Неточные совпадения
Мало ли людей, начиная жизнь, думают кончить ее, как Александр
Великий или лорд Байрон, а между тем целый
век остаются титулярными советниками?..
Нельзя без волнения читать эти строки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» «Слух обо мне пройдет по всей Руси
великой…» «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал, что в мой жестокий
век восславил я Свободу и милость к падшим призывал».
Физика и химия XX
века делают
великие открытия и приводят к головокружительным успехам техники.
— Помни, юный, неустанно, — так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий, — что мирская наука, соединившись в
великую силу, разобрала, в последний
век особенно, все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и умер в чужой земле, изрекши на
веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет
великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
Что мне в том, что у тебя голова
велика и уместительна и что понимаешь ты все, много знаешь, за
веком следишь, — да своего-то, особенного, собственного, у тебя ничего нету!
Является идол масс, единственная,
великая, народная личность нашего
века, выработавшаяся с 1848 года, является во всех лучах славы.
Наиболее меня поражало, когда мне говорили, что весь русский народ не только читает
великую русскую литературу XIX
века, но и имеет настоящий культ Пушкина и Л. Толстого.
Меня связывала со многими представителями русской религиозной мысли начала XX
века великая надежда, что возможно продолжение откровения в христианстве, новое излияние Духа Святого.
И, как введение в историю
Великой революции, как кровавый отблеск зарницы, сверкнувшей из глубины грозных
веков, встречают входящих в Музей на площадке вестибюля фигуры Степана Разина и его ватаги, работы скульптора Коненкова. А как раз над ними — полотно художника Горелова...
Из-за кафедры на меня глядело добродушное лицо, с несколько деревянным выражением и припухшими
веками. «Вечный труженик, а мастер никогда!» — быстро, точно кем-то подсказанный, промелькнул у меня в голове отзыв Петра
Великого о Тредьяковском.
Великое значение Ницше для нашей эпохи в том и заключается, что он с неслыханной дерзостью решился сказать что-то; он нарушил этикет критической эпохи, пренебрег приличиями научного
века, был самой жизнью, криком ее глубин, а не — о жизни.
Средние
века не есть эпоха варварства и тьмы; этот старый взгляд давно уже оставлен культурными историками, наоборот, это эпоха
великого напряжения духа,
великого томления по абсолютному, неустанной работы мысли, это эпоха культурная и творческая, но не дневного творчества, а ночной культуры.
Возможно ли, говорил я сам себе, чтоб в наш
век, в Европе, подле столицы, в глазах
великого государя совершалося такое бесчеловечие!
— Во-первых, потому, — говорил он, — что вы читаете Байрона по-французски, и, следовательно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта. Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык! Это прах
великого поэта: идеи его как будто расплылись в воде. Во-вторых, потому бы я не советовал вам читать Байрона, что… он, может быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы
век молчали без того…
От
веков в
великой русской армии новобранцу был первым учителем, и помощником, и заступником его дядька-земляк».
Если там действительно рухнет Вавилон и падение его будет
великое (в чем я совершенно с вами согласен, хотя и думаю, что на мой
век его хватит), то у нас в России и рушиться нечему, сравнительно говоря.
Но в наш
век реформ
великихНе возьмет и пономарь:
Надо, барышня, «толиких»,
Или снова за букварь.
Так веровали все с начала
веков, все
великие народы по крайней мере, все сколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества.
Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в
великом и милом нашем больном, в нашей России, за
века, за
века!
Но сие беззаконное действие распавшейся натуры не могло уничтожить вечного закона божественного единства, а должно было токмо вызвать противодействие оного, и во мраке духом злобы порожденного хаоса с новою силою воссиял свет божественного Логоса; воспламененный князем
века сего
великий всемирный пожар залит зиждительными водами Слова, над коими носился дух божий; в течение шести мировых дней весь мрачный и безобразный хаос превращен в светлый и стройный космос; всем тварям положены ненарушимые пределы их бытия и деятельности в числе, мере и весе, в силу чего ни одна тварь не может вне своего назначения одною волею своею действовать на другую и вредить ей; дух же беззакония заключен в свою внутреннюю темницу, где он вечно сгорает в огне своей собственной воли и вечно вновь возгорается в ней.
