Неточные совпадения
Поверенный распорядился и насчет постройки дома: определив, вместе с губернским архитектором, количество нужных материалов, он оставил старосте приказ с открытием весны возить лес и
велел построить сарай для кирпича, так что Обломову оставалось только приехать весной и, благословясь, начать стройку при себе.
К тому времени предполагалось собрать оброк и, кроме того, было в виду заложить
деревню, следовательно, расходы было из чего покрыть.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и
повела его в сад. Там, сидя на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши
к ней, точно убитый, отправился
к себе,
велел камердинеру уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал в свою
деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Чертопханов
повел усами, фыркнул — и поехал шагом
к себе в
деревню, сопровождаемый жидом, которого он освободил таким же образом от его притеснителей, как некогда освободил Тихона Недопюскина.
Часам
к двум мы дошли до
деревни Николаевки, в которой насчитывалось тогда 36 дворов. Отдохнув немного, я
велел Олентьеву купить овса и накормить хорошенько лошадей, а сам вместе с Дерсу пошел вперед. Мне хотелось поскорей дойти до ближайшей
деревни Казакевичево и устроить своих спутников на ночь под крышу.
От гольдских фанз шли 2 пути. Один был кружной, по левому берегу Улахе, и
вел на Ното, другой шел в юго-восточном направлении, мимо гор Хуанихеза и Игыдинза. Мы выбрали последний. Решено было все грузы отправить на лодках с гольдами вверх по Улахе, а самим переправиться через реку и по долине Хуанихезы выйти
к поселку Загорному, а оттуда с легкими вьюками пройти напрямик в
деревню Кокшаровку.
Утром, как только мы отошли от бивака, тотчас же наткнулись на тропку. Она оказалась зверовой и шла куда-то в горы! Паначев
повел по ней. Мы начали было беспокоиться, но оказалось, что на этот раз он был прав. Тропа привела нас
к зверовой фанзе. Теперь смешанный лес сменился лиственным редколесьем. Почуяв конец пути, лошади прибавили шаг. Наконец показался просвет, и вслед за тем мы вышли на опушку леса. Перед нами была долина реки Улахе. Множество признаков указывало на то, что
деревня недалеко.
При всем том мне было жаль старый каменный дом, может, оттого, что я в нем встретился в первый раз с
деревней; я так любил длинную, тенистую аллею, которая
вела к нему, и одичалый сад возле; дом разваливался, и из одной трещины в сенях росла тоненькая, стройная береза.
Сильнее всего подействовало на Лемма то обстоятельство, что Лаврецкий собственно для него
велел привезти
к себе в
деревню фортепьяно из города.
Вихров для раскапывания могилы
велел позвать именно тех понятых, которые подписывались
к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные. Вихров
велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними в село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от
деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло в соседнюю приходскую церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь шла по средине улицы и
вела только что не за руку с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен был в церковь, она отпустила его и
велела приезжать ему на другой день часам
к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до
деревни.
— Гм! — говорил Николай в следующую минуту, глядя на нее через очки. — Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти
к нам! Видите ли, о Рыбине необходимо написать бумажку для
деревни, ему это не повредит, раз он
ведет себя так смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее напечатает… А вот как бумажка попадет туда?
Решительно невозможно понять, почему появление русского культурного человека в русской
деревне (если бы даже этот человек и не был местным обывателем) считается у нас чем-то необыкновенным, за что надо вывертывать руки
к лопаткам и
вести к становому.
Всю остальную дорогу мы шли уже с связанными руками, так как население, по мере приближения
к городу, становилось гуще, и урядник, ввиду народного возбуждения, не смел уже допустить никаких послаблений. Везде на нас стекались смотреть; везде при нашем появлении кричали: сицилистов
ведут! а в одной
деревне даже хотели нас судить народным судом, то есть утопить в пруде…
Не привыкши сызмала ни
к какой работе, избалованный матерью, вздорной, взбалмошной бабой, он так хорошо
повел дела свои, что в два года стал беднейшим мужиком своей
деревни.
Действительно:
вести князя в
деревню значило везти его
к Афанасию Матвеичу, с которым князь, может быть, и не захотел бы знакомиться.
Со всех сторон надвигались плохие
вести, и со всех сторон
к монастырю сбегался народ из разоренных и выжженных
деревень и сел.
Ему писали, что, по приказанию его, Эльчанинов был познакомлен, между прочим, с домом Неворского и понравился там всем дамам до бесконечности своими рассказами об ужасной провинции и о смешных помещиках, посреди которых он жил и живет теперь граф, и всем этим заинтересовал даже самого старика в такой мере, что тот
велел его зачислить
к себе чиновником особых поручений и пригласил его каждый день ходить
к нему обедать и что, наконец, на днях приезжал сам Эльчанинов, сначала очень расстроенный, а потом откровенно признавшийся, что не может и не считает почти себя обязанным ехать в
деревню или вызывать
к себе известную даму, перед которой просил даже солгать и сказать ей, что он умер, и в доказательство чего отдал послать ей кольцо его и локон волос.
После всех моих разочарований, ошибок в жизни, когда я нынче приехал в
деревню, я так себе сказал решительно, что любовь для меня кончена, что остаются для меня только обязанности доживанья, что я долго не отдавал себе отчета в том, что такое мое чувство
к вам и
к чему оно может
повести меня.
