Неточные совпадения
— Ну, этого я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что
называется подлостью, после того как
брат Николай стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
Нужно тебе знать, что он мошенник и в его лавке ничего нельзя брать: в вино мешает всякую дрянь: сандал, жженую пробку и даже бузиной, подлец, затирает; но зато уж если вытащит из дальней комнатки, которая
называется у него особенной, какую-нибудь бутылочку — ну просто,
брат, находишься в эмпиреях.
— Экая морская каюта, — закричал он, входя, — всегда лбом стукаюсь; тоже ведь квартирой
называется! А ты,
брат, очнулся? Сейчас от Пашеньки слышал.
— Намеднись такая ли перестрелка в Вялицыне (так
называлась усадьба Урванцовых) была — как только до убийства не дошло! — сообщал кто-нибудь из приезжих гостей. — Вышли оба
брата в березовую рощу грибков посбирать. Один с одного конца взялся, другой — с другого. Идут задумавшись навстречу и не замечают друг друга. Как вдруг столкнулись. Смотрят друг дружке в глаза — он ли, не он ли? — никто не хочет первый дорогу дать. Ну, и пошло тут у них, и пошло…
— Так-с… А я вам скажу, что это нехорошо. Совращать моих прихожан я не могу позволить… Один пример поведет за собой десять других. Это
называется совращением в раскол, и я должен поступить по закону… Кроме этого, я знаю, что завелась у вас новая секта духовных
братьев и сестер и что главная зачинщица Аграфена Гущина под именем Авгари распространяет это лжеучение при покровительстве хорошо известных мне лиц. Это будет еще похуже совращения в раскол, и относительно этого тоже есть свой закон… Да-с.
Я забыл сказать, что оба
брата Захаревские имеют довольно странные имена: старший
называется Иларион Ардальоныч, а младший — Виссарион Ардальоныч. Разговор, разумеется, начался о моей ссылке и о причине, подавшей к этому повод. Иларион Захаревский несколько раз прерывал меня, поясняя
брату с негодованием некоторые обстоятельства. Но тот выслушал все это весьма равнодушно.
Старик уже отбросил все мечты о высоком: «С первого шага видно, что далеко кулику до Петрова дня; так себе, просто рассказец; зато сердце захватывает, — говорил он, — зато становится понятно и памятно, что кругом происходит; зато познается, что самый забитый, последний человек есть тоже человек и
называется брат мой!» Наташа слушала, плакала и под столом, украдкой, крепко пожимала мою руку.
Мальчик без штанов. Держи карман! Это,
брат, у нас «революцией сверху»
называется!
— Теперь довольно, — сказал посол и поклонился Паше. Паша сделал то же самое. — О великий батырь Буздыхан и Кисмет, — сказал посол, — мой владыко, сын солнца,
брат луны, повелитель царей, жалует тебе орден великого Клизапомпа и дает тебе новый важный титул. Отныне ты будешь
называться не просто Берди-Паша, а торжественно: Халда, Балда, Берди-Паша. И знай, что четырехстворчатое имя считается самым высшим титулом в Ниневии. В знак же твоего величия дарую тебе два драгоценных камня: желчный и мочевой.
— Чудак, братец, ты! Это уж не я, а цифра говорит… Наука, братец, такая есть, арифметикой
называется… уж она,
брат, не солжет! Ну, хорошо, с Уховщиной теперь покончили; пойдем-ка,
брат, в Лисьи Ямы, давно я там не бывал! Сдается мне, что мужики там пошаливают, ой, пошаливают мужики! Да и Гаранька-сторож… знаю! знаю! Хороший Гаранька, усердный сторож, верный — это что и говорить! а все-таки… Маленько он как будто сшибаться стал!
Дело известное, что в старину (я разумею старину екатерининскую), а может быть, и теперь, сестры не любили или очень редко любили своих невесток, то есть жен своих
братьев, отчего весьма красноречиво
называются золовками; еще более не любили, когда женился единственный
брат, потому что жена его делалась безраздельною, полною хозяйкою в доме.
Двоеточие. Не знаю. Посоветуй! А чепуха,
брат, эта твоя ботвинья… и поросенок тоже… есть поросенка летом — это
называется анахронизм…
Он вынул из кармана тетрадку и подал ее
брату. Статья
называлась так: «Русская душа»; написана она была скучно, бесцветным слогом, каким пишут обыкновенно неталантливые, втайне самолюбивые люди, и главная мысль ее была такая: интеллигентный человек имеет право не верить в сверхъестественное, но он обязан скрывать это свое неверие, чтобы не производить соблазна и не колебать в людях веры; без веры нет идеализма, а идеализму предопределено спасти Европу и указать человечеству настоящий путь.
