Неточные совпадения
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим о старине». —
«О чем же, Таня? Я,
бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то забыла. Да,
Пришла
худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда...
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю — право, один страх
хуже всякого наказания.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ
бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на
худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
К несчастью, то ж
бывает у людей:
Как ни полезна вещь, — цены не зная ей,
Невежда про неё свой толк всё к
худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он её ещё и гонит.
— Изящнейший писатель, — говорил он. — Некоторые жалуются — печален. А ведь нерезонно жаловаться на октябрь за то, что в нем
плохая погода. Однако и в октябре
бывают превосходные дни…
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да нет, этого не
бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от жизни… когда нет опоры. А у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни… то
хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
Потому что
хуже того, что теперь, — никогда не
бывало.
Может, я очень
худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому
бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
Я запомнил только, что эта бедная девушка была недурна собой, лет двадцати, но
худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как бы несколько похожая на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти; только Лиза никогда не
бывала и, уж конечно, никогда и не могла быть в таком гневном исступлении, в котором стояла передо мной эта особа: губы ее были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Странно, мне, между прочим, понравилось в его письмеце (одна маленькая страничка малого формата), что он ни слова не упомянул об университете, не просил меня переменить решение, не укорял, что не хочу учиться, — словом, не выставлял никаких родительских финтифлюшек в этом роде, как это
бывает по обыкновению, а между тем это-то и было
худо с его стороны в том смысле, что еще пуще обозначало его ко мне небрежность.
Я узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть один каменный дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все хорошие и купечество знатное; что зимой живут в городе, а летом на заимках (дачах), под камнем, «то есть камня никакого нет, — сказал он, — это только так называется»; что проезжих
бывает мало-мало; что если мне надо ехать дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом
худо и т. п.
«Слава Богу, если еще есть поварня! — говорил отец Никита, — а то и не
бывает…» — «Как же тогда?» — «Тогда ночуем на снегу». — «Но не в сорок градусов, надеюсь». — «И в сорок ночуем: куда ж деться?» — «Как же так? ведь, говорят, при 40˚ дышать нельзя…» — «Трудно, грудь режет немного, да дышим. Мы разводим огонь, и притом в снегу тепло. Мороз ничего, — прибавил он, — мы привыкли, да и хорошо закутаны. А вот гораздо
хуже, когда застанет пурга…»
— Нет ничего
хуже, как признавать себя не в духе, — сказала Мисси. — Я никогда не признаюсь в этом себе и от этого всегда
бываю в духе. Что ж, пойдемте ко мне. Мы постараемся разогнать вашу mauvaise humeur. [дурное настроение.]
— А что будешь делать? Лгать не хочу — сперва очень томно было; а потом привыкла, обтерпелась — ничего; иным еще
хуже бывает.
Нет, что Бога гневить? — многим
хуже моего
бывает.
Знала Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых рук; — но ведь это еще
плохое утешение, когда знаешь только, что «я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно
бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и не о чем будет плакать».
Но видишь, Верочка, злые
бывают разные: одним нужно, чтобы на свете становилось
хуже, другим, тоже злым, чтобы становилось лучше: так нужно для их пользы.
Чего еще! Уж
хуже не
бывает.
Нерваль, добродушно защищаясь, раз сказал им: «Послушайте, друзья мои, у вас страшные предрассудки; уверяю вас, что общество этих людей вовсе не
хуже всех остальных, в которых я
бывал».
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина
хуже других? Дома не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так
бывает.
— А я все-таки не согласен с тобой, Устенька. И правде
бывает не место. Какие мы с тобой судьи? Ты думаешь, он сам
хуже нашего понимает, где хорошо и где нехорошо?
— Успокойтесь, Харитон Артемьич…
Бывает и
хуже.
Дороги и мосты
хуже, чем на севере, особенно между Малым Такоэ и Сиянцами, где в половодье и после сильных дождей
бывает непроходимая слякоть.
Я уже сказал, что с прилета вальдшнепы
бывают довольно сыты, но потом скоро
худеют, и до самой осени мясо их становится сухим, черствым и теряет свое высокое достоинство; зато чем позднее осень, тем жирнее становятся вальдшнепы и, наконец, совсем заплывают салом.
— Голова моя была свинцовой тяжелее,
хуже, нежели
бывает с похмелья у пьяниц, которые по неделе пьют запоем.
Нам все почтения отдавай, каких и не бывает-то даже, а тебя мы
хуже чем последнего лакея третировать будем!» Истины ищут, на праве стоят, а сами как басурмане его в статье расклеветали.
—
Хуже… Тарас-то Мыльников ведь натакался на жилу. Верно тебе говорю… Сказывают, золото так лепешками и сидит в скварце, хоть ногтями его выколупывай. Этакой жилки, сказывают, еще не
бывало сроду. Окся эта самая робила в дудке и нашла…
— Я не говорю: не ездите… С богом… Только нужно хорошо осмотреть все, сообразить, чтобы потом
хуже не вышло. Побросаете дома, хозяйство, а там все новое придется заводить. Тоже и урожаи не каждый год
бывают… Подумать нужно, старички.
— Очень можно. Но из одной-то ошибки в другую лезть не следует; а у нас-то это, к несчастию, всегда так и
бывает. Сделаем
худо, а поправим еще
хуже.
