Неточные совпадения
— К чему
ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века». Автор, некто Ихоров, учит: «Сделай
в самом себе лабораторию и разлагай
в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт
прошлого». Он прочитал «Слепых» Метерлинка и сделал вывод: все человечество слепо.
— К тебе бежал, вот его, Андрея, встретил и
велел ему прямо сюда к лавке и подъезжать. Времени терять нечего!
В прошлый раз с Тимофеем ездил, да Тимофей теперь тю-тю-тю, вперед меня с волшебницей одной укатил. Андрей, опоздаем очень?
Но еще не минуло и трех часов пополудни, как совершилось нечто, о чем упомянул я еще
в конце
прошлой книги, нечто, до того никем у нас не ожиданное и до того вразрез всеобщему упованию, что, повторяю, подробная и суетная
повесть о сем происшествии даже до сих пор с чрезвычайною живостию вспоминается
в нашем городе и по всей нашей окрестности.
— А что, Дмитрий Сергеич, я хочу у вас спросить:
прошлого французского короля отец, того короля, на место которого нынешний Наполеон сел,
велел в папскую веру креститься?
Получив
весть об утверждении моих прав, мне было почти необходимо съездить поблагодарить новых сограждан и познакомиться с ними. К тому же у меня именно
в это время была сильная потребность побыть одному, всмотреться
в себя, сверить
прошлое, разглядеть что-нибудь
в тумане будущего, и я был рад внешнему толчку.
Вот слова, наиболее характеризующие К. Леонтьева: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне
вели пунические войны, что гениальный красавец Александр
в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, или немецкий, или русский буржуа
в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“ на развалинах всего этого
прошлого величия?..
В «
Повести об антихристе» Вл. Соловьев прежде всего сводит счеты со своим собственным
прошлым, со своими теократическими и гуманитарными иллюзиями.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая!
Повели мне
в камин: весь влезу, всю голову свою седую
в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на
прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было
в камин.
…Абаза здесь был, когда пришла горькая
весть о Севастополе. Плохо наши правители и командиры действуют. Солдаты и вообще Россия — прелесть! За что эти жертвы гибнут
в этом потоке. Точно,
прошлого царя можно назвать незабвенным, теперь бедная Россия поплачивается за его полицию
в Европе. Полиция вообще наскучивает, и теперь пришлось поплатиться за эту докуку. Грустно — тоска! — Все-таки верю
в судьбу безответной Руси.
Опять из Туринска приветствую тебя, любезный, милый друг Евгений. Опять горестная
весть отсюда: я не застал Ивашева. Он скоропостижно умер 27 декабря вечером и похоронен
в тот самый день, когда
в прошлом году на наших руках скончалась Камилла Петровна.
В Тобольске это известие меня не застало: письмо Басаргина, где он просил меня возвратиться скорее, пришло два дни после моего отъезда.
В Ялуторовске дошла до меня эта печальная истина — я тотчас
в сани и сюда…
И поэтому, когда с низовьев Днепра потянулись первые баржи с арбузами, он охотно вошел
в артель,
в которой его знали еще с
прошлого года и любили за веселый нрав, за товарищеский дух и за мастерское умение
вести счет.
Совершенно добровольно, ничуть не нуждаясь
в деньгах, он прослужил один год клерком у нотариуса, другой — письмоводителем у мирового судьи, а весь
прошлый год, будучи на последнем курсе,
вел в местной газете хронику городской управы и нес скромную обязанность помощника секретаря
в управлении синдиката сахарозаводчиков.
Мы с антрепренером хохочем. Я докладываю ему, что
прошлая повесть моя была написана
в две ночи, а теперь
в два дня и две ночи написано мною три с половиной печатных листа, — и если б знал это «переписчик», упрекающий меня
в излишней копотливости и
в тугой медленности моей работы!
Уместны ли
в той игре, какую я
вел сам с собой, банальная осторожность? бесцельное самолюбие? даже — сомнение? Не отказался ли я от входа
в уже раскрытую дверь только потому, что слишком хорошо помнил большие и маленькие лжи
прошлого? Был полный звук, верный тон — я слышал его, но заткнул уши, мнительно вспоминал прежние какофонии. Что, если мелодия была предложена истинным на сей раз оркестром?
Но страшное однообразие убивает московские гулянья: как было
в прошлом году, так
в нынешнем и
в будущем; как тогда с вами встретился толстый купец
в великолепном кафтане с чернозубой женой, увешанной всякими драгоценными каменьями, так и нынче непременно встретится — только кафтан постарше, борода побелее, зубы у жены почернее, — а все встретится; как тогда встретился хват с убийственными усами и
в шутовском сюртуке, так и нынче встретится, несколько исхудалый; как тогда водили на гулянье подагрика, покрытого нюхательным табаком, так и нынче его
поведут…
— Ты не читай книг, — сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она всего касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические книги, спокойных людей
повести о
прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно и плотью и духом, дабы защитить себя от диавола любопытства, лишающего веры… Книга не вредна человеку только
в старости.
Перчихин. Скушновато… Да, вот что, Петя: прочитал я
прошлый раз
в листке, будто
в Англии летающие корабли выстроены. Корабль будто как следует быть, но ежели сел ты на него, надавил эдакую кнопку — фию! Сейчас это поднимается он птицей под самые облаки и уносит человека неизвестно куда… Будто очень многие англичаны без
вести пропали. Верно это, Петя?
