Неточные совпадения
Дом был
большой, старинный, и Левин, хотя
жил один, но топил и занимал весь
дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но
дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором
жили и умерли его отец и мать. Они
жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
— Мы с ним
большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели
прожил у них в
доме и как нянька ходил за детьми.
— То зачем же ее преследовать, тревожить, волновать ее воображение?.. О, я тебя хорошо знаю! Послушай, если ты хочешь, чтоб я тебе верила, то приезжай через неделю в Кисловодск; послезавтра мы переезжаем туда. Княгиня остается здесь дольше. Найми квартиру рядом; мы будем
жить в
большом доме близ источника, в мезонине; внизу княгиня Лиговская, а рядом есть
дом того же хозяина, который еще не занят… Приедешь?..
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот где, — тут он положил руку на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не было бы для меня
большего блаженства, как
жить с вами если не в одном
доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
Тяжело, я думаю, было Наталье Савишне
жить и еще тяжелее умирать одной, в
большом пустом петровском
доме, без родных, без друзей.
— Я двенадцать лет
живу в этом
доме и могу сказать перед богом, Николай, — продолжал Карл Иваныч, поднимая глаза и табакерку к потолку, — что я их любил и занимался ими
больше, чем ежели бы это были мои собственные дети.
Феклуша. Бла-алепие, милая, бла-алепие! Красота дивная! Да что уж говорить! В обетованной земле
живете! И купечество все народ благочестивый, добродетелями многими украшенный! Щедростию и подаяниями многими! Я так довольна, так, матушка, довольна, по горлушко! За наше неоставление им еще
больше щедрот приумножится, а особенно
дому Кабановых.
— Ведьма, на пятой минуте знакомства, строго спросила меня: «Что не делаете революцию, чего ждете?» И похвасталась, что муж у нее только в прошлом году вернулся из ссылки за седьмой год,
прожил дома четыре месяца и скончался в одночасье, хоронила его
большая тысяча рабочего народа.
Он значительно расширил рассказ о воскресенье рассказом о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними, говорил о кочегаре, о рабочих, которые умирали так потрясающе просто, о том, как старичок стучал камнем в стену
дома, где
жил и умер Пушкин, — о старичке этом он говорил гораздо
больше, чем знал о нем.
Чего ж надеялся Обломов? Он думал, что в письме сказано будет определительно, сколько он получит дохода, и, разумеется, как можно
больше, тысяч, например, шесть, семь; что
дом еще хорош, так что по нужде в нем можно
жить, пока будет строиться новый; что, наконец, поверенный пришлет тысячи три, четыре, — словом, что в письме он прочтет тот же смех, игру жизни и любовь, что читал в записках Ольги.
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда не учился, а
больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что
живет не у бабушки, а в чужом
доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
— Врешь! Там кума моя
живет; у ней свой
дом, с
большими огородами. Она женщина благородная, вдова, с двумя детьми; с ней
живет холостой брат: голова, не то, что вот эта, что тут в углу сидит, — сказал он, указывая на Алексеева, — нас с тобой за пояс заткнет!
Он мало об этом заботился. Когда сын его воротился из университета и
прожил месяца три
дома, отец сказал, что делать ему в Верхлёве
больше нечего, что вон уж даже Обломова отправили в Петербург, что, следовательно, и ему пора.
С полгода по смерти Обломова
жила она с Анисьей и Захаром в
дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем
больше уходила в себя, в свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто не знал, каково у ней на душе.
Она
жила гувернанткой в богатом
доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на черную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров, с угловатыми манерами, с
большими грубыми руками, с мещанской свежестью в лице и с грубой речью.
Перед окнами маленького домика пестрел на солнце
большой цветник, из которого вела дверь во двор, а другая, стеклянная дверь, с
большим балконом, вроде веранды, в деревянный
жилой дом.
В
доме какая радость и мир
жили! Чего там не было? Комнатки маленькие, но уютные, с старинной, взятой из
большого дома мебелью дедов, дядей, и с улыбавшимися портретами отца и матери Райского, и также родителей двух оставшихся на руках у Бережковой девочек-малюток.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки не отеля, а частного
дома.
Больше никого не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним
живете?» — «Нет; у нас есть ма», — сказала другая.
