Неточные совпадения
Но это спокойствие часто признак
великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов: душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной
солнца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью, — лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум
великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного
солнца,
Кругом шумел.
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали:
великая прежняя идея оставила их;
великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, как то величавое зовущее
солнце в картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества.
Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?» Но можно, можно: старое горе
великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход
солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни — а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
— Веселимся, — продолжает сухенький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой,
великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий, дело свое!.. А видишь ли
солнце наше, видишь ли ты его?
Не мне,
Великий царь, а
Солнцу подобает
Такая честь.
Пятнадцать лет не кажется Ярило
На наш призыв, когда, встречая
Солнце,
В
великий день Ярилин, мы напрасно
Тьмотысячной толпой к нему взываем
И песнями его величье славим.
Мудрый,
Великий царь, уж как ни весела,
Ни радостна такая встреча
Солнцу,
Да только жаль, что невозможна.
Пустотелов выходит на балкон, садится в кресло и отдыхает. День склоняется к концу, в воздухе чувствуется роса,
солнце дошло до самой окраины горизонта и, к
великому удовольствию Арсения Потапыча, садится совсем чисто. Вот уж и стадо гонят домой; его застилает громадное облако пыли, из которого доносится блеянье овец и мычанье коров. Бык, в качестве должностного лица, идет сзади. Образцовый хозяин зорко всматривается в даль, и ему кажется, что бык словно прихрамывает.
Я помню эту «беду»: заботясь о поддержке неудавшихся детей, дедушка стал заниматься ростовщичеством, начал тайно принимать вещи в заклад. Кто-то донес на него, и однажды ночью нагрянула полиция с обыском. Была
великая суета, но всё кончилось благополучно; дед молился до восхода
солнца и утром при мне написал в святцах эти слова.
Да и довольно. Когда я дойду до этих строк, то, наверно, уж взойдет
солнце и «зазвучит на небе», и польется громадная, неисчислимая сила по всей подсолнечной. Пусть! Я умру, прямо смотря на источник силы и жизни, и не захочу этой жизни! Если б я имел власть не родиться, то наверно не принял бы существования на таких насмешливых условиях. Но я еще имею власть умереть, хотя отдаю уже сочтенное. Не
великая власть, не
великий и бунт.
Эта детская, но крепкая вера все чаще возникала среди них, все возвышалась и росла в своей могучей силе. И когда мать видела ее, она невольно чувствовала, что воистину в мире родилось что-то
великое и светлое, подобное
солнцу неба, видимого ею.
— А тут неподалечку, — говорит, — был, в Иркутской губернии, около Нерчинска, в том в самом месте, где
солнце восходит
великое…
— Теперь довольно, — сказал посол и поклонился Паше. Паша сделал то же самое. — О
великий батырь Буздыхан и Кисмет, — сказал посол, — мой владыко, сын
солнца, брат луны, повелитель царей, жалует тебе орден
великого Клизапомпа и дает тебе новый важный титул. Отныне ты будешь называться не просто Берди-Паша, а торжественно: Халда, Балда, Берди-Паша. И знай, что четырехстворчатое имя считается самым высшим титулом в Ниневии. В знак же твоего величия дарую тебе два драгоценных камня: желчный и мочевой.
— Каст тут не существует никаких!.. — отвергнул Марфин. — Всякий может быть сим избранным, и
великий архитектор мира устроил только так, что ина слава
солнцу, ина луне, ина звездам, да и звезда от звезды различествует. Я, конечно, по гордости моей, сказал, что буду аскетом, но вряд ли достигну того: лествица для меня на этом пути еще нескончаемая…
Солнце взошло, но не радостное утро настало для Малюты. Возвратясь домой, он не нашел сына и догадался, что Максим навсегда бросил Слободу.
Велика была ярость Григорья Лукьяныча. Во все концы поскакала погоня. Конюхов, проспавших отъезд Максима, Малюта велел тотчас вкинуть в темницу.
И на сей раз — не убежал. А Шакир, седой шайтан, с праздником, — так весь и сияет, глядит же на старика столь мило, что и на Евгенью Петровну не глядел так.
Великое и прекрасное зрелище являет собою человек, имеющий здравый ум и доброе сердце, без прикрасы можно сказать, что таковой весьма подобен вешнему
солнцу».
Кротость и мягкость весны идут к Венеции, как яркое
солнце лета к великолепной Генуе, как золото и пурпур осени к
великому старцу — Риму.
«Оно пылало так ярко, как
солнце, и ярче
солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом
великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.