Он уже их
вел, а я подошел к одному и говорю на ухо: «Мне, говорю, все равно, идите хочь куда хотите, а как вы люди
в здешних местах неизвестные и мне вас ужасно жалко, то я вам скажу, чтобы вы лучше за этим человеком не ходили, потому что у них
в гостинице на
прошлой неделе богомольцу одному подсыпали порошку и обокрали».
На такой мысли основана даже целая
повесть г. Плещеева «Пашинцев», напечатанная
в прошлом году
в «Русском вестнике».
И
в книге
прошлого с стыдом читаю я
Погибшей без следа, бесплодной жизни
повесть.
— По взаимному соглашению, — повторил я. —
В прошлый раз вы говорили мне, что фабулой своей
повести вы взяли истинное происшествие.
— Нет, — молвила Марья Ивановна. — Видела я
в прошлом году у него большого его приятеля Доронина, так он где-то далеко живет, на волжских, кажется, низовьях, а сам
ведет дела по хлебной торговле. Нет близких людей у Смолокурова, нет никого. И Дуня ни про кого мне не говорила, хоть и было у нас с ней довольно об этом разговоров. Сказывала как-то, что на Ветлуге есть у них дальний сродник — купец Лещов, так с ним они
в пять либо
в шесть лет раз видаются.
В Венгрии он узнал о смерти любимой женщины.
Весть об этой смерти была жестокой платой, свалившей его на постель. Провалявшись
в горячке, он поселился
в гольдаугенском лесу и, собирая со всех сторон сведения, написал
повесть о красавице Ильке. Проезжая
в прошлом году чрез гольдаугенский лес, я познакомился с д’Омареном и читал его
повесть.
Вл. Соловьёв, который
в 80-е годы
прошлого века
вел борьбу против русского зоологического национализма, делает различие между эгоизмом и личностью.
Мамаев. Быть так. Спрашивает меня набольший-то: «У тебя дочка барышня?» А голос-то у него так
в душу теплою струею и льется. — Зовут ее барышней, ваше превосходительство, а доля у ней хуже крестьянской. «Любит ли она Резинкина? будет ли с ним счастлива?» — спрашивает меня. — Души друг
в друге не чают; а где любовь, там и счастье, — говорю я. Знаешь, Груня, вспомнил
прошлые золотые деньки мои с покойной твоей матерью. — Тут он
повел речь к ней (указав на Резинкину); говори, сватья!
Да, сомневаться больше нечего! Она знает, с чем он"подъезжал"к мужу сестры ее. Это неизящное слово"подъезжал"употребила она сейчас, когда записывала
в дневник, — она
ведет его с
прошлого года, — итоги своего супружества. Он вернется из Петербурга готовым и не на такие сделки.
— Ну-ка, старина, — что-то сон не берет, — порасскажи-ка нам теперь о дворе вашего великого князя, — сказал Захарий. — О
прошлых делах не так любопытно слушать, как о тех, с которыми время идет рядышком. Ты же о чем-то давеча заговорил, будто иную
весть не проглотишь. Не бойся, говори смело, мы верные слуги московского князя, у нас ведь добро не
в горле останавливается, а
в памяти: оно дымом не рассеется и глаз не закоптит.
Иннокентий Гладких, как мы сказали,
вел все дело — он уже
в течении двух десятков лет считался полновластным хозяином приисков и за эти годы почти удвоил колоссальное состояние Петра Иннокентьевича. Он был молчалив и не любил распространяться о
прошлом, и, таким образом, тайна заимки Толстых находилась
в надежных руках.
Вечно умаешь на них лошадок… как приедешь домой, уж все
велишь лишний гарнчик. засыпать, а овес, знаешь сам,
в прошлое лето не уродился у меня.
— Не тужи, Мариуленька, — продолжал Василий, — назад не оглядывайся,
прошлого не воротишь, поищем лучше впереди; старую брыкливую кобылу сбудем, огневого коня-молодца добудем. А чтоб знать, как дело
повести вернее, порасскажи-ка мне от сивки-бурки, вещей каурки, как зачиналась белокаменна Москва, то есть как попала твоя дочка
в княжны.
— Ну-ка, старина, что-то сон не берет, — порасскажи-ка нам теперь о дворе вашего великого князя, — сказал Захарий. — О
прошлых делах не так любопытно слушать, как о тех, с которыми время идет рядышком. Ты же о чем-то давича заговорил, будто иную
весть не проглотишь. Небось, говори смело, мы верные слуги московского князя, у нас ведь добро не
в горле останавливается, а
в памяти: оно дымом не рассеется и глаз не закоптит.
Сначала они дрались между собою —
вели страшные междоусобные войны, партия микадо боролась с партией «сёгуна», военного диктатора и, наконец, последний был побеждён
в конце первой половины
прошлого столетия.
Но не
в том дело! На что ему жизнь без царева прощения, без права
повести любимую к алтарю? Не о своей жизни заботился он, а о судьбе этих беззаботно спящих людей, которых он
повел на рискованное дело. Их гибель ляжет на его же душу, на которой и без того немало загубленных жизней
в его кровавом
прошлом, там, на Волге.
В прошлом заседании некоторые уважаемые товарищи заявили, что я
веду себя на консилиумах не так, как им хочется, и потребовали от меня объяснений.
Под покровом тайны, благодетельной для успехов всякого религиозного разномыслия, развились
в прошлом и
в нынешнем столетиях нелепые и изуверные учения хлыстов, скопцов, шелапутов, фарисеев, что едва ли случилось бы, если бы первые их последователи
вели свое дело открыто и гласно.