Трудовая, почти бедная обстановка произвела на Василия Назарыча сильное впечатление, досказав ему то, чего он иногда не понимал в дочери. Теперь, как никогда, он чувствовал, что Надя не вернется
больше в отцовский
дом, а будет
жить в том мирке, который создала себе сама.
Сергей Привалов
прожил в бахаревском
доме до пятнадцати лет, а затем вместе с своим другом Костей был отправлен в Петербург, где и
прожил безвыездно до настоящего времени, то есть
больше пятнадцати лет.
Хотя госпожа Хохлакова
проживала большею частию в другой губернии, где имела поместье, или в Москве, где имела собственный
дом, но и в нашем городке у нее был свой
дом, доставшийся от отцов и дедов.
Дом же Морозовой был
большой, каменный, двухэтажный, старый и очень неприглядный на вид; в нем
проживала уединенно сама хозяйка, старая женщина, с двумя своими племянницами, тоже весьма пожилыми девицами.
Когда мы подходили к фанзе, в дверях ее показался хозяин
дома. Это был высокий старик, немного сутуловатый, с длинной седой бородой и с благообразными чертами лица. Достаточно было взглянуть на его одежду,
дом и людские, чтобы сказать, что
живет он здесь давно и с
большим достатком. Китаец приветствовал нас по-своему. В каждом движении его, в каждом жесте сквозило гостеприимство. Мы вошли в фанзу. Внутри ее было так же все в порядке, как и снаружи. Я не раскаивался, что принял приглашение старика.
Дом и тогда был, как теперь,
большой, с двумя воротами и четырьмя подъездами по улице, с тремя дворами в глубину. На самой парадной из лестниц на улицу, в бель — этаже,
жила в 1852 году, как и теперь
живет, хозяйка с сыном. Анна Петровна и теперь осталась, как тогда была, дама видная. Михаил Иванович теперь видный офицер и тогда был видный и красивый офицер.
Надобно на той же картинке нарисовать хоть маленький уголок дворца; он по этому уголку увидит, что дворец — это, должно быть, штука совсем уж не того масштаба, как строение, изображенное на картинке, и что это строение, действительно, должно быть не
больше, как простой, обыкновенный
дом, в каких, или даже получше, всем следовало бы
жить.
— Maman, будемте рассуждать хладнокровно. Раньше или позже жениться надобно, а женатому человеку нужно
больше расходов, чем холостому. Я бы мог, пожалуй, жениться на такой, что все доходы с
дома понадобились бы на мое хозяйство. А она будет почтительною дочерью, и мы могли бы
жить с вами, как до сих пор.
— Меня, я думаю,
дома ждут обедать, — сказала Верочка: — пора. Теперь, мой миленький, я и три и четыре дня
проживу в своем подвале без тоски, пожалуй, и
больше проживу, — стану я теперь тосковать! ведь мне теперь нечего бояться — нет, ты меня не провожай: я поеду одна, чтобы не увидали как-нибудь.
Между тем ночь наступала.
Большими шагами направился я к
дому, где
жила Ася.
Отцу моему досталось Васильевское,
большое подмосковное именье в Рузском уезде. На следующий год мы
жили там целое лето; в продолжение этого времени Сенатор купил себе
дом на Арбате; мы приехали одни на нашу
большую квартиру, опустевшую и мертвую. Вскоре потом и отец мой купил тоже
дом в Старой Конюшенной.
Жил он чрезвычайно своеобычно; в
большом доме своем на Тверском бульваре занимал он одну крошечную комнату для себя и одну для лаборатории.
Она заперла наглухо
дом тетки и осталась
жить во флигеле, двор порос травой, стены и рамы все
больше и
больше чернели; сени, на которых вечно спали какие-то желтоватые неуклюжие собаки, покривились.
Покинутый всеми родными и всеми посторонними, он
жил один-одинехонек в своем
большом доме на Тверском бульваре, притеснял свою дворню и разорял мужиков.
Слепушкина была одна из самых бедных дворянок нашего захолустья. За ней числилось всего пятнадцать ревизских душ, всё дворовые, и не
больше ста десятин земли.
Жила она в маленьком домике, комнат в шесть, довольно ветхом; перед
домом был разбит крошечный палисадник, сзади разведен довольно
большой огород, по бокам стояли службы, тоже ветхие, в которых помещалось большинство дворовых.
