Неточные совпадения
Крестьяне, как заметили,
Что не обидны барину
Якимовы слова,
И сами согласилися
С Якимом: — Слово верное:
Нам подобает пить!
Пьем — значит, силу чувствуем!
Придет печаль
великая,
Как перестанем пить!..
Работа не свалила бы,
Беда не одолела бы,
Нас хмель не одолит!
Не так ли?
«Да,
бог милостив!»
— Ну, выпей с нами чарочку!
Пришел какой-то пасмурный
Мужик с скулой свороченной,
Направо все глядит:
— Хожу я за медведями.
И счастье мне
великое:
Троих моих товарищей
Сломали мишуки,
А я живу,
Бог милостив!
Упоминалось о том, что
Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится к жене, будет два в плоть едину» и что «тайна сия
велика есть»; просили, чтобы
Бог дал им плодородие и благословение, как Исааку и Ревекке, Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они видели сыны сынов своих.
Вы не можете не знать, когда Господь
Бог по
великой милости своей открыл вам это.
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве
великих стариков. Стало быть, если они хотят изображать не
Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Эта простая мысль отрадно поразила меня, и я ближе придвинулся к Наталье Савишне. Она сложила руки на груди и взглянула кверху; впалые влажные глаза ее выражали
великую, но спокойную печаль. Она твердо надеялась, что
бог ненадолго разлучил ее с тою, на которой столько лет была сосредоточена вся сила ее любви.
О
великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость
бога, твоя любовь так
велика, что слова сами собою лились из уст твоих — ты их не поверял рассудком… И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!..
Кабанова. Хитрость-то не
великая. Кабы любила, так бы выучилась. Коли порядком не умеешь, ты хоть бы пример-то этот сделала; все-таки пристойнее; а то, видно, на словах только. Ну, я
Богу молиться пойду; не мешайте мне.
— Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились?
Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его:
бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?
— Германия не допустит революции, она не возьмет примером себе вашу несчастную Россию. Германия сама пример для всей Европы. Наш кайзер гениален, как Фридрих
Великий, он — император, какого давно ждала история. Мой муж Мориц Бальц всегда внушал мне: «Лизбет, ты должна благодарить
бога за то, что живешь при императоре, который поставит всю Европу на колени пред немцами…»
— Да!
Великое безумно, как
бог.
Великое опьяняет. Разумно — что? Настоящее, да?
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень — дурак, дерево — дурак, и
бог — дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова. Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме
великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
— Ей-богу, это — от
великого моего уважения к вам…
— Самоубийство есть самый
великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к
Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
Деньги хоть не
Бог, а все же полбога —
великое искушение; а тут и женский пол, а тут и самомнение и зависть.
— Слышал я про это, голубчик, неоднократно слышал от людей. Что говорить, дело
великое и славное; все предано человеку волею Божиею; недаром
Бог вдунул в него дыхание жизни: «Живи и познай».
Великие германские мистики дерзновенно говорили, что нет
Бога без человека, что
Бог исчезает, когда исчезает человек (особенно Экхардт и Ангелус Силезиус).
— На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя бывала, аль забыл? Не
велика же в тебе память, коли уж меня забыл. Сказали у нас, что ты хворый, думаю, что ж, я пойду его сама повидаю: вот и вижу тебя, да какой же ты хворый? Еще двадцать лет проживешь, право,
Бог с тобою! Да и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?
Начался
Великий пост, а Маркел не хочет поститься, бранится и над этим смеется: «Все это бредни, говорит, и нет никакого и
Бога», — так что в ужас привел и мать и прислугу, да и меня малого, ибо хотя был я и девяти лет всего, но, услышав слова сии, испугался очень и я.
— А, так ты серьезно? Голубчик мой, ей-богу, не знаю, вот
великое слово сказал.
На что
великий святитель подымает перст и отвечает: «Рече безумец в сердце своем несть
Бог!» Тот как был, так и в ноги: «Верую, кричит, и крещенье принимаю».
И похвалился
Бог диаволу, указав на
великого святого раба своего.
Кончается тем, что она вымаливает у
Бога остановку мук на всякий год от
Великой Пятницы до Троицына дня, а грешники из ада тут же благодарят Господа и вопиют к нему: «Прав ты, Господи, что так судил».
— Брат, мне нельзя долго оставаться, — сказал, помолчав, Алеша. — Завтра ужасный,
великий день для тебя: Божий суд над тобой совершится… и вот я удивляюсь, ходишь ты и вместо дела говоришь
бог знает о чем…
О да, мы будем в цепях, и не будет воли, но тогда, в
великом горе нашем, мы вновь воскреснем в радость, без которой человеку жить невозможно, а
Богу быть, ибо
Бог дает радость, это его привилегия,
великая…
Но спасет
Бог людей своих, ибо
велика Россия смирением своим.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай
Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь —
великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
Привет тебе, премудрый,
Великий Берендей,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей.
Для счастия народа
Богами ты храним,
И царствует свобода
Под скипетром твоим,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей.
Да здравствует премудрый,
Великий Берендей!
Да здравствует премудрый,
Великий Берендей,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей!
