Неточные совпадения
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка дрожала со сна, как лист.
Послушай, милый, особливо
Есть у него любимое одно:
«А! нон лашьяр
ми, но, но,но».
— «Людей, говорит, моего класса, которые принимают эту философию истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил человека, и чем беспощаднее насилие — тем выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
— В «Кафе де Пари», во время ми-карем великий князь Борис Владимирович за ужином с кокотками сидел опутанный серпантином, и кокотки привязали к его уху пузырь, изображавший свинью. Вы — подумайте, дорогая моя, это — представитель царствующей династии, а? Вот как они позорят Россию! Заметьте: это рассказывал Рейнбот, московский градоначальник.
Это — как бы удар голосов, хор вдохновенный, победоносный, подавляющий, что-нибудь вроде нашего «Дори-но-си-ма чин-ми», — так, чтоб все потряслось на основаниях, — и все переходит в восторженный, ликующий всеобщий возглас: «Hossanna!» — как бы крик всей вселенной, а ее несут, несут, и вот тут опустить занавес!
— Да ведь она сказывала, — опять закричал купец, — купчина карахтерный, да еще выпивши, вздул ее. Ну, а потом, известно, пожалел. На, мол, не плачь. Человек ведь какой: слышал, я чай, 12 вершков, пудов-от 8-ми!
«В виду всего вышеизложенного крестьянин села Борков Симон Петров Картинкин 33-х лет, мещанка Евфимия Иванова Бочкова 43-х лет и мещанка Екатерина Михайлова Маслова 27-ми лет обвиняются в том, что они 17-го января 188* года, предварительно согласившись между собой, похитили деньги и перстень купца Смелькова на сумму 2500 рублей серебром и с умыслом лишить его жизни напоили его, Смелькова, ядом, отчего и последовала его, Смелькова, смерть.
— Бардзо
ми то мило, пане, выпием (это мне очень приятно, пане, выпьем), — важно и благосклонно проговорил пан на диване и взял свой стакан.
— Кузь-ми-чева? — переговорила другая баба, — да какой он Трифон? Тот Кузьма, а не Трифон, а парнишка Трифоном Никитичем называл, стало, не он.
Поднявшись на перевал (240 м), я увидел довольно интересную картину. Слева от нас высилась высокая гора Хунтами [Хун-та-ми — гора в виде большой буддийской пагоды.], имеющая вид усеченного конуса. Она входит в хребет, отделяющий бассейн реки Санхобе от реки Иодзыхе. Со стороны моря Хунтами кажется двугорбой. Вероятно, вследствие этого на морских картах она и названа Верблюдом.
С левой стороны в Иман впадают Каулентун (10 км), Сядопоуза (15 км), Чулагоу (40 км), Тундагоу (50 км), Тазыгоу [Да-цзы-гоу — долина, где живут «да-цзы».] (15 км) и Хоамихеза [Хуан-ми-хэ-цзы — речка, по которой растет липкое просо.] (12 км).
Здесь есть один только небольшой приток — Касафунова падь, которую местные китайцы называют Чамигоузой [Ча-ми-гоу-цзы — долина, в которой легко заблудиться.].
От горного ключа Таухомиору [Да-у-хэ-ми-гоу — заросшая долина на пятой большой реке.]
При этом она видела «своï
ми очима» много таинственного и чудесного.
— «Что ти принесу или что ти воздам, великодаровитый бессмертный царю… И соблюди нас от всякого мечтания… Господи, покрый мя от человек некоторых… Даждь
ми слезы и память смертную…»
Очнулся я в парадной комнате, в углу, под образа-ми, на коленях у деда; глядя в потолок, он покачивал меня и говорил негромко:
— Возь-ми де-нег и по-ез-жай, — повторял больной.
«Сам един еси бессмертный, сотворивый и создавый человека, земнии убо от земли создахомся и в землю туюжде пойдем, яко же повелел еси, создавый мя и рекий
ми, яко земля еси и в землю отыдеши».
—
Ми сербия-а-ан. Дай что-нибудь, барина-а-а…
— Годи, — обрывает его Сероштан, — этого уже в уставе не значится. Садись, Овечкин. А теперь скажет мне… Архипов! Кого мы называем врагами у-ну-трен-ни-ми?
— Во-первых, разучка вся и репетиция идут на страстной неделе или перед масленицей, когда в церкви поют: «Покаяния отверзи
ми двери», а во-вторых, у меня роль была очень трудная.
— Да? Ну, и прекрасно… Действительно, я… ну, допустим! Согласитесь, однако ж, что можно было придумать и другое что-нибудь… Ну, пригрозить, обругать, что ли… А то: Пинега!! Да еще с прибаутками: морошку собирать, тюленей ловить… а? И это ад-ми-ни-стра-торы!! Да ежели вам интересно, так я уж лучше все по порядку расскажу!
