Неточные совпадения
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а
белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном
пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Он не сидел, не стоял на месте, то совался к бабушке, то бежал к Марфеньке и силился переговорить обеих. Почти в одну и ту же минуту лицо его принимало серьезное выражение, и вдруг разливался по нем смех и показывались крупные
белые зубы, на которых, от торопливости его говора или от смеха, иногда вскакивал и пропадал
пузырь.
Еще я заметил на этот раз кроме солдат в конических шапках какую-то прислугу, несшую
белые фонари из рыбьих
пузырей на высоких бамбуковых шестах.
Кругом все
белело от инея. Вода в лужах замерзла. Под тонким слоем льда стояли воздушные
пузыри. Засохшая желто-бурая трава искрилась такими яркими блестками, что больно было на нее смотреть. Сучья деревьев, камни и утоптанная земля на тропе покрылись холодным матовым налетом.
За ужином, вместе с Илюшкой, прислуживал и Тараско, брат Окулка. Мальчик сильно похудел, а на лице у него остались
белые пятна от залеченных
пузырей. Он держался очень робко и, видимо, стеснялся больше всего своими новыми сапогами.
Нюра — маленькая, лупоглазая, синеглазая девушка; у нее
белые, льняные волосы, синие жилки на висках. В лице у нее есть что-то тупое и невинное, напоминающее
белого пасхального сахарного ягненочка. Она жива, суетлива, любопытна, во все лезет, со всеми согласна, первая знает все новости, и если говорит, то говорит так много и так быстро, что у нее летят брызги изо рта и на красных губах вскипают
пузыри, как у детей.
Бритую хохлацкую голову и чуб он устроил: чуб — из конских волос, а бритую голову — из бычачьего
пузыря, который без всякой церемонии натягивал на голову Павла и смазывал
белилами с кармином, под цвет человечьей кожи, так что
пузырь этот от лица не было никакой возможности отличить; усы, чтобы они были как можно длиннее, он тоже сделал из конских волос.
Чем жарче погода, тем надобно удить ранее: среди лета, в ясные знойные дни, едва блеснет
белая полоса на востоке, охотник должен быть на месте уженья: мы разумеем уженье крупной рыбы и особенно на прикормленном месте; покуда рыбак бросит прикормку, разовьет и насадит старательно удочки, уже займется заря, начнут выскакивать
пузыри со дна на поверхность воды от идущей со всех сторон рыбы, и клев наступает немедленно.
Устав смотреть на него, Фома стал медленно водить глазами по комнате. На большие гвозди, вбитые в ее стены, были воткнуты пучки газет, отчего казалось, что стены покрыты опухолями. Потолок был оклеен когда-то
белой бумагой; она вздулась
пузырями, полопалась, отстала и висела грязными клочьями; на полу валялось платье, сапоги, книги, рваная бумага… Вся комната производила такое впечатление, точно ее ошпарили кипятком.
И опять с моими глазами сделалось что-то, как утром, когда я смотрел на Тита. Фигура
Бел_и_чки то приближалась, то удалялась, странно расплываясь и меняя очертания… Довольное, упитанное лицо, с «жировыми отложениями и пигментацией…» Одно только это лицо, плавающее в сочных звуках собственного голоса… Еще минута, и передо мной плавал вместо лица благополучный
пузырь, ведущий «идеальное» существование… И вдруг это созерцание прервалось железным скрежетом, холодящим душу и вызывающим содрогание.
Громадное количество воды, выносимое обоими протоками, не могло вместиться в русло реки. Ее вздымало кверху большим
пузырем, который все время перемещался и подходил то к одному, то к другому берегу реки. Вода точно кипела и находилась в быстром вращательном движении, разбрасывая по сторонам
белую пену.
Он имел достаточно силы и благоразумия, чтобы не вскрикнуть. Лицо его
побелело, и глаза почти повисли на щеках, огромные, как бычачьи
пузыри, но он не вскрикнул. Он тихонько поднялся, даже не поблагодарив меня, и пошел к выходу, покачиваясь и судорожно замедляя шаги. Он боялся, что другие догадаются о пожаре и не дадут уйти ему, единственному достойному спасения и жизни.