— Читаю я теперь,
брат, одну историю, — говорил Яков, —
называется «Юлия, или подземелье замка Мадзини»… Очень интересно!.. А ты как по этой части?
Был у моего отца еще
брат, Егор по имени; да того за какие-то якобы «возмутительные поступки и якобинский образ мыслей» [Якобинский образ мыслей — революционный образ мыслей (якобинцами во Франции в эпоху буржуазной революции 1789 года
назывались наиболее решительные сторонники уничтожения власти короля и аристократии).] (так именно стояло в указе) сослали в Сибирь еще в 1797 году.
Но как восприемником ее был родной
брат отца моего Петр Неофитович, то мать в православии
называлась Елизаветой Петровной.
— Куда?! Место найдем, — флегматически отвечал подрядчик, движением головы сдвигая картуз на ухо, — ты думаешь, это простой коньяк. Не-ет,
брат, это
называется финшалпал; восемь рублев отдал за бутылку. Понял?
И тотчас узнал, что это вещество изобретения
брата Павлуся пунш, которого я терпеть не мог и в рот, что
называется, не брал; а тут, как зритель, должен, наблюдая общий порядок, пить с прочими зрителями, как назвал их вельможный чиновник; но я рассудил, что, по логическим правилам знаменитого домине Галушкинского, должно уже почитать их не зрителями, понеже они не зрят, а пителями или как-нибудь складнее, понеже они пьют…
«Ну только что скажу тебе, парень, — начинал Буран обычный унылый припев, — и тут трудно, потому что мимо кордонов идти придется, а в кордонах солдаты. Первый кордон Варки
называется, предпоследний Панги, последний самый — Погиба. А почему Погиба? — больше всех тут нашему
брату погибель. И хитро же у них кордоны поставлены: где этак узгорочек круто заворачивает, тут и кордон выстроен. Идешь, идешь да прямо на кордон и наткнешься. Не дай господи!»
Толстая барыня. А как же можно отрицать сверхъестественное? Говорят: не согласно с разумом. Да разум-то может быть глупый, тогда что? Ведь вот на Садовой, — вы слышали? — каждый вечер являлось.
Брат моего мужа — как это
называется?.. не beau-frère [деверь (франц.)], a по-русски… не свекор, а еще как-то? Я никогда не могу запомнить этих русских названий, — так он ездил три ночи сряду и все-таки ничего не видал, так я и говорю…
А насчет досмотра в нас возбуждал подозрения не столько сам Холуян, как его
брат, который
назывался Антоний.
Николаев. Ну,
брат, учреждение это давно известно и
называется просто… (Говорит на ухо.)
— Конечно… Только вам-то неинтересно будет смотреть на нашу мужицкую работу. Я-то уж себе придумал эпитимию… У нас луга заливные, а есть одно вредное местечко,
называется мысок. Трава на нем жесткая, осока да белоус… Прошел ряд и точи косу. Работа тяжелая, ну, я этот мысок и выкошу. Братии-то и будет полегче.
Братья по крови славянской и вере православной, они
назывались братьями и по духу народному.
— Я и болезнь вашу знаю, — продолжал Прокоп, — по-медицински восцой она
называется. Черносливу,
брат, больше ешь — пройдет.
Внезапно она почувствовала такую глубокую внутреннюю тоску, такое щемящее сознание своего вечного одиночества, что ей захотелось плакать. Она вспомнила свою мать,
братьев, меньшую сестру. Разве и они не так же чужды ей, как чужд этот красивый брюнет с нежной улыбкой и ласковыми глазами, который
называется ее мужем? Разве сможет она когда-нибудь так взглянуть на мир, как они глядят, увидеть то, что они видят, почувствовать, что они чувствуют?..
А вы не
называйтесь учителями, ибо один у вас учитель — Христос, все же вы —
братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас отец, который на небесах; и не
называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник — Христос.
«Не
называйтесь учителями, ибо один у вас учитель — Христос, все же вы —
братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас отец, который на небесах; и не
называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник — Христос» (Матф. XXIII, 8—10).
— Нам нужна женщина-работник, женщина-товарищ, женщина-человек, а вернее сказать — женщина-самка, — продолжал Полояров, — а эта гнилая женственность, это один только изящный разврат, который из вашего
брата делает кукол. Это все эстетика! (последнее слово было произнесено с особенным презрением). Лубянская, хотите, что ли, папироску? Бавфра, что
называется, Сампсон крепкий.
— Да! вот всегда такова-то правда людская на свете! — печально и горько вздыхал он. — Ты душу за них отдать готов, ты на крест, на плаху идешь, а они над тобой издеваются, они в тебя каменьями и грязью швыряют… Люди, люди!..
братьями вы
называетесь!.. Что ж, рвите меня по-братски! бейте меня, плюйте, терзайте!..