Ему бы хотелось подойти к адъютанту, с которым он кланялся, и поговорить с этими г-ми совсем не для того, чтобы капитан Обжогов и прапорщик Сусликов и поручик Пиштецкий и др. видели, что он говорит с ними, но просто для того, что они приятные люди, притом знают все новости — порассказали бы…
Разменявшись поклонами с г-ми офицерами и садясь в карету, Санин, правда, ощущал во всем существе своем если не удовольствие, то некоторую легкость, как после выдержанной операции; но и другое чувство зашевелилось в нем, чувство, похожее на стыд…
Прение между г-ми секундантами несколько раз становилось бурным; оно продолжалось более часа и завершилось наконец следующими условиями: «Стреляться барону фон Дöнгофу и господину де Санину на завтрашний день, в десять часов утра, в небольшом лесу около Ганау, на расстоянии двадцати шагов; каждый имеет право стрелять два раза по знаку, данному секундантами; пистолеты без шнеллера и не нарезные».
О нарядах не у-по-ми-наю.
Поставлены они, аки добрые псы, боронить от пыхающих волков овцы моя, дабы мог сказать я на Страшном суде божием по пророческому словеси: се аз и дети, яже дал
ми бог!
— Нечего «тяжело»! сама себя раба бьет, коли плохо жнет! Право, съезжу я в Москву, хоть глазком на Володьку взгляну! Володька! Володенька! ми-и-илый! Барин! съезжу-ка, что ли, я в Москву?
— Бабушка бывает сердитая, а мама никогда не бывает, она тойко смеется. Ее все юбят, потому что ей всегда некогда, все приходят гости, гости, и смотрят на нее, потому что она красивая. Она —
ми’ая, мама. И О’есов так говорит:
ми’ая мама!
Антоша, весь красный, с лицом, облитым слeзa
ми, закричал, вертясь в ее руках и брыкаясь ногами: — Мамочка, мамочка, прости, я ничего такого не буду делать!
[
Ми нерва — в древнеримской мифологии — богиня мудрости, покровительница наук, искусств и ремёсел.]
Лютеране, белье мало-мало стираем. Стой, Мануска. Я тебе сецяс вазный дела говорить буду.
Ми скоро уехать будем, будем, Мануска! Я тебе беру Санхай.
А Роман уж и не на шутку осердился, эге! Его дуют-таки хорошо, потому что прежние люди, знаешь, умели славно канчукá
ми шкуру спускать, а он лежит себе и не говорит: довольно! Долго терпел, а все-таки после плюнул...
— А помнишь, как мы тебя канчукá
ми сватали?
— Боже! Милостив буди
ми грешному, — вздохнув, прошептал Терентий, грустно качая головой. Потом он взглянул на племянника, шуршавшего газетой, и окрикнул его: — Илья…
— Господь — мне, я — тебе, ты — ему, а он — опять господу, так оно у нас колесом и завертится… И никто никому не должен будет… Ми-ила-й! Э-эх, брат ты мой! Жил я, жил, глядел, глядел, — ничего, окромя бога, не вижу. Всё его, всё ему, всё от него да для него!..
— «Ми-ило-осердия двери отверзи нам… благословенная богородице…»
— Ну да, блеснет… — бормотал князь. — Я только теперь начинаю жить… Я хочу, чтоб сейчас же, сию ми-нуту была свадьба… я… Я хочу послать сейчас же в Ду-ха-но-во. Там у меня брил-ли-анты. Я хочу положить их к ее ногам…
— Я сам то же думаю, мой ми-лый, тем более что мне часто снятся по-доб-ные сны.
— Ну да, за своего повара… за француза, за границей. Она ему за гра-ни-цей графский титул доставила. Видный был собой человек и чрезвычайно образованный, с маленькими такими у-си-ка-ми.
— Ну да… только, знаете, такая ловкая, и у ней тоже… такие формы… формируются. Ми-лень-кая такая! и другая, что с ней тан-це-ва-ла, тоже… формируется…
— Ну да… замки. Я тоже люблю зам-ки, — бормочет князь в восторге, впиваясь в Зину единственным своим глазом. — Но… боже мой! — восклицает он, — это романс!.. Но… я знаю этот ро-манс! Я давно уже слышал этот романс… Это так мне на-по-ми-нает… Ах, боже мой!
— Непременно во сне, неп-ре-менно во сне! — повторял напуганный князь. — Ах, как ты умно рассудил все это, мой ми-лый! Я душевно тебе благодарен, что ты меня вра-зу-мил.