«Что оставила нам Греция? Книги, мраморы. Оттого ли она
велика, что побеждала, или оттого, что произвела? Не нападения персов помешали грекам впасть в самый грубый материализм. Не нападения же варваров на Рим спасли и возродили его! Что, Наполеон I продолжал разве
великое умственное движение, начатое философами конца прошлого
века?
Это наше общее, общерусское: у народа мысль на восток заскакивает, а у нас, образованных, вперёд, на запад, и отсюда
великое, не сознаваемое нами горе, мучительнейшее горе и стояние на одном месте многие
века.
Глас потомства уже укоряет нас, что в
век преславной,
великой Екатерины могло возникнуть зло сие; кровь братий наших, еще дымящаяся, устремляет нас на истребление злодея.
Луна взошла. Ее диск был
велик, кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая на своем
веку так много поглотила человеческого мяса и выпила крови, отчего, наверное, и стала такой жирной и щедрой. На нас упали кружевные тени от листвы, я и старуха покрылись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли тени облаков, пропитанные голубым сиянием луны, они стали прозрачней и светлей.
Узнав рядом горьких опытов, что все прекрасные мечты,
великие слова остаются до поры до времени мечтами и словами, он поселился на
веки веков в NN и мало-помалу научился говорить с расстановкой, носить два платка в кармане, один красный, другой белый.
Теперь это лицо от
великого пьянства и других причин было обложено густой сетью глубоких морщин,
веки опухли, глаза смотрели воспаленным взглядом, губы блестели тем синеватым отливом, какой бывает только у записных пьяниц.
— Мне кажется, что я только что родился, — уверял он, валяясь в постели. — Да… Ведь каждый день вечность, по крайней мере целый
век. А когда я засыпаю, мне кажется, что я умираю. Каждое утро — это новое рождение, и только наше неисправимое легкомыслие скрывает от нас его
великое значение и внутренний смысл. Я радуюсь, когда просыпаюсь, потому что чувствую каждой каплей крови, что живу и хочу жить… Ведь так немного дней отпущено нам на долю. Одним словом, пробуждение льва…
Быть в меру строгой и в меру милостивой, уметь болеть чужими напастями и не выдавать своих, выдерживать характер даже в микроскопических пустяках, вообще задавать твердый и решительный тон не только своему дому, но и другим — это
великая наука, которая вырабатывалась в раскольничьих семьях
веками.
Смутно помнится после ужасов Кукуевки все то, что в другое время не забылось бы. Единственное, что поразило меня на
веки вечные, так это столетний сад, какого я ни до, ни после никогда и нигде не видел, какого я и представить себе не мог. Одно можно сказать: если Тургенев, описывая природу русских усадеб, был в этом неподражаемо
велик — так это благодаря этому саду, в котором он вырос и которым он весь проникся.
Много есть рыбаков-охотников, которые целый
век удят без прикормки и даже не находят в ней большой пользы, но последнее несправедливо: прикормка дело
великое, и не только доставляет обильнейший лов, но дает возможность выуживать рыбу в таком месте, где без прикормки вы бы никак ее не выудили, и в такое время года, когда эта порода рыбы перестала уже брать.
Как бы ни были
велики барыши русского простолюдина, единственное изменение в его домашнем быту будет заключаться в двух-трех лубочных картинках, прибитых вкривь и вкось и на живую нитку, стенных часах с расписным неизмеримым циферблатом и кукушкой, и медном, раз в
век луженном, никогда не чищенном самоваре.
Поклонимся женщине — она родила Моисея, Магомета и
великого пророка Иисуса, который был умерщвлен злыми, но — как сказал Шерифэддин [Шерифэддин — по-видимому, Шериф-Эддин-Али, персидский историк XV
века.] — он еще воскреснет и придет судить живых и мертвых, в Дамаске это будет, в Дамаске!
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль
веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей
великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
— Вы не жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете… чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от
великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим… Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут.
