Неточные совпадения
Через пять минут
братья сошлись в столовой. Хотя Левину и казалось, что не хочется есть, и он
сел за обед, только чтобы не обидеть Кузьму, но когда начал есть, то обед показался ему чрезвычайно вкусен. Сергей Иванович улыбаясь глядел на него.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!» была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с
братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она
села на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
Левин положил
брата на спину,
сел подле него и не дыша глядел на его лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но на лбу его изредка шевелились мускулы, как у человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
— А, ты так? — сказал он. — Ну, входи,
садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? — обратился он к
брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому что он не подлец.
После обеда Сергей Иванович
сел со своею чашкой кофе у окна в гостиной, продолжая начатый разговор с
братом и поглядывая на дверь, из которой должны были выйти дети, собиравшиеся за грибами.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему
брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки,
сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Брат Василий пригласил Чичикова
садиться.
— Неужели уж так плохо? Да ты,
брат, нашего
брата перещеголял, — прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. — Да
садись же, устал небось! — и когда тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен.
Здорово, друг, здорово,
брат, здорово.
Рассказывай, чай, у тебя готово
Собранье важное вестей?
Садись-ка, объяви скорей.
Базаров вернулся,
сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба
брата молча глядели на него, а Аркадий украдкой посматривал то на отца, то на дядю.
Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо
брату, заставил его снова
сесть.
— Ну, скорее,
брат, скорее!
Садитесь, господа, поговорим…
Вошли в ресторан,
сели за стол в уголке, Самгин терпеливо молчал, ожидая рассказа, соображая: сколько лет не видел он
брата, каким увидит его? Дронов не торопясь выбрал вино, заказал сыру, потом спросил...
— Не узнаю, — ответил Лютов и, шумно вздохнув, поправился,
сел покрепче на стуле. — Я,
брат, из градоначальства, вызывался по делу об устройстве в доме моем приемного покоя для убитых и раненых. Это, разумеется, Алина, она,
брат…
— Вы старайтесь, чтобы именье это продали нам. Сам у себя мужик добро зорить не станет. А не продадите — набедокурим, это уж я вам без страха говорю. Лысый да в соломенной шляпе который — Табаковы
братья, они хитряки! Они — пальцем не пошевелят, а — дело сделают! Губернаторы на
селе. Пастыри — пластыри.
— Шестнадцать лет не видались,
садись! Ну, что,
брат? Выжали маслице из царя, а?
— Э! Какие выдумки! — отвечал Тарантьев. — Чтоб я писать стал! Я и в должности третий день не пишу: как
сяду, так слеза из левого глаза и начнет бить; видно, надуло, да и голова затекает, как нагнусь… Лентяй ты, лентяй! Пропадешь,
брат, Илья Ильич, ни за копейку!
— Скажи Николаю Васильевичу, что мы
садимся обедать, — с холодным достоинством обратилась старуха к человеку. — Да кушать давать! Ты что, Борис, опоздал сегодня: четверть шестого! — упрекнула она Райского. Он был двоюродным племянником старух и троюродным
братом Софьи. Дом его, тоже старый и когда-то богатый, был связан родством с домом Пахотиных. Но познакомился он с своей родней не больше года тому назад.
Мисси с своими кавалерами, заметив, что между
братом и сестрой начинается интимный разговор, отошла в сторону. Нехлюдов же с сестрой
сели у окна на бархатный диванчик подле чьих-то вещей, пледа и картонки.
— Сюда или сюда
садитесь лучше, — говорила Лидия, указывая на мягкое сломанное кресло, с которого только что встал молодой человек. — Мой двоюродный
брат — Захаров, — сказала она, заметив взгляд, которым Нехлюдов оглядывал молодого человека.
Сели к столику, спросили холодненького, а потом Данила и говорит: «Давай всю публику изутешим: я представлюсь сумасшедшим, а ты будто мой
брат.
—
Брат,
сядь! — проговорил Алеша в испуге, —
сядь, ради Бога, на диван. Ты в бреду, приляг на подушку, вот так. Хочешь полотенце мокрое к голове? Может, лучше станет?
— Ну что ж, пусть
садится, а я за его здоровье выпью, — сказал Обалдуй и подошел к стойке. — На твой счет,
брат, — прибавил он, обращаясь к рядчику.
Село это принадлежало сыну «старшего
брата», о котором мы говорили при разделе.
Раз весною 1834 года пришел я утром к Вадиму, ни его не было дома, ни его
братьев и сестер. Я взошел наверх в небольшую комнату его и
сел писать.
— Федул Ермолаич! сколько лет, сколько зим!
Садись,
брат, гость будешь! — приветствует его Струнников. — Эй, кто там! водки и закуски!
За Кутяпиным с
села прибежали: Корнеич, два
брата Бескормицыны, Анна Ивановна Зацепова. Эти не читали в газетах, но тоже слышали.
Придя в трактир, Федор
садился за буфетом вместе со своим другом Кузьмой Егорычем и его
братом Михаилом — содержателями трактира. Алексей шел в бильярдную, где вел разговоры насчет бегов, а иногда и сам играл на бильярде по рублю партия, но всегда так сводил игру, что ухитрялся даже с шулеров выпрашивать чуть не в полпартии авансы, и редко проигрывал, хотя играл не кием, а мазиком.