И когда он красуется в лучах
солнца, когда он трепещет под дыханием ветра, в это самое время он работает в
великой мастерской, где энергия солнечного луча как бы перековывается в первичную энергию жизни…
Дай бог, повторяю я, преданнейший слуга и брат твой, усердно моля за тебя умершего на кресте спасителя, чтобы все
великие и святые обязанности женщины стали для тебя ясны, как ясно это
солнце, освещающее дорогой для всех нас день твоего совершеннолетия (
солнце ярко и весело смотрело в окна через невысокие деревья палисадника).
И, как меркнет свеча в блеске взошедшего
солнца, тусклой и темной казалась молодость и жизнь перед тем
великим и лучезарным, что должно озарить ее скромную голову. Нет оправдания.
Завтра, когда будет всходить
солнце, это человеческое лицо исказится нечеловеческой гримасой, зальется густою кровью мозг и вылезут из орбит остекленевшие глаза, — но сегодня она спит тихо и улыбается в
великом бессмертии своем.
Само собою разумеется, что подобное предприятие могло бы свидетельствовать о едкости ума, но не о беспристрастии; достоин сожаления человек, не преклоняющийся пред
великими произведениями искусства; но простительно, когда к тому принуждают преувеличенные похвалы, напоминать, что если на
солнце есть пятна, то в «земных делах» человека их не может не быть.
— Неужели ты думаешь, что я поверю этому? Лицо твое не огрубело от ветра и не обожжено
солнцем, и руки твои белы. На тебе дорогой хитон, и одна застежка на нем стоит годовой платы, которую братья мои вносят за наш виноградник Адонираму, царскому сборщику. Ты пришел оттуда, из-за стены… Ты, верно, один из людей, близких к царю? Мне кажется, что я видела тебя однажды в день
великого празднества, мне даже помнится — я бежала за твоей колесницей.
Великого труда для меня стоило упросить его, чтоб он не ездил удить слишком рано, то есть до восхождения
солнца.
Наутро и
солнце явилось для меня с другим лицом: видел я, как лучи его осторожно и ласково плавили тьму, сожгли её, обнажили землю от покровов ночи, и вот встала она предо мной в цветном и пышном уборе осени — изумрудное поле
великих игр людей и боя за свободу игр, святое место крестного хода к празднику красоты и правды.
Едва заблистают первые лучи
солнца в окнах избы, зазолотятся свежие, подернутые росою поля и раздастся звонкое чиликанье воробьев на кровле, все, от мала до
велика, спешили вырваться из душной избы.
— Ну да. Лежит вон там у вала, по тропинке к даче Воронина, в ложбиночке. И лежит, подлец, во всей непосредственности. Спит, как младенец, и морду выставил на
солнце. А тут речь идет как раз о возможном пробуждении народа для
великого будущего… Ну, понимаете… Тема соблазнительная…
Обилие вод в краю насыщает летом воздух теплой влагой и пахучей духотой; небо там бледное и мутное, точно запотело,
солнце — тускло, вечерние зори — зловеще багряны, а лупа — на восходе —
велика и красна, как сырое мясо.
Сидя рядом с Кузиным, я слушаю краем уха этот разговор и с
великим миром в душе любуюсь —
солнце опустилось за Майданский лес, из кустов по увалам встаёт ночной сумрак, но вершины деревьев ещё облиты красными лучами. Уставшая за лето земля дремлет, готовая уснуть белым сном зимы. И всё ниже опускается над нею синий полог неба, чисто вымытый осенними дождями.
В мягком песке своем хоронила его пустыня и свистом ветра своего плакала и смеялась над ним; тяжкие громады гор ложились на его грудь и в вековом молчании хранили тайну
великого возмездия — и само
солнце, дающее жизнь всему, с беспечным смехом выжигало его мозг и ласково согревало мух в провалах несчастных глаз его.
— Отзовись, неведомый! — гудел и надрывался дрожащий колокол. — Отзовись, могучий и жалостливый! Взгляни на прекрасную землю: печальна она, как вдовица, и плачут ее голодные, обиженные дети. Каждый день всходит над землей
солнце и в радости совершает круг свой, но весь
великий свет его не может рассеять
великой тьмы, которой полно страдающее сердце человека. Потеряна правда жизни, и во лжи задыхаются несчастные дети прекрасной земли. Отзовись, неведомый! Отзовись, могучий и жалостливый!
— Нешто ты, парень, думаешь, что наш чин не любит овчин? — добродушно улыбаясь, сказал Патап Максимыч. — Полно-ка ты. Сами-то мы каких
великих боярских родов? Все одной глины горшки!.. А думалось мне на досуге душевно покалякать с твоим родителем… Человек, от кого ни послышишь, рассудливый, живет по правде… Чего еще?.. Разум золота краше, правда
солнца светлей!.. Об одеже стать ли тут толковать?
Оттого наши предки и чествовали
великими праздниками дарование Ярилой огня человеку. Праздники те совершались в долгие летние дни, когда
солнце, укорачивая ход, начинает расставаться с землею. В память дара, что даровал бог света, жгут купальские огни. Что Купало, что Ярило — все едино, одного бога звания.