Для счастия народа
Богами ты храним,
И царствует свобода
Под скипетром твоим!
Снегурочка, дитя мое, о чем
Мольбы твои?
Великими дарами
Могу тебя утешить на прощанье.
Последний час Весна с тобой проводит,
С рассветом дня вступает
бог Ярило
В свои права и начинает лето.
И после всего этого
великий иконоборец испугался освобожденной личности человека, потому что, освободив ее отвлеченно, он впал снова в метафизику, придал ей небывалую волю, не сладил с нею и повел на заклание
богу бесчеловечному, холодному
богу справедливости,
богу равновесия, тишины, покоя,
богу браминов, ищущих потерять все личное и распуститься, опочить в бесконечном мире ничтожества.
Толстой струхнул не на шутку, дело клонилось явным образом к его осуждению, но русский
бог велик!
— Не знаю, где и спать-то его положить, — молвила она наконец, — и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там с самой осени не топлено. Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не
велика фря, ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться, а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не курит ли он, спаси
бог! чтоб и не думал!
Как умер Петро, призвал
Бог души обоих братьев, Петра и Ивана, на суд. «
Великий есть грешник сей человек! — сказал
Бог.
— За одно благодарю
бога, именно, что у нас нет детей… да. Ты только подумай, Харитина, что бы их ждало впереди? Страшно подумать. Добрые люди показывали бы пальцами… Благодарю господа за его
великую милость!
— Иду как-то
великим постом, ночью, мимо Рудольфова дома; ночь лунная, молосная, вдруг вижу: верхом на крыше, около трубы, сидит черный, нагнул рогатую-то голову над трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает да хвостом по крыше и возит, шаркает. Я перекрестила его: «Да воскреснет
бог и расточатся врази его», — говорю. Тут он взвизгнул тихонько и соскользнул кувырком с крыши-то во двор, — расточился! Должно, скоромное варили Рудольфы в этот день, он и нюхал, радуясь…
Великая тайна человеческой свободы сокрыта в том, что Сын
Бога умер на кресте, был унижен и растерзан.
Существование зла в мире не только не есть аргумент в пользу атеизма, не только не должно восстанавливать против
Бога, но и приводит к сознанию высшего смысла жизни,
великой задачи мировой истории.
Требуют от христианина
великого подвига, который доказал бы, что Христос —
Бог, что в Христа можно верить.
Если зло и страдания жизни, смерть и ужас бытия не являются результатом предмирного преступления богоотступничества,
великого греха всего творения, свободного избрания злого пути, если нет коллективной ответственности всего творения за зло мира, нет круговой поруки, то теодицея [Теодицеей называется проблема оправдания
Бога, но само это словосочетание вызывает возражение.
В
Великой французской революции и во всех освободительных революциях была несомненная правда, восстание против несомненной лжи, освобождение от первоначального рабства, но было и новое зло, обоготворение человеческой стихии, поклонение новому земному
богу вместо Отца Небесного, с которым соединил нас Христос.
Человечество перестало верить в
Бога и тем пламеннее стало верить в прогресс человеческий, в свое
великое будущее.
Бог лучше знал, какое творение совершеннее и достойнее, чем рационалистическое, рассудочное сознание людей, беспомощно останавливающихся перед
великой тайной свободы.
На вече весь течет народ;
Престол чугунный разрушает,
Самсон как древле сотрясает
Исполненный коварств чертог;
Законом строит твердь природы,
Велик,
велик ты, дух свободы,
Зиждителен, как сам есть
бог!
Старинная речь: кто может стать против
бога и
великого Новагорода — служить может доказательством его могущества.
Чужды раболепствования не токмо в том, что благоговение наше возбуждать может, но даже и в люблении нашем, мы, отдавая справедливость
великому мужу, не возмним быти ему
богом всезиждущим, не посвятим его истуканом на поклонение обществу и не будем пособниками в укоренении какого-либо предрассуждения или ложного заключения. Истина есть высшее для нас божество, и если бы всесильный восхотел изменить ее образ, являяся не в ней, лице наше будет от него отвращенно.
— Князь! Многоуважаемый князь! Не только деньги, но за этого человека я, так сказать, даже жизнью… нет, впрочем, преувеличивать не хочу, — не жизнью, но если, так сказать, лихорадку, нарыв какой-нибудь или даже кашель, — то, ей-богу, готов буду перенести, если только за очень большую нужду; ибо считаю его за
великого, но погибшего человека! Вот-с; не только деньги-с!
— И когда же, где же вздумали люди обайбачиться? — кричал он в четыре утра, но уже несколько осипшим голосом, — у нас! теперь! в России! когда на каждой отдельной личности лежит долг, ответственность
великая перед
богом, перед народом, перед самим собою! Мы спим, а время уходит; мы спим…
Бог велик, и с его помощию можно носить в себе те силы, коих прежде и не подозревал.
Предоставляя решение настоящего вопроса истории, с благоговением преклоняемся перед роком, судившим нам зреть святую минуту пробуждения, видеть лучших людей эпохи, оплаканной в незабвенных стихах Хомякова, и можем только воскликнуть со многими: поистине
велик твой
Бог, земля русская!