Неточные совпадения
Вспоминая эти сказки, я живу, как во сне; меня будит топот, возня, рев внизу, в сенях, на дворе; высунувшись в окно, я вижу, как дед, дядя Яков и работник кабатчика, смешной черемисин Мельян, выталкивают из калитки на улицу дядю Михаила; он упирается, его
бьют по рукам, в спину,
шею, пинают ногами, и наконец он стремглав летит в пыль улицы. Калитка захлопнулась, гремит щеколда и запор; через ворота перекинули измятый картуз; стало тихо.
Ее толкали в
шею, спину,
били по плечам,
по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
Но горцы прежде казаков взялись за оружие и
били казаков из пистолетов и рубили их шашками. Назаров висел на
шее носившей его вокруг товарищей испуганной лошади. Под Игнатовым упала лошадь, придавив ему ногу. Двое горцев, выхватив шашки, не слезая, полосовали его
по голове и рукам. Петраков бросился было к товарищу, но тут же два выстрела, один в спину, другой в бок, сожгли его, и он, как мешок, кувырнулся с лошади.
— Им только скажи! — прошептал Дроздов, глупо подмигнув. — Человека
по шее бить первое удовольствие для всех!
Над ним наклонилась Палага, но он не понимал её речи, с ужасом глядя, как
бьют Савку: лёжа у забора вниз лицом, парень дёргал руками и ногами, точно плывя
по земле; весёлый, большой мужик Михайло, высоко поднимая ногу, тяжёлыми ударами пятки, чёрной, точно лошадиное копыто, бухал в его спину, а коренастый, добродушный Иван, стоя на коленях, истово ударял
по шее Савки, точно стараясь отрубить голову его тупым, красным кулаком.
Возвращался я с дружеской пирушки домой и вижу возню у памятника. Городовой и ночной сторож
бьют плохо одетого человека, но никак с ним сладить не могут, а тот не может вырваться. Я соскочил с извозчика, подлетел, городового
по шее, сторожа тоже. Избиваемый вырвался и убежал. Сторож вскочил — и на меня, я его ткнул головой в сугроб. Городовой, вставая, схватился за свисток — я сорвал его у него с
шеи, сунул в свой карман, а его, взяв за грудь шинели, тряхнул...
— Боюсь… Узнают отцы ваши про эти кутежи, да как
бить вас станут, пожалуй, и мне от них попадет
по шее…
Часто людей
били по лицу, выталкивали в
шею за дверь, нередко текла кровь; иногда полицейские приводили людей, связанных верёвками, избитых, — они страшно мычали.
От напряжения
по щекам у него текут слёзы, на лбу блестит пот; переставая кричать, он сгибает
шею, недоверчиво оглядывается, приподняв плечи, и, снова закрывая глаза, кричит, точно его
бьют…
Стараясь решительно помочь беде, я угощал бабушку сильным ударом
по шее, за которым следовало восклицание: «Ох, спасибо, выскочила!», а с другой стороны возвышенный окрик матери: «Ты как смеешь так
бить бабушку?»
Лошади хорошо знали, что сейчас будут засыпать овес, и от нетерпения негромко покряхтывали у решеток. Жадный и капризный Онегин
бил копытом о деревянную настилку и, закусывая,
по дурной привычке, верхними зубами за окованный железом изжеванный борт кормушки, тянулся
шеей, глотал воздух и рыгал. Изумруд чесал морду о решетку.
Достигаев. За такие восторги, мать Меланья,
по шее бьют.
Что ж оно такое?» — и, упираясь, делая усилия, чтобы высвободиться из рук Якова, нечаянно ухватился за его рубаху около
шеи и порвал воротник, а Аглае показалось, что это он хочет
бить Якова, она вскрикнула, схватила бутылку с постным маслом и изо всей силы ударила ею ненавистного брата прямо
по темени.
Они будут кричать, торопить ямщиков, кое-где откупаться подачками от редких грамотеев, кое-где даже, для большей уверенности,
бить старост
по скулам, а ямщиков
по шее.
— О, свинья! Трус! Предатель! — злобно зашипел Файбиш. — На же, на!.. Получи!.. Кнут резко свистнул в воздухе. Файбиш
бил широко и размашисто, тем движением, каким он обыкновенно стегал собак. Но Герш быстро повернулся к балагуле задом, сгорбился, спрятал
шею в плечи, и жестокие удары пришлись ему
по спине и
по рукавам.
Он отбивал правой ногой и кулаком такт, причем поднимал высоко руку и ногу, постоянно сбивал с пюпитра ноты, вытягивал
шею, щурил глаза, кривил рот,
бил кулаком себя
по животу…
— Всем достанется! Не являйся тогда ко мне в контору, старый собака! С вами церемониться?! Вы разве люди? Разве вы понимаете хорошие слова? Вы только тогда понимаете, ежели вас
по шеям бьют и делают вам неприятности! Чтоб ходил завтра!
Вам говорят, что ветер с цепи срывается, что вы скоты, печенеги, вы и верите;
по шее вас
бьют, вы ручку целуете; ограбит вас какое-нибудь животное в енотовой шубе и потом швырнет вам пятиалтынный на чай, а вы: «Пожалуйте, барин, ручку».