Вынула знахарка косарь из пестера и, обратясь на рдеющий зарею восток, велела Тане стать рядом с собою… Положила не взошедшему еще
солнцу три поклона
великие да четыре поклона малые и стала одну за другой молитвы читать… Слушает Таня — молитвы все знакомые, церковные: «Достойно», «Верую», «Богородица», «Помилуй мя, Боже». А прочитав те молитвы, подняла знахарка глаза к небу и вполголоса особым напевом стала иную молитву творить… Такой молитвы Таня не слыхивала. То была «вещба» — тайное, крепкое слово.
— Сказано,
велик день! — говорил он. — Вот и
велик! Погоди, Лиза, сейчас
солнце начнет играть. Оно каждую Пасху играет! И оно тоже радуется, как люди!
Но и апокалипсическое изображение Церкви, пред последним ее прославлением, удерживает ту же самую черту: «И явилось на небе
великое знамение — жена, облеченная в
солнце; под ногами ее луна, и на голове ее венец из двенадцати звезд.
«Все явления, — писал Лаплас, — даже те, которые по своей незначительности как будто не зависят от
великих законов природы, суть следствия столь же неизбежные этих законов, как обращение
солнца…
Но насмешкою было бы призывать мальчика к радости жизни, говорить ему о
великой, священной самоценности жизни, даже если бы теперь же вырвать его из подвала и вывести на воздух и
солнце. Безвозвратно выпита из него живая кровь, выедена сила жизни. В какой угодно обновленный строй он вошел бы бессильным на счастье, и в лучшем случае жизнь открылась бы ему только как веселая пирушка.
Легенда о
Великом Инквизиторе: «Настает темная, горячая и «бездыханная севильская ночь». Воздух «лавром и лимоном пахнет»… Юноша Ипполит в «Идиоте» говорит: «Как только
солнце покажется и «зазвучит» на небе (кто это сказал в стихах: «на небе
солнце зазвучало»? Бессмысленно, но хорошо!), — так мы и спать». И несколько раз он повторяет этот образ: «когда
солнце взойдет и «зазвучит» на небе».
Ах, Я хочу
великой игры, где само
солнце было бы рампой, Я ищу свежести и таланта, Мне нужна красивая линия и смелый излом, а с этой труппой Я веселюсь не больше старого капельдинера.
Это место, где мы лежали, называется Анакапри и составляет возвышенную часть островка.
Солнце уже зашло, когда мы отправились вниз, и светила неполная луна, но было все так же тепло и тихо и где-то звучали влюбленные мандолины, взывая к Марии. Везде Мария! Но
великим спокойствием дышала моя любовь, была обвеяна чистотою лунного света, как белые домики внизу. В таком же домике жила когда-то Мария, и в такой же домик я увезу ее скоро, через четыре дня.
Заходило
солнце, спускались сумерки, восходила луна, и серебристый свет ее тихо ложился на пыльный, до полу покрытый толстым фризом и заваленный фолиантами стол, а мы всё беседовали. Я где-нибудь сидел в углу, а сухой старик ходил — и ровною, благородною ораторскою речью повествовал мне о деяниях
великих людей Греции, Рима и Карфагена. И я все это слушал — и слушал, часто весь дрожа и замирая от страстного волнения.
Солнце вставало над туманным морем. Офицер сидел на камне, чертил ножнами шашки по песку и с удивлением приглядывался к одной из работавших. Она все время смеялась, шутила, подбадривала товарищей. Не подъем и не шутки дивили офицера, — это ему приходилось видеть. Дивило его, что ни следа волнения или надсады не видно было на лице девушки. Лицо сияло рвущеюся из души, торжествующею радостью, как будто она готовилась к
великому празднику, к счастливейшей минуте своей жизни.
…И вдохновение, святое вдохновение осенило меня.
Солнце зажглось в моей голове, и горячие творческие лучи его брызнули на весь мир, роняя цветы и песни. И всю ночь я писал, не зная усталости, свободно паря на крыльях могучего, святого вдохновения. Я писал
великое, я писал бессмертное — цветы и песни. Цветы и песни…
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье и люди остались одни, как желали:
великая прежняя идея оставила их;
великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходит, как то величавое, зовущее
солнце в картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества.
А на салтане кафтан весь сажен яхонтами, шапка — верх алмаз
великой: при
солнце так и слепит глаза, словно блиставица, [Молния] сайдак [Колчан.] золотой усыпан яхонтами, да три сабли на нем, золотом кованы, седло золотое и снасть [Сбруя.] золотая, и все золото.
А потом взял ты
велик день в Гурмузе, где
солнце палит человека, будто варом обдает.
Великий знак унижения человека виден в том, что человек свет получает от
солнца и что жизнь его вращается вокруг
солнца.