Неточные совпадения
Воз был увязан. Иван спрыгнул и
повел за повод
добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла
к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Она полагала, что в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким
добром, дружба с кем-нибудь непременно
повела бы ее
к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее в доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское
добро она никому потачки не дает.
Не
к добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и упал обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши землю.
— Нет, ты можешь
велеть самовар принять, — отвечал Николай Петрович и поднялся
к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir, [
Добрый вечер (фр.).] и ушел
к себе в кабинет.
— И! нет, какой характер! Не глупа, училась хорошо, читает много книг и приодеться любит. Поп-то не бедный: своя земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого
добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски
ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские книжки читает и покуривает — это уж и не пристало бы
к рясе…
— Точно что не
к добру это все новое
ведет, — сказал помещик, — вот хоть бы венгерцы и поляки бунтуют: отчего это? Все вот от этих новых правил!
— Ах! Марья Степановна… — встрепенулась Хиония Алексеевна всеми своими бантами, вскакивая с дивана. В скобках заметим, что эти банты служили не столько для красоты, сколько для прикрытия пятен и дыр. — А я действительно с
добрыми вестями к вам.
Как нравились тебе тогда всякие стихи и всякие
повести, как легко навертывались слезы на твои глаза, с каким удовольствием ты смеялся, какою искреннею любовью
к людям, каким благородным сочувствием ко всему
доброму и прекрасному проникалась твоя младенчески чистая душа!
— Нет, Вера Павловна, у меня другое чувство. Я вам хочу сказать, какой он
добрый; мне хочется, чтобы кто-нибудь знал, как я ему обязана, а кому сказать кроме вас? Мне это будет облегчение. Какую жизнь я
вела, об этом, разумеется, нечего говорить, — она у всех таких бедных одинакая. Я хочу сказать только о том, как я с ним познакомилась. Об нем так приятно говорить мне; и ведь я переезжаю
к нему жить, — надобно же вам знать, почему я бросаю мастерскую.
— Ну, молодец девка моя Вера, — говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то в руки! А я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала, много хлопот мне будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка, не портила, а
к доброму концу
вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
— Верочка, ты на меня не сердись. Я из любви
к тебе бранюсь, тебе же
добра хочу. Ты не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что
к твоей пользе.
Веди себя, как я учу, — завтра же предложенье сделает!
Добрая собака, особенно с верхним чутьем, не станет долго копаться над их следами, а рыская на кругах в недальнем расстоянии от охотника, скоро почует выводку, сделает стойку, иногда за сто и более шагов, и
поведет своего хозяина прямо
к птице.
Несмотря на то,
добрая собака с долгим и верхним чутьем весьма полезна для отыскиванья стрепетов, которые иногда, особенно врассыпную, так плотно и крепко таятся в траве или молодом хлебе, что охотник проедет мимо и не увидит их, но собака с тонким чутьем почует стрепетов издалека и
поведет прямо
к ним охотника; зато боже сохрани от собаки горячей и гоняющейся за птицей: с ней не убьешь ни одного стрепета.
— Если вы позволите, то я попросил бы у князя чашку чаю… Я очень устал. Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы хотели, кажется, князя
к себе
вести чай пить; останьтесь-ка здесь, проведемте время вместе, а князь наверно нам всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь… Но ведь я знаю вас, вы
добрая, князь тоже… мы все до комизма предобрые люди…
В августе был у меня Яков Дмитриевич; объезжая округ, он из Перми завернул ко мне и погостил четыре дня. Вполне наш. Это был праздник —
добрый человек, неизменно привязанный
к нам по старине.
Велел очень кланяться тебе и брату. Он очень жалеет, что не мог быть у вас за Байкалом до выезда из Иркутска. Теперь его постоянное жительство в Омске. Сашенька здорова, но все же опасаются нервических ее припадков.
Из Иркутска я
к тебе писал; ты, верно, давно получил этот листок, в котором сколько-нибудь узнал меня. Простившись там с
добрыми нашими товарищами-друзьями, я отправился 5 сентября утром в дