и тридцати.
Бешметев, несмотря на внутреннее беспокойство, чуть не вскрикнул от удивления: так была она хороша с своею стройною талиею, затянутою в корсет, с обнаженными руками и шеею, покрытыми
белою и нежною
кожею, с этим умным, выразительным
лицом, оттененным роскошными смолистыми кудрями.
Читает, видимо, с трудом,
лицо у него всё сморщилось, усы дрожат. И вдруг — растаяло
лицо, блеснули
белые зубы, открылись добрые детские глаза,
кожа на щеках лоснится.
Бурмистров сидит, обняв колена руками, и, закрыв глаза, слушает шум города. Его писаное
лицо хмуро, брови сдвинуты, и крылья прямого крупного носа тихонько вздрагивают. Волосы на голове у него рыжеватые, кудрявые, а брови — темные; из-под рыжих душистых усов красиво смотрят полные малиновые губы. Рубаха на груди расстегнута, видна
белая кожа, поросшая золотистою шерстью; крепкое, стройное и гибкое тело его напоминает какого-то мягкого, ленивого зверя.
Тихий барин сидел в тени берёз за большим столом, в одной руке он держал платок, а другою, с циркулем в ней, измерял что-то на листе ослепительно
белой бумаги. И сам он был весь
белый, точно снегом осыпан от плеч до пят, только шея,
лицо и шляпа — жёлтые, разных оттенков, шляпа — ярче, а
кожа темнее. Над ним кружились осы, он лениво взмахивал платком и свистел сквозь зубы.
Мы долго собирались, поздно вышли и пришли в Бурцево к вечерней заре. Ивана не было, он, оказывается, ушел к свояку в Окунево, где праздновали престол. Приняла нас его жена Авдотья, худая пучеглазая баба, похожая
лицом на рыбу, и такая веснушчатая, что
белая кожа только лишь кое-где редкими проблесками проступала на ее щеках сквозь коричневую маску.
Яркий свет костра снова освещал пещеру. У самого огня лежал юный путник, спасенный Керимом. Юноша все еще не пришел в чувство. Высокая
белая папаха с атласным малиновым верхом была низко надвинута на лоб… Тонкий прямой нос с горбинкой, полураскрытый алый рот с жемчужной подковкой зубов. Длинные ресницы, черные, сросшиеся на переносице брови подчеркивали белизну
кожи.
Лицо казалось воплощением строгой юношеской красоты.
Но что-то было в этом
лице такое, что сразу привлекало в нем каждого яркостью красок, огнем сверкающих, как темные вишни под дождем, огромных и прекрасных глаз, ослепительно-яркой улыбкой обнажавших
белые, как сахар, зубы, в горделиво изогнутых прихотливым изгибом бровях, в алом румянце на молочно-белой
коже, во всей фигурке, высокой и стройной, как молодой тополь в саду.
В одном из таких госпиталей, в
белой, чистой, просторной горнице лежит Милица. Ее осунувшееся за долгие мучительные дни болезни личико кажется неживым. Синие тени легли под глазами…
Кожа пожелтела и потрескалась от жара. Она по большей части находится в забытьи. Мимо ее койки медленно, чуть слышно проходят сестрицы. Иногда задерживаются, смотрят в
лицо, ставят термометр, измеряющий температуру, перебинтовывают рану, впрыскивают больной под
кожу морфий…
Заплатин поздоровался с гостем и, подведя его к клеенчатому, дивану, усадил. В
лице Григоров сильно изменился, похудел,
кожа желтая, вид вообще болезненный. Одет небрежно, в черный сюртук,
белье не первой свежести. Но, как всегда, возбужден, глаза с блеском, речь такая же быстрая, немного отрывистая.
Это была, в полном смысле слова, русская красавица. Темно-русая, с правильным овалом
лица,
белая, пушистая
кожа которого оттенялась неуспевшим еще исчезнуть румянцем. Соболиные брови окаймляли большие иссине-серые глаза, широко открытые с выражением предсмертного ужаса. Только их страшный взгляд напоминал о смерти перед этой полной жизни и встречающейся редко, но зато в полной силе, огневой русской страсти, молодой, роскошно развившейся женщины-ребенка.
Фрейлина Якобина Менгден была высокая, стройная девушка с пышно, по моде того времени, причесанными белокурыми волосами, окаймлявшими красивое и выразительное
лицо с правильными чертами; нежный румянец на матовой
белой коже придавал этому
лицу какое-то детское и несколько кукольное выражение, но синие глаза, загоравшиеся порой мимолетным огоньком, а порой заволакивавшиеся дымкой грусти, и чуть заметные складочки у висков говорили иное.