Словом сказать, чем дольше он
жил, тем
больше весь
дом привыкал к нему.
По бокам господского
дома — множество хозяйственных построек, по
большей части исправных, свидетельствующих, что помещик
живет запасливый.
Очевидно, что при таких чудовищных условиях совместное существование было немыслимо. Поэтому Урванцовы недолго выдержали.
Прожив в наших местах не
больше двух лет, они одновременно и неизвестно куда исчезли, оставив и отческий
дом, и деревнюшку на волю случайности.
Они ютились
больше в «вагончике». Это был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. В первой половине восьмидесятых годов там появилась и
жила подолгу красавица, которую звали «княжна». Она исчезала на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то в «шикарный» публичный
дом, но всякий раз возвращалась в «вагончик» и пропивала все свои сбережения. В «Каторге» она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу.
На углу Остоженки и 1-го Зачатьевского переулка в первой половине прошлого века был
большой одноэтажный
дом, занятый весь трактиром Шустрова, который сам с семьей
жил в мезонине, а огромный чердак да еще пристройки на крыше были заняты голубятней, самой
большой во всей Москве.
На дворе огромного владения Ляпиных сзади особняка стояло
большое каменное здание, служившее когда-то складом под товары, и его в конце семидесятых годов Ляпины перестроили в
жилой дом, открыв здесь бесплатное общежитие для студентов университета и учеников Училища живописи и ваяния.
В квартире номер сорок пять во дворе
жил хранитель
дома с незапамятных времен. Это был квартальный Карасев, из бывших городовых, любимец генерал-губернатора князя В. А. Долгорукова, при котором он состоял неотлучным не то вестовым, не то исполнителем разных личных поручений. Полиция боялась Карасева
больше, чем самого князя, и потому в
дом Олсуфьева, что бы там ни делалось, не совала своего носа.
Мы
жили в
большом подгородном
дому.
Визит к ней, — это пять минут, в этом
доме я без церемонии, я тут почти что
живу, умоюсь, сделаю самый необходимый туалет, и тогда на извозчике мы пустимся к
Большому театру.
Господский
дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще
больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и
жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
Появлением Ястребова в
доме Петра Васильича
больше всех был огорчен Кишкин. Он рассчитывал устроить в избе главную резиденцию, а теперь пришлось занять просто баню, потому что в задней избе
жила сама баушка Лукерья с Феней.
Поп Сергей
жил напротив церкви, в
большом пятистенном деревянном
доме. Он принял ходоков ласково, как всегда, и первый заговорил...
Заходившие сюда бабы всегда завидовали Таисье и, покачивая головами, твердили: «Хоть бы денек
пожить эк-ту, Таисьюшка: сама ты
большая, сама маленькая…» Да и как было не завидовать бабам святой душеньке, когда
дома у них дым коромыслом стоял: одну ребята одолели, у другой муж на руку больно скор, у третьей сиротство или смута какая, — мало ли напастей у мирского человека, особенно у бабы?
Народ смышленый, довольно образованный сравнительно с Россией за малыми исключениями, и вообще состояние уравнено: не встречаете
большой нищеты.
Живут опрятно,
дома очень хороши; едят как нельзя лучше. Не забудьте, что край наводняется ссыльными: это зло, но оно не так велико при условиях местных Сибири, хотя все-таки правительству следовало бы обратить на это внимание. Может быть, оно не может потому улучшить положения ссыльных, чтобы не сделать его приманкою для крепостных и солдат.
В том каменном полуэтаже, над которым находилась квартира Нечая, было также пять
жилых комнат. Три из них занимала хозяйка
дома, штабс-капитанша Давыдовская, а две нанимал корректор одной
большой московской типографии, Ардалион Михайлович Арапов.
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно собрались к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед
большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу отпуск, в продолжение которого должно было выйти увольнение от службы; дяди остались
жить в нашем
доме: им поручили продать его.
Нам отвели
большой кабинет, из которого была одна дверь в столовую, а другая — в спальню; спальню также отдали нам; в обеих комнатах, лучших в целом
доме, Прасковья Ивановна не
жила после смерти своего мужа: их занимали иногда почетные гости, обыкновенные же посетители
жили во флигеле.