Неточные совпадения
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю
свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним
чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего
бояться?
— Пойдемте к мама! — сказала она, взяв его зa руку. Он долго не мог ничего сказать, не столько потому, чтоб он
боялся словом испортить высоту
своего чувства, сколько потому, что каждый раз, как он хотел сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся слезы счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
Он всю эту неделю не переставая испытывал
чувство, подобное
чувству человека, который был бы приставлен к опасному сумасшедшему,
боялся бы сумасшедшего и вместе, по близости к нему,
боялся бы и за
свой ум.
Рассказывая Спивак о выставке, о ярмарке, Клим Самгин почувствовал, что умиление, испытанное им, осталось только в памяти, но как
чувство — исчезло. Он понимал, что говорит неинтересно. Его стесняло желание найти
свою линию между неумеренными славословиями одних газет и ворчливым скептицизмом других, а кроме того, он
боялся попасть в тон грубоватых и глумливых статеек Инокова.
Но он пережил минуту острейшего напряженного ожидания убийства, а теперь в нем вдруг вспыхнуло
чувство, похожее на благодарность, на уважение к людям, которые могли убить, но не убили; это
чувство смущало
своею новизной, и,
боясь какой-то ошибки, Самгин хотел понизить его.
— И почему ты знаешь, — с каким-то загадочным
чувством внятно прибавил он, — почему ты знаешь, не
боялся ли и я, как ты вчера при другом случае,
свой «идеал» потерять и, вместо моего пылкого и честного мальчика, негодяя встретить?
Огарев сам свез деньги в казармы, и это сошло с рук. Но молодые люди вздумали поблагодарить из Оренбурга товарищей и, пользуясь случаем, что какой-то чиновник ехал в Москву, попросили его взять письмо, которое доверить почте
боялись. Чиновник не преминул воспользоваться таким редким случаем для засвидетельствования всей ярости
своих верноподданнических
чувств и представил письмо жандармскому окружному генералу в Москве.
Это была первая женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость поднимала в нем всю кровь, так что ему делалось даже совестно, особенно когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и
боялся выдать
свое чувство. Эта тайная любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться с мальчиком строго, — у ней строгость как-то не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
Все зло происходит в семье оттого, что Русаков,
боясь дать дочери свободу мнения и право распоряжаться
своими поступками, стесняет ее мысль и
чувство и делает из нее вечно несовершеннолетнюю, почти слабоумную девочку.
Целую ночь я бежал по дороге, но когда рассвело, я
боялся, чтобы меня не узнали, и спрятался в высокую рожь. Там я стал на коленки, сложил руки, поблагодарил отца небесного за
свое спасение и с покойным
чувством заснул. Ich dankte dem allmächtigen Gott für Seine Barmherzigkeit und mit beruhigtem Gefühl schlief ich ein.
Отец несколько раз предлагал ей ехать в Петербург к тетке, но она настаивала в
своем упорстве. Теперь уж не представление о долге приковывало ее к деревне, а какая-то тупая боязнь. Она
боялась встретить его,
боялась за себя, за
свое чувство. Наверное, ее ожидает какое-нибудь жестокое разочарование, какая-нибудь новая жестокая игра. Она еще не хотела прямо признать деревянным письмо
своего минутного жениха, но внутренний голос уже говорил ей об этом.
Володя на
своей кровати, в набитом народом уголке, освещенном одной свечкой, испытывал то
чувство уютности, которое было у него, когда ребенком, играя в прятки, бывало, он залезал в шкап или под юбку матери и, не переводя дыхания, слушал,
боялся мрака и вместе наслаждался чем-то.
В ее безжизненно-матовых глазах, в лице, лишенном игры живой мысли и
чувств, в ее ленивой позе и медленных движениях он прочитал причину того равнодушия, о котором
боялся спросить; он угадал ответ тогда еще, когда доктор только что намекнул ему о
своих опасениях.
Я не
боюсь унизиться
своим чувством, не стыжусь
своей любви, я горд ею.
— «Третье марта, да, третье марта», — отвечает другой, и его дума уж за восемь лет; он вспоминает первое свидание после разлуки, он вспоминает все подробности и с каким-то торжественным
чувством прибавляет: «Ровно восемь лет!» И он
боится осквернить этот день, и он чувствует, что это праздник, и ему не приходит на мысль, что тринадцатого марта будет ровно восемь лет и десять дней и что всякий день
своего рода годовщина.
Утром на другой день у него болела голова, гудело в ушах и во всем теле чувствовалось недомогание. Вспоминать о вчерашней
своей слабости ему не было стыдно. Он был вчера малодушен,
боялся даже луны, искренно высказывал
чувства и мысли, каких раньше и не подозревал у себя. Например, мысли о неудовлетворенности философствующей мелюзги. Но теперь ему было все равно.
