Неточные совпадения
За городом дорога пошла берегом. Я смотрел на необозримый залив, на наши суда, на озаряемые солнцем горы, одни, поближе, пурпуровые, подальше — лиловые; самые дальние синели в тумане небосклона. Картина впереди — еще лучше: мы мчались по
большому зеленому лугу с декорацией индийских деревень, прячущихся в
тени бананов и пальм. Это одна бесконечная шпалера зелени — на бананах нежной, яркой до желтизны, на пальмах
темной и жесткой.
Вы едете по зеленой, испещренной
тенями дорожке;
большие желтые мухи неподвижно висят в золотистом воздухе и вдруг отлетают; мошки вьются столбом, светлея в
тени,
темнея на солнце; птицы мирно поют.
Черты ее лица могли показаться слишком мужественными и почти грубыми, ежели бы не этот
большой стройный рост и могучая грудь и плечи и, главное, ежели бы не это строгое и вместе нежное выражение длинных черных глаз, окруженных
темною тенью под черными бровями, и ласковое выражение рта и улыбки.
Потянулись минуты. Пруд стоял гладкий, уже в
тени. По временам что-то тихо всхлипывало между татарником… Бегали
большие плавуны. Я следил не особенно внимательно, сознавая, что все это вышло как-то нарочито и искусственно. За своей спиной я чувствовал Урманова. И мне казалось, что он
большой и
темный.
На столе у кровати стоял
большой графин кваса, почти пустой, квас был пролит на скатерть, пробка графина лежала на полу. Строгие, светлые глаза матери окружены синеватой
тенью, но не опухли от слёз, как ожидала видеть это Наталья; глаза как будто тоже
потемнели, углубились, и взгляд их, всегда несколько надменный, сегодня казался незнакомым, смотрел издали, рассеянно.
Однажды, погружась в мечтанье,
Сидел он позднею порой;
На
темном своде без сиянья
Бесцветный месяц молодой
Стоял, и луч дрожащий, бледный
Лежал на зелени холмов,
И
тени шаткие дерев
Как призраки на крыше бедной
Черкесской сакли прилегли.
В ней огонек уже зажгли,
Краснея он в лампаде медной
Чуть освещал
большой забор…
Всё спит: холмы, река и бор.
Нашли приют под
большим камнем, оторванным от родной горы; кусты на нём раскинулись, свешиваясь вниз
тёмным пологом, и легли мы в тёплой их
тени. Костёр зажгли, чай кипятим.
Тихий барин сидел в
тени берёз за
большим столом, в одной руке он держал платок, а другою, с циркулем в ней, измерял что-то на листе ослепительно белой бумаги. И сам он был весь белый, точно снегом осыпан от плеч до пят, только шея, лицо и шляпа — жёлтые, разных оттенков, шляпа — ярче, а кожа
темнее. Над ним кружились осы, он лениво взмахивал платком и свистел сквозь зубы.
День жаркий, поляна до краёв солнцем налита, в густой траве дремлют пахучие цветы, и всё вокруг — как светлый сон. И она, в
тени, тоже как
большой цветок — кофта красная, юбка синяя, и
тёмные брови на смуглом лице. Смотрит на меня и ласково улыбается, сощурив зеленоватые глаза.
Ваня, разобрав, что поют, тоже затянул вполголоса эту песню, мы пристали к нему и задумались, поём. Вдруг вижу я: на бугре около хлебного магазина стоит стражник, лезут на него облачные
тени, и является он между ними то светлый и
большой, то
тёмный и маленький. Видно, слышит он наше тихое пение — лёгкий ветер от нас на него.
Последив за
тенями, что дрожали на потолке, Тихон Павлович перевёл глаза в передний угол комнаты. Там, колеблемый ветром, тихо мигал огонёк лампадки; от этого лицо Спасителя то прояснялось, то
темнело, и оно показалось Тихону Павловичу думающим
большую, тяжёлую думу. Он вздохнул и истово перекрестился.
В самое то время, как товарищ мой, что-то поймав, остановился и стал вынимать из мешочка рампетки, когда мне стоило
большого труда, чтобы не прибежать к нему, не узнать, не посмотреть, что он поймал, — мелькнула перед моими глазами, бросая от себя по траве и цветам дрожащую и порхающую
тень,
большая бабочка,
темная, но блестящая на солнце, как эмаль.
— По живой моей крови, среди всего живого шли и топтали, как по мертвому. Может быть, действительно я мертв? Я —
тень? Но ведь я живу, — Тугай вопросительно посмотрел на Александра I, — я все ощущаю, чувствую. Ясно чувствую боль, но
больше всего ярость, — Тугаю показалось, что голый мелькнул в
темном зале, холод ненависти прошел у Тугая по суставам, — я жалею, что я не застрелил. Жалею. — Ярость начала накипать в нем, и язык пересох.
На деревню легла уже
большая тень, избы
потемнели; церковь, сливаясь в потемках, росла в ширину и, казалось, уходила в землю…
Мелькнет белый угловатый булыжник, буерак или охапка сена, оброненная проезжим, блеснет ненадолго
большая мутная лужа, а то вдруг неожиданно впереди покажется
тень с неопределенными очертаниями; чем ближе к ней, тем она меньше и
темнее, еще ближе — и перед путниками вырастает погнувшийся верстовой столб с потертой цифрой или же жалкая березка, мокрая, голая, как придорожный нищий.
И, не дожидаясь ответа, он бросился в соседнюю палату. Тут свет лампадки и ночника еле-еле прояснял потемки; больные, потревоженные смертью Михайлы, сидели на своих кроватях; мешаясь с
тенями, всклоченные, они представлялись шире, выше ростом и, казалось, становились всё
больше и
больше; на крайней кровати в углу, где было
темнее, сидел мужик и кивал головой и рукой.