Да и еще
хуже бывает, когда какой-нибудь шмаровоз и сам не сможет ничего и тебе же дело портит.
Я помню, что гости у нас тогда
бывали так веселы, как после никогда уже не
бывали во все остальное время нашего житья в Уфе, а между тем я и тогда знал, что мы всякий день нуждались в деньгах и что все у нас в доме было беднее и
хуже, чем у других.
Студентом он все
бывал или в Дворянском собрании, где встречал и прелестные лица и элегантные туалеты, или в Немецком собрании, где были немочки и дочери небогатых чиновников, которые все имели, по большей части, испитые,
худые физиономии, но все-таки у них были лица человеческие, а тут вдруг он увидел какие-то луны ходячие, какие-то розовые тыквы.
— По здешнему месту эти концы очень часто, сударь,
бывают. Смотришь, это, на человека: растет, кажется… ну, так растет! так растет! Шире да выше, краше да лучше, и конца-краю, по видимостям, деньгам у него нет. И вдруг, это, — прогорит. Словно даже свечка, в одну минуту истает. Либо сам запьет, либо жена сбесится… разумеется, больше от собственной глупости. И пойдет, это, книзу, да книзу, уже да
хуже…
— Вы все сердитесь? — продолжал он. — Напрасно. Ведь не я вас назвал пажем, а пажи
бывают преимущественно у королев. Но позвольте вам заметить, что вы
худо исполняете свою обязанность.
— Кузнеца-то? Савел, а прозвище Евченко. Молодой еще, уж много понимал. Понимать-то, видно, — запрещается! Придет,
бывало, и говорит: «Какая ваша жизнь, извозчики?» — «Верно, говорим, жизнь
хуже собачьей».
Смешная. Ну что я мог ей сказать? Она была у меня только вчера и не
хуже меня знает, что наш ближайший сексуальный день послезавтра. Это просто все то же самое ее «опережение мысли» — как
бывает (иногда вредное) опережение подачи искры в двигателе.
Матушка,
бывало, и плакать боялась, слова сказать боялась, чтобы не рассердить батюшку; сделалась больная такая; все
худела,
худела и стала дурно кашлять.
— Так-то так… ну, и пущай к нам в побывку ездит: это точно, что
худого тут нет. Только оставаться ему здесь не след, и вот тебе мое последнее слово, что не
бывать этому, какова я на этом месте жива состою.
Маленькие такие эти голубяточки, точно в шерсти, а пера нет, и желтые, как
бывают ядрышки на траве, что зовут «кошачьи просвирки», а носы притом
хуже, как у черкесских князей, здоровенные…
Часто мы
бываем несправедливы к людям потому только, что полагаем, что
хуже их не может уж быть.
— Действительно… Говорят, правда, будто бы и еще
хуже бывает, но в своем роде и Пинега… Знаете ли что? вот мы теперь в Париже благодушествуем, а как вспомню я об этих Пинегах да Колах — так меня и начнет всего колотить! Помилуйте! как тут на Венеру Милосскую смотреть, когда перед глазами мечется Верхоянск… понимаете… Верхоянск?! А впрочем, что ж я! Говорю, а главного-то и не знаю: за что ж это вас?
— А если это отца успокоит? Он скрывает, но его ужасно мучат наши отношения. Когда ты уезжал к князю, он по целым часам сидел, задумавшись и ни слова не говоря… когда это с ним
бывало?.. Наконец, пощади и меня, Жак!.. Теперь весь город называет меня развратной девчонкой, а тогда я буду по крайней мере невестой твоей.
Худа ли, хороша ли, но замуж за тебя выхожу.
— Мальчишки, верно, рассердили! — подхватил Петр Михайлыч. — Они меня часто выводили из терпения: расстроят,
бывало,
хуже больших. Выпейте-ка водочки, Яков Васильич: это успокоит вас. Эй, Палагея Евграфовна, пожалуйте нам хмельного!
Фоминишна. Вестимо так; что смеяться-то? Каково скончание, Аграфена Кондратьевна,
бывает и начало
хуже конца.
Устинья Наумовна. А Псович, так Псович! Что ж, это ничего! и
хуже бывает, бралиянтовый.
— Нет-с: по праздникам господа, как соберутся иногда, так, не дай бог как едят! Поедут в какой-нибудь немецкий трактир, да рублей сто, слышь, и проедят. А пьют что — боже упаси!
хуже нашего брата! Вот,
бывало, у Петра Иваныча соберутся гости: сядут за стол часу в шестом, а встанут утром в четвертом часу.
А я заметил после, что мне
бывает неловко смотреть в глаза трем родам людей — тем, которые гораздо
хуже меня, тем, которые гораздо лучше меня, и тем, с которыми мы не решаемся сказать друг другу вещь, которую оба знаем.
Но дальше
бывало еще
хуже.
Разумеется, кончилось не так ладно; но то
худо, что с него-то и началось. Давно уже началось шарканье, сморканье, кашель и всё то, что
бывает, когда на литературном чтении литератор, кто бы он ни был, держит публику более двадцати минут. Но гениальный писатель ничего этого не замечал. Он продолжал сюсюкать и мямлить, знать не зная публики, так что все стали приходить в недоумение. Как вдруг в задних рядах послышался одинокий, но громкий голос...
— Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не можешь, какая это пагубная страсть в мужчинах к картам! Они забывают все: себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас
бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло
хуже и
хуже.