За каждую мысль
свою она
боится, за самое простое
чувство она ждет себе кары; ей кажется, что гроза ее убьет, потому что она грешница, картины геенны огненной на стене церковной представляются ей уже предвестием ее вечной муки…
— А так! У них пению время, а молитве час. Они не требуют, чтоб люди уродами поделались за то, что их матери не в тот, а в другой год родили. У них божие идет богови, а кесарево кесареви. Они и живут, и думают, и любят, и не надоедают
своим женщинам одною докучною фразою. Мне, вы знаете, смерть надоели эти наши ораторы! Все
чувства боятся! Сердчишек не дал бог, а они еще мечами картонными отмахиваются. Любовь и привязанность будто чему-нибудь хорошему могут мешать? Будто любовь чему-нибудь мешает.
Саша. Да, пора уходить. Прощай!
Боюсь, как бы твой честный доктор из
чувства долга не донес Анне Петровне, что я здесь. Слушай меня: ступай сейчас к жене и сиди, сиди, сиди… Год понадобится сидеть — год сиди. Десять лет — сиди десять лет. Исполняй
свой долг. И горюй, и прощения у нее проси, и плачь — все это так и надо. А главное, не забывай дела.
Признаться мужу в
своих чувствах к Миклакову и в том, что между ними происходило, княгиня все-таки
боялась; но, с другой стороны, запереться во всем — у ней не хватало духу; да она и не хотела на этот раз, припоминая, как князь некогда отвечал на ее письмо по поводу барона, а потому княгиня избрала нечто среднее.
А то всякий так смотрит, как будто он суровее, чем он есть на самом деле, как будто все
боятся оскорбить
свои чувства, коли очень скоро выкажут их…
Я и не понял, что она нарочно маскировалась в насмешку, что это обыкновенная последняя уловка стыдливых и целомудренных сердцем людей, которым грубо и навязчиво лезут в душу и которые до последней минуты не сдаются от гордости и
боятся перед вами высказать
свое чувство. Уже по робости, с которой она приступала, в несколько приемов, к
своей насмешке, и, наконец, только решилась высказать, я бы должен был догадаться. Но я не догадался, и злое
чувство обхватило меня.
Под руководством Эдвардса он сделал бы, без сомнения, больше успехов; в руках Беккера дальнейшее развитие очевидно замедлялось. Петя продолжал
бояться своего наставника, как в первый день. К этому начинало примешиваться другое
чувство, которого не мог он истолковать, но которое постепенно росло в нем, стесняло ему мысли и
чувства, заставляя горько плакать по ночам, когда, лежа на тюфячке, прислушивался он к храпенью акробата.
Весь секрет в любви, то есть в зорком хозяйском глазе, да в хозяйских руках, да в том
чувстве, когда поедешь куда-нибудь в гости на часок, сидишь, а у самого сердце не на месте, сам не
свой:
боишься, как бы в саду чего не случилось.
Капочка. Отчего же не сказать прямо, когда что чувствуешь. Ах, Устинька, я ужасть как
боюсь. Ну, сконфузишься? Я никак не могу воздержать
своих чувств… Вдруг могу сделать что-нибудь… могу все
чувства потерять…
Кто много странствовал по свету,
Кто наблюдать его привык,
Кто затвердил страстей примету,
Кому известен их язык,
Кто рано брошен был судьбою
Меж образованных людей
И, как они, с
своей рукою
Не отдавал души
своей,
Тот пылкой женщины пристрастье
Не почитает уж за счастье,
Тот с сердцем диким и простым
И с
чувством некогда святым
Шутить
боится.
Она не привыкла к ним и, каждую минуту благодаря бога за обращение к ней сердца матери, каждую минуту
боялась вдруг потерять то, что вдруг получила; одним словом, Наташа не смела высказать откровенно
своих вчерашних
чувств и сомнений.
Боровцов. Пущай давится, — черту баран… Пойдем. Прощай, Кирюша, спасибо тебе! Постой, так не уйду, не
бойся; у меня тоже чувство-то есть;
свои дети были. (Вынимает из кармана несколько мелочи.) На вот! Купи детям чего-нибудь сладенького. Прощай!
Нам страшно прикоснуться
своей холодной и жесткой рукою к этому нежному поэтическому созданию; сухим и бесчувственным пересказом мы
боимся даже профанировать
чувство читателя, непременно возбуждаемое поэзией тургеневского рассказа.
Он силился дать себе отчет в
своих мыслях, в
своих чувствах и не смел,
боялся произнести окончательный и верный приговор над собою.