Веками не избудете мучений…
У нас идеи — идеями, но если бы теперь, в конце XIX
века, можно было взвалить на рабочих еще также наши самые неприятные физиологические отправления, то мы взвалили бы и потом, конечно, говорили бы в свое оправдание, что если, мол, лучшие люди, мыслители и
великие ученые станут тратить свое золотое время на эти отправления, то прогрессу может угрожать серьезная опасность.
Еще более противодействовало иноземцам духовенство XVII
века. В IX приложении к первому тому «Истории Петра
Великого» напечатано завещание патриарха Иоакима, в котором он настоятельно требует, чтобы иноземцы лишены были начальства в русских войсках. Вот извлечение, какое приводит из этого завещания г. Устрялов в тексте своей «Истории» (том II, стр. 115–116...
Всю жизнь трудился Илья не покладая рук; печенегов, и татар, и разбойников извел
великое множество; разных Тугаринов Змеевичей, и Идолищ Поганых, и полениц, и жидовинов побеждал;
век прожил в подвигах и на заставах, не пропуская злого в крещеную Русь; и верил он во Христа, и молился ему, и думал, что исполняет Христовы заповеди.
Если б Петр
Великий не основал Петербурга, в каком положении находилась бы теперь местность при впадении Невы в Финский залив, и имела ли бы Москва основание завидовать Петербургу (известно, что зависть к Петербургу составляет историческую миссию Москвы в течение более полутора
веков)?
Историческая наука недаром отделила последние четыре столетия и существенным признаком этого отграничения признала
великие изобретения и открытия XV
века. Здесь проявления усилий человеческой мысли дали жизни человечества совсем иное содержание и раз навсегда доказали, что общественные и политические формы имеют только кажущуюся самостоятельность, что они делаются шире и растяжимее по мере того, как пополняется и усложняется материал, составляющий их содержание.
Мольер. Я хочу жить еще один
век! С тобой! Но не беспокойся, я за это заплачу, заплачу. Я тебя создам! Ты станешь первой, будешь
великой актрисой! Это мое мечтанье, и, стало быть, это так и будет. Но помни: если ты не сдержишь клятву, ты отнимешь у меня все.
Когда Франция увидела
великую тень преображенных средних
веков с их увлекательным характером единства верования, рыцарской доблести и удали и увидела очищенную от дерзкого своеволия и наглой несправедливости, от всесторонних противоречий, кое-как формально примиренных, тогдашней жизни, она, пренебрегавшая дотоле всем феодальным, предалась неоромантизму.
Есть
великие поэмы,
великие творения, имеющие всемирное значение, — вечные песни, завещаваемые из
века в
век; нет сколько-нибудь образованного человека, который бы не знал их, не читал их, не прожил их; цеховой ученый наверное не читал их, если они не относятся прямо к его предмету.
Шиллер и Гёте представляют
великий образ, как должны быть приемлемы романтические и классические элементы в нашем
веке.
Внимай, чем славится
великий человек;
Любя отечество, ему он служит
век,
Разит врагов его, пороки истребляет,
Законы чтит его и вольность охраняет.
Настали какие-то светлые, праздничные, ликующие дни, и сияние их озаряло даже подземелье Гамбринуса. Приходили студенты, рабочие, приходили молодые, красивые девушки. Люди с горящими глазами становились на бочки, так много видевшие на своем
веку, и говорили. Не все было понятно в этих словах, но от той пламенной надежды и
великой любви, которая в них звучала, трепетало сердце и раскрывалось им навстречу.
Он искренний и горячий деятель, а те — паразиты, изумительно начертанные
великими талантами, как болезненные порождения отжившего
века.
Вера Филипповна. Потап Потапыч, при вашей жизни, продли вам бог
веку, я исполнять вашу волю с радостью готова; искать бедных, утешать их, помогать им я нисколько не считаю себе в тягость, а даже за
великое счастие. И благодарю вас, что вы наградили меня таким счастием.
И я клянусь именем вашим, о сограждане! Именем всего нашего потомства, что память Екатерины
Великой будет во
веки веков благословляема в России.
Если
Великая не совершила его… пожалеем о кратком
веке смертного!