Начиная от этого городка, Волга берет прямо к востоку до двух совершенно однообразных, похожих одна на другую, каменистых гор, которые
называются поэтому «Двумя
Братьями».
«Позади твоих мыслей и чувств,
брат мой, стоит могучий повелитель, неведомый мудрец, — он
называется Сам. В твоем теле живет он, он — твое тело».
Однако что значит в этом смертно-серьезном деле голое понимание? Требуется что-то другое, гораздо более прочное и глубокое. «Позади твоих мыслей и чувств,
брат мой, стоит могучий повелитель, неведомый мудрец, — он
называется Сам. Так говорил Заратустра». Этот «Сам» живет не пониманием, не мыслями, а тем, что непосредственно исходит из глубочайших глубин человеческой души.
С ней и над ней загодя совершалась казнь отрицания, неотразимая для всякого отрицателя, посягнувшего на все святое души, но не лишенного того, что
называется натурой. Она вкушала муки духовного нищенства, и в этом было ее преимущество пред Гордановым и
братией, и в этом же заключалось и сугубое несчастие, ибо естественная природа зла, порождающая одно зло из другого, не пускала ее назад.
— Ну, a теперь, — проговорил далеко неласковым тоном господин Злыбин, обращаясь к девочке, — изволь забыть раз навсегда твое имя, фамилию и прочее. Отныне ты мой племянник,
брат Андрея, и зовут тебя Толька, Анатолий, понимаешь? A на афише ты будешь
называться маленький Тото, фокусник Тото. Слышишь?
У папы был двоюродный
брат, Гермоген Викентьевич Смидович, тульский помещик средней руки. Наши семьи были очень близки, мы росли вместе, лето проводили в их имении Зыбино. Среди нас было больше блондинов, среди них — брюнетов, мы
назывались Смидовичи белые, они — Смидовичи черные, У Марии Тимофеевны, жены Гермогена Викентьевича, была в Петербурге старшая сестра, Анна Тимофеевна, генеральша; муж ее был старшим врачом Петропавловской крепости, — действительный статский советник Гаврила Иванович Вильмс.
— Что,
брат, попало тебе вчера от меня? Поделом. Това-арищ
называешься! Придрался к описке и высмеял перед всеми. Нет,
брат, на мне обожжешься! Голыми руками за меня не берись… А по существу дела я вчера гораздо больше был согласен с тобою, чем с собой.
Князь Никита откашлянулся, погладил свою бороду и, придав своему лицу, как это было в его обыкновении при всякой серьезной беседе, возможно бесстрастное выражение, начал передавать
брату, который весь, что
называется, превратился в слух, о виденном и слышанном им в Александровской слободе.
— Нет, недалеко, — ответила брюнетка. — Я еду из нашего имения, отсюда верст двадцать, в наш же хутор, к отцу и
брату. Я сама Иловайская, ну и хутор также
называется Иловайским, двенадцать верст отсюда. Какая неприятная погода!
Максим Яковлевич, как и его двоюродный
брат Никита Григорьевич, могли
назваться по тому времени людьми просвещенными, представителями нового поколения, и вера в сглаз, порчу, колдовство была уже несколько поколеблена в их уме. Но при всем этом беседа Максима Яковлевича с Антиповной произвела на него впечатление и заставила задуматься. Он горячо любил свою сестру, бывшую любимицей дяди и двоюродного
брата, и ее загадочное недомогание очень тревожило его.
—
Брат Григорий, — начал Чурчило после продолжительной паузы. — Всякий, кто чувствует в себе искру чего-то… небесного… как бы это пояснить… я не красноглаголист, я прямо скажу: кто
называется человеком, у того и тут должно быть человеческое.
—
Брат Григорий, — начал Чурчила после продолжительной паузы. — Всякий, кто чувствует в себе искру чего-то… небесного… как бы это пояснить… я красноглаголить не умею, а прямо скажу: кто
называется человеком, у того и тут должно быть человеческое.
Брат же его, Дмитрий Павлович, служивший в молодости в гусарах и кутивший, что
называется, во всю ширь русской натуры, уступил даже часть своего родового именья своему расчетливому братцу за наличные, увлекся, когда ему было за пятьдесят и он был полковником, во время стоянки в Варшаве, безродной красавицей полькой, женился на ней, и, едва сохранив от своего громадного состояния несколько десятков тысяч, после четырех лет роскошной жизни уже с женой, вышел в отставку и приехал с ней и четырехлетней дочкой Маргаритой в Т., где купил себе одноэтажный деревянный домик, записался членом в клуб и стал скромным семьянином и губернским аристократом.
Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так
назывался в масонстве
брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство).
— Ты б то, непутящий ты парень, взял себе в разум, что я ведь твоего
брата жена; невестка тебе
называюсь.