Становой и понятые, прибывшие вместе с Псековым на место происшествия, нашли следующее. Около флигеля, в котором жил Кляузов, толпилась масса народу.
Весть о происшествии с быстротою молнии облетела окрестности, и народ, благодаря праздничному дню, стекался
к флигелю со всех окрестных
деревень. Стоял шум и говор. Кое-где попадались бледные, заплаканные физиономии. Дверь в спальню Кляузова найдена была запертой. Изнутри торчал ключ.
Все на
деревне стали дивиться и роптать на безделье Маши, а барыня однажды так рассердилась, что
велела немедленно силою привести
к себе Машу.
Тит Титыч. Не твое дело. Я мальчишкой из
деревни привезен, на все четыре стороны без копейки пущен; а вот нажил себе капитал и других устроил. Хороший человек нигде не пропадет, а дурного и не жаль. Слушай ты, Андрей,
вели заложить пару вороных в коляску, оденься хорошенько, возьми мать с собой да поезжай
к учителю, проси, чтоб дочь отдал за тебя. Он человек хороший.
Начала было опять проситься в церковь — я не пустил, а позвал сейчас из их
деревни мужика и
велел отвести ее в дом
к священнику.
Наутро видит Жилин —
ведет красный кобылу за
деревню, а за ним трое татар идут. Вышли за
деревню, снял рыжий бешмет, засучил рукава, — ручищи здоровые, — вынул кинжал, поточил на бруске. Задрали татары кобыле голову кверху, подошел рыжий, перерезал глотку, повалил кобылу и начал свежевать — кулачищами шкуру подпарывает. Пришли бабы, девки, стали мыть кишки и нутро. Разрубили потом кобылу, стащили в избу. И вся
деревня собралась
к рыжему поминать покойника.
И Васёнку схоронили, а на Аграфену не сердились, и даже, когда подходил Васёнке девятый день, Аграфене
велели выдать полпуда муки на блины и приказали дать ей лошадь, чтобы она могла поехать с сыном своим, девятилетним Егоркою, на кладбище; но Аграфена муку взяла и отнесла ее на
деревню к сестре, а на лошади не поехала, а пошла с Егоркою пешком, хотя день был прескверный: холод и метель.
— Так ты вздумал и на стороне шашни заводить! — кричал разъяренный тестюшка. — На супрядки по чужим
деревням к девкам ходить! Срамить честно́й мой дом хочешь! Так помни, бабий угодник, что батраков у меня вволю,
велю баню задать — так вспорют тебя, что вспомнишь сидорову козу. До смерти не забудешь, перестанешь бегать от жены!.. Смей только еще раз уйти на посиделки!
О сумерках Ковза кузнец и дурачок Памфилка из двора во двор пошли по
деревне повещать народу мыться и чиститься, отрещися жен и готовиться видеть «Божье чудесо». Подойдут
к волоковому окну, стукнут палочкой, крикнут: «Печи топите, мойтеся, правьтеся, жен берегитеся: завтра огонь на коровью смерть!» — И пойдут далее.
—
Ведите меня
к капитану… Надо сказать… надо донести… Разведку удалось произвести… Один эскадрон всего…. Венгерские гусары… Полка эрцгерцога Фердинанда… Вторые сутки на постое… Подожгли свою же
деревню, подозревая жителей в укрывательстве наших казаков… Ждут подкрепления, чтобы идти дальше… Но Горя, Горя!.. Его схватили, как шпиона… мне удалось убежать, умчаться на их коне, a он…
— Вызвать из числа их охотников на разведку никоим образом нельзя:
к деревне ведет только один пут открытым полем и всякий, даже невооруженный глаз, сможет заметить с неприятельских позиций пробирающегося на разведки полем солдата.
Главный врач нанял китайца-проводника, но, по своей торгашеской привычке, не условился предварительно о цене, а просто сказал, что «моя тебе плати чен (деньги)». Китаец
повел нас. Снег все падал, было холодно и мокро. Подвигались мы вперед медленно.
К ночи остановились в большой
деревне за семь верст от железной дороги.
Приехавши на Валковскую станцию, вышел я из тарантаса,
велел закладывать лошадей, а сам пошел пешком вперед по дороге. За околицей, у ветряной мельницы, сидел старик на завалинке. На солнышке лапотки плел. Я подошел
к нему, завел разговор. То был крестьянин
деревни Валков, отец старого мельника, все его звали дедушкой Поликарпом.
«О, ох! — опять застонал он, и, остановившись, закурил папиросу, и хотел думать о другом, как он перешлет ей деньги, не допустив ее до себя, но опять встало воспоминание о том, как она уже недавно — ей было уже больше двадцати лет — затеяла какой-то роман с четырнадцатилетним мальчиком, пажем, гостившим у них в
деревне, как она довела мальчика до сумасшествия, как он разливался-плакал, и как она серьезно, холодно и даже грубо отвечала отцу, когда он, чтобы прекратить этот глупый роман,
велел мальчику уехать; и как с тех пор у него и прежде довольно холодные отношения
к дочери стали совсем холодными и с ее стороны.
Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою, так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился
к мужикам и не являлся по требованью Алпатыча, и что поутру, когда княжна
велела закладывать, чтоб ехать, мужики вышли большою толпой
к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из
деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей.
И действительно,
к вечеру подводы не были собраны. На
деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч
велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал
к начальству.