Всё время, пока я сидел у приятеля и ехал потом на вокзал, меня мучило беспокойство. Мне казалось, что я
боюсь встречи с Кисочкой и скандала. На вокзале я нарочно просидел в уборной до второго звонка, а когда пробирался к
своему вагону, меня давило такое
чувство, как будто весь я от головы до ног был обложен крадеными вещами. С каким нетерпением и страхом я ждал третьего звонка!
Она стоит у дверей, как изгнанная пери у ворот рая; она смотрит на него с робостью, ищет чего-то в глазах его, просит, умоляет о чем-то и
боится подойти. Никогда не казалась она ему так хороша! Любовь и еще какое-то
чувство, не менее горячее, но более чистое, вооружили ее в эти минуты всеми
своими прелестями для победы над неверным.
«Она
боялась помешать мне и себе работать, сделаться полезными человечеству. Она испугалась мысли, чтобы время восторгов взаимной любви не стало для нас второй Капуей. Она принесла, быть может,
свое личное
чувство, возможность
своего личного счастья на алтарь общего дела».
Правда, Владислав со
своей страстной натурой не мог в минуты интимных бесед с кузиной не обнаружить хоть проблесками
своих тайных
чувств; но Лиза спешила погасить их или смехом, или строгим, холодным словом, которому он волей-неволей покорялся,
боясь потерять и ту долю любви, приобретенную, как он догадывался и без свидетельства слов.
Годы летели незаметно. Даше Ивановой пошел уже тринадцатый год. Она была в доме полновластной хозяйкой, и не только прислуга, но сам отец и мать
боялись своей дочери. На Ираиду Яковлевну она прямо-таки наводила панический ужас, а храбрый преображенец-сержант, хотя и старался не поддаваться перед девчонкой позорному
чувству страха, но при столкновениях с дочерью, всегда оканчивающихся не в его пользу, часто праздновал труса, хотя не сознавался в этом даже самому себе.
— Оставьте, князь, дайте ей успокоиться, девушки обыкновенно лучше справляются со
своими чувствами наедине… Княжна, конечно, потрясена неожиданностью удара… Она привыкла, быть может, к мысли видеть в покойном
своего будущего мужа, но
чувство едва ли играло первую роль… Княжна ребенок и еще не знает любви… Этот брак был актом послушания советам окружающих… За княжну не
бойтесь… На ее здоровье это серьезно не повлияет… Спросите m-lle Лагранж… Не правда ли?
Это казалось ему слишком большим счастьем, и он
боялся поверить, мучился сомнениями и вместе с тем старался всеми силами скрыть от всех, и в особенности от нее,
свое, день ото дня увеличивающееся
чувство.
(Примеч. автора.)] измученный пытками за веру в истину, которую любит, с которою свыкся еще от детства, оканчивает жизнь в смрадной темнице; иноки, вытащенные из келий и привезенные сюда, чтоб отречься от святого обета, данного богу, и солгать пред ним из угождения немецкому властолюбию; система доносов и шпионства, утонченная до того, что взгляд и движения имеют
своих ученых толмачей, сделавшая из каждого дома Тайную канцелярию, из каждого человека — движущийся гроб, где заколочены его
чувства, его помыслы; расторгнутые узы приязни, родства, до того, что брат видит в брате подслушника, отец
боится встретить в сыне оговорителя; народность, каждый день поруганная; Россия Петрова, широкая, державная, могучая — Россия, о боже мой! угнетенная ныне выходцем, — этого ли мало, чтоб стать ходатаем за нее пред престолом ее государыни и хотя бы самой судьбы?
Она стала думать, как будет она счастлива, когда после разговора с ним сообщит Кате, что он далеко не равнодушен к ней, что он только не знал ее
чувств к нему, а потому и
свои чувства скрывал,
боясь оскорбить ее их малейшим проявлением, что к ней, к Талечке, он ничего не чувствует, кроме дружбы, братской привязанности, что избранница его — Катя, которую он готов хоть завтра вести к алтарю и назвать
своею перед Богом и людьми.
Не хочет он лгать перед самим собою: его
чувство к университету и студенчеству, к
своим однокурсникам — не прежнее. Он
боится даже его разбирать.
И конвойные, как бы
боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них
чувству жалости к пленным и тем ухудшить
свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
С тем особенным
чувством молодости, которая
боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по-своему выражать
свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что-нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как-нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все.
— Еще нет, — вставил Наполеон и, как будто
боясь отдаться
своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Пусть бы он вспомнил все, с самого начала: и детство
свое, и семью, и женщину любимую, и как он шел и
боялся, и сколько было у него разных мыслей и
чувств — и как все это прервалось смертным ужасом… а оказывается, все это и есть «ничтожная потеря».