Неточные совпадения
Он весь мокр, серенькие перышки на его маленьких голенях слиплись и свернулись; мокрый хвостик вытянулся
в две фрачные фалдочки; крылышки то трепещутся, оживляясь страстью, то отпадают и тащатся, окончательно затрепываясь мокрою полевою
пылью; головенка вся взъерошена, а крошечное сердчишко тревожно
бьется, и сильно спирается
в маленьком зобике скорое дыхание.
Голова моя закружилась от волнения; помню только, что я отчаянно
бился головой и коленками до тех пор, пока во мне были еще силы; помню, что нос мой несколько раз натыкался на чьи-то ляжки, что
в рот мне попадал чей-то сюртук, что вокруг себя со всех сторон я слышал присутствие чьих-то ног, запах
пыли и violette, [фиалки (фр.).] которой душился St.-Jérôme.
Она вскочила на ноги, бросилась
в кухню, накинула на плечи кофту, закутала ребенка
в шаль и молча, без криков и жалоб, босая,
в одной рубашке и кофте сверх нее, пошла по улице. Был май, ночь была свежа,
пыль улицы холодно приставала к ногам, набиваясь между пальцами. Ребенок плакал,
бился. Она раскрыла грудь, прижала сына к телу и, гонимая страхом, шла по улице, шла, тихонько баюкая...
Ночные бабочки вились и, сыпля
пыль с крылышек,
бились по столу и
в стаканах, то влетали
в огонь свечи, то исчезали
в черном воздухе, вне освещенного круга.
Сестра
билась в судорогах, руки ее царапали землю, поднимая белую
пыль; она плакала долго, больше месяца, а потом стала похожа на мать — похудела, вытянулась и начала говорить сырым, холодным голосом...
У него першило
в горле, и
в груди точно какая-то
пыль осыпала сердце его, и оно
билось тяжело, неровно.
И вдруг
в темноте, среди
пыли и паутины, где-то под потолком ожил электрический звонок. Маленький металлический язычок судорожно,
в ужасе,
бился о край звенящей чашки, замолкал — и снова трепетал
в непрерывном ужасе и звоне. Это звонил из своей комнаты его превосходительство.
Потемневшее от
пыли голубое южное небо — мутно; жаркое солнце смотрит
в зеленоватое море, точно сквозь тонкую серую вуаль. Оно почти не отражается
в воде, рассекаемой ударами весел, пароходных винтов, острыми килями турецких фелюг и других судов, бороздящих по всем направлениям тесную гавань. Закованные
в гранит волны моря подавлены громадными тяжестями, скользящими по их хребтам,
бьются о борта судов, о берега,
бьются и ропщут, вспененные, загрязненные разным хламом.
В пыль и грязь, под ноги толпы, комьями падают кликуши,
бьются, как рыбы; слышен дикий визг — льются люди через трепетное тело, топчут, пинают его и кричат образу матери бога...
Жизнь
билась где-то там наверху, а сюда залетали от неё только глухие, неопределённые звуки, падавшие вместе с
пылью в яму к Орловым бесцветными хлопьями.
При разборе наловленных бабочек оказалось, что мы оба с Панаевым, особенно я, по моей торопливости и горячности, не всегда
в надлежащей мере сдавливали им грудки: некоторые совершенно отдохнули, вероятно
бились и, по тесноте помещения, потерлись, то есть сбили
пыль с своих крылушек; по счастию, лучшие бабочки сохранились хорошо.
Хотя лучше было разложить прелестную бабочку при дневном свете, но я побоялся отложить эту операцию по двум причинам: если Павлин умрет от сжатия грудки, то может высохнуть к утру; [Мы тогда не знали, что можно раскладывать и сухих бабочек, размачивая их над сырым песком
в закрытом сосуде.] если же отдохнет, то станет
биться и может стереть цветную
пыль с своих крыльев.
Она, сердечная, как упала на бок, так и лежит, только
бьется ногами, — до земли не достает;
в голове дыра, и из дыры так и свищет кровь черная, — на аршин кругом
пыль смочила.
Поддержки нет. Бешено
бьются на стене герои, окруженные полчищами врагов. Но иссякают силы. И вот мы видим: вниз головами воины летят
в пропасть, катятся со стонами по острым выступам, разбитые доспехи покрыты кровью и
пылью… О позор, позор!
Вправо на аллее,
в тучах
пыли,
бились, изгибаясь, кипарисы.
И ехали мимо повозки. И проезжали люди с виноватыми лицами, стараясь не смотреть на лежащего человека. Вспоминалось, как все жадно справлялись, — защищает ли нас кто сзади, есть ли за нами прикрытие? Там
бились люди, спасая нас, тоже вот и этот умиравший. Теперь, ненужный, он валялся
в пыли на откосе, и все старались поскорее проехать мимо, чтоб не обжег их скорбный упрек, глядевший из мутившихся глаз.
С раннего утра с гор подул на город бешеный ветер. Над улицами и домами вздымались тучи серой
пыли. Деревья
бились под ветром. Гибкие кипарисы гнулись
в стройные дуги.
Итак
бьёшься с утра до вечера
в пыли,
в жару,
в погоне за новостями, а душной ночью пишешь, чувствуя, что у тебя нет для этого ни малейшей почвы.