— «Ишь, говорят, тоже фершал выискался! — продолжал он. — Иди, иди, говорят, а то мы тебя замуздаем
по рылу!» — «Что ж, говорю, я пойду!» — Повернулся, — вдруг меня кто-то сзади
по шее. Бросились на меня, начали
бить… Я вырвался, ударился бежать. Добежал до Серебрянки; остановился: куда идти? Никого у меня нету… Я пошел и заплакал. Думаю: пойду к доктору. Скучно мне стало, скучно: за что?…
— Вот!
Бей меня тесаком
по шее! Руби голову долой! Я десять лет свиней пас! Понимаешь ты это дело?
Рекрутик с непривычки при каждой пуле сгибал набок голову и вытягивал
шею, что тоже заставляло смеяться солдатиков. «Что, знакомая, что ли, что кланяешься?» — говорили ему. И Веленчук, всегда чрезвычайно равнодушный к опасности, теперь был в тревожном состоянии: его, видимо, сердило то, что мы не стреляем картечью
по тому направленью, откуда летали пули. Он несколько раз недовольным голосом повторил: «Что ж он нас даром-то
бьет? Кабы туда орудию поворотить да картечью бы дунуть, так затих бы небось».
— Ах-х ты господи! — Кондуктор замолчал и оглядывал его с ног до головы. — Я тебе говорил, как человеку, а теперь что же? Я должен
бить тебя
по шее!
— «Ишь, — говорят, — тоже фершал выискался!» — продолжал он. — «Иди, иди, — говорят, — а то мы тебя замуздаем
по рылу!» — «Что ж, — говорю, — я пойду». Повернулся, — вдруг меня сзади
по шее. Бросились на меня, зачали
бить. Я вырвался, ударился бежать. Добежал до конторы. Остановился: куда идти? Никого у меня нету… Я пошел и заплакал. Думаю: пойду к доктору. Скучно мне стало, скучно: за что?
Ох, как мне хотелось, чтоб меня кто-нибудь трепал за волосья,
бил по щекам,
бил бы кулаком
по шее и злорадно приговаривал соответственные поучения!.. Но ни одного попрека, ни одного раздраженного слова! Мама заботливо расспрашивала, почему я так долго не собрался выехать вчера, — ведь гроза разразилась, когда уже совсем было темно. Я, не глядя ей в глаза, объяснял...
Я сунул его кулаком в морду, перешел в наступление и стал теснить. Испуг и изумление были на его красивом круглом лице с черными бровями, а я наскакивал,
бил его кулаком
по лицу, попал в нос. Брызнула кровь. Он прижал ладони к носу и побежал. Пробежал мимо и рыжий, а Геня вдогонку накладывал ему в
шею…
Это значит, что он его вызывает на дуэль, — с этого момента все дальнейшие враждебные действия должны прекращаться. Кан схватил его за шиворот, стал
бить рукояткою отнятого револьвера
по шее и приговаривал...
Я испуганно таращил глаза и втягивал голову в плечи, мальчишка
бил меня кулаком
по шее, а извозчики, — такие почтительные и славные, когда я ехал на них с папой или мамой, — теперь грубо хохотали, а парень с дровами свистел и кричал...
— Известно кто… «На меня, кричит, просветление нашло!» Кричит и норовит кого ни на есть
по шее ударить. В азарт вошел. И меня
бил, и Абрамку, и ребят… Поднесет стаканчик, даст тебе выпить и вдарит, что есть силы. «Пей, говорит, и знай мою силу! Плевать на всех прочих!»
Лошадь буланая и маленькая, с красивой
шеей и с коротким хвостом, шла не прямо, а как-то боком и выделывала ногами маленькие, плясовые движения, как будто ее
били хлыстом
по ногам.
И кинулся на них с ножом. Черкизовцы побежали вниз
по Богородскому Валу. Заводские гнались следом и
били их
по шеям.
Вдруг вокруг него выросли фигуры парней, бросились на Спирьку. Он зарычал. Ребята схватили его за руки и стали их закручивать назад. Он вывертывался, рвался, но подбежали еще парни. Так закрутили ему назад руки, что Спирька застонал. И вдруг Лелька увидела: Оська Головастов теперь, когда Спирька был беззащитен, яростно
бил его кулаком
по шее.
— Завтра, спешу. Вот видите,
шея коротка (тут он щелкнул себя
по шее пальцами); подчас
бьет в голову, будто молотом кто тебя ударит… наклонен к пострелу.
И он открыл, что именно, сколько копеек и в какой расходной статье им присчитано, и говорил он все это весело, с открытою душою и с полною надеждою на туго намотанное на
шее полотенце; но тут-то и случилась самая непредвиденная неожиданность: Дукач, вместо того чтобы
побить племянника
по шее, сказал...
Дукач осердился, что тот смел самовольно сделать такую покупку, и так жестоко
побил парня
по шее, что она у него очень долго болела и потом навсегда немножко скособочилась; а шапку Дукач отобрал и повесил на гвоздь, пока ее моль съест.