Нравился девушкам и другой
брат, Емельян. Придет на девичник,
сядет в уголок и молчит, как пришитый. Сначала все девушки как-то боялись его, а потом привыкли и насмелились до того, что сами начали приставать к нему и свои девичьи шутки шутить.
Марья Дмитриевна (в девицах Пестова) еще в детстве лишилась родителей, провела несколько лет в Москве, в институте, и, вернувшись оттуда, жила в пятидесяти верстах от О…, в родовом своем
селе Покровском, с теткой да с старшим
братом.
Дедушка наш Петр Иванович насилу вошел на лестницу, в зале тотчас
сел, а мы с Петром стали по обе стороны возле него, глядя на нашу
братью, уже частию тут собранную.
— Я,
брат, точно, сердит. Сердит я раз потому, что мне дохнуть некогда, а людям все пустяки на уме; а то тоже я терпеть не могу, как кто не дело говорит. Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право, великое слово тебе говорю, дороги никуда не знают, без нашего
брата не найдут ее никогда. Всё будут кружиться, и все
сесть будет некуда.
— О! В самом деле переехал! Ну так ты, Митька, теперь холостой, —
садись,
брат. Наш еси, воспляшем с нами.
Я взял его за руку и сказал: «Зачем вы сказали так, папенька? Пойдемте со мной, я вам скажу что-нибудь». И папенька пошел. Папенька пошел, и мы
сели в трактир за маленький столик. «Дайте нам пару Bierkrug», [кружек пива (нем.).] — я сказал, и нам принесли. Мы выпили по стаканчик, и
брат Johann тоже выпил.
— Вчерашнего числа (она от мужа заимствовала этот несколько деловой способ выражения)… вчерашнего числа к нам в
село прибежал ваш крестьянский мальчик — вот этакий крошечка!.. — и становая, при этом, показала своею рукою не более как на аршин от земли, — звать священника на крестины к
брату и, остановившись что-то такое перед нашим домом, разговаривает с мальчиками.
— Есть недурные! — шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою совесть перед Захаревскими,
сел и написал им,
брату и сестре вместе, коротенькую записку: «Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно, посылают меня по одному экстренному и секретному делу — так что и зайти к вам не могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит мой товарищ, с которым я еду».
В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и,
сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего
брата, повторял несколько раз...
Больной качнулся, открыл глаза, лег на землю. Яков бесшумно встал, сходил в шалаш, принес оттуда полушубок, одел
брата и снова
сел рядом с Софьей.
— Эй, Ларивон! скажи барыне, чтоб прислала нам бутылочки три шипучки… Извини,
брат, шампанского нет. Так-то, друг! — продолжал он,
садясь подле меня и трепля меня по коленке, — вот я и женат… А кто бы это подумал? кто бы мог предвидеть, что Павлушка Лузгин женится и остепенится?.. а порядочные-таки мы были с тобой ёрники в свое время!
Дернов. А, Егор Иваныч! добро пожаловать!
садись,
брат, гость будешь!
Мальчик без штанов. А бог его знает, что такое бог! У нас,
брат, в
селе Успленью-матушке престольный праздник показан — вот мы в спожинки его и справляем! 38
Мальчик без штанов. У нас,
брат, без правила ни на шаг. Скучно тебе — правило; весело — опять правило.
Сел — правило, встал — правило. Задуматься, слово молвить — нельзя без правила. У нас,
брат, даже прыщик и тот должен почесаться прежде, нежели вскочит. И в конце всякого правила или поронцы, или в холодную. Вот и я без штанов, по правилу,хожу. А тебе в штанах небось лучше?
Возвратившись к дому
брата, он
сел на ближайший тротуарный столбик, присек огня и закурил трубку.
— Нет-с: по праздникам господа, как соберутся иногда, так, не дай бог как едят! Поедут в какой-нибудь немецкий трактир, да рублей сто, слышь, и проедят. А пьют что — боже упаси! хуже нашего
брата! Вот, бывало, у Петра Иваныча соберутся гости:
сядут за стол часу в шестом, а встанут утром в четвертом часу.
— Мать твоя правду пишет, — сказал он, — ты живой портрет покойного
брата: я бы узнал тебя на улице. Но ты лучше его. Ну, я без церемонии буду продолжать бриться, а ты
садись вот сюда — напротив, чтобы я мог видеть тебя, и давай беседовать.
— Добрый ты парень! — сказали разбойники, —
садись с нами, хлеб да соль, мы тебе будем
братьями!
— Хитер же ты,
брат! — перебил Перстень, ударив его по плечу и продолжая смеяться, — только меня-то напрасно надувать вздумал!
Садись с нами, — прибавил он, придвигаясь к столу, — хлеб да соль! На тебе ложку, повечеряем; а коли можно помочь князю, я и без твоих выдумок помогу. Только как и чем помочь? Ведь князь-то в тюрьме сидит?
— Ребята! — сказал он, — видите, как проклятая татарва ругается над Христовою верой? Видите, как басурманское племя хочет святую Русь извести? Что ж, ребята, разве уж и мы стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы на поругание? Разве попустим, чтобы нехристи жгли русские
села да резали наших
братьев?
— Ну,
брат, вставай! Бог милости прислал! — сказал он,
садясь в кресло, таким радостным тоном, словно и в самом деле «милость» у него в кармане была.
На родине старший
брат его (старших
братьев у него было пять; два других попали в какой-то завод) однажды велел ему взять шашку и
садиться на коня, чтобы ехать вместе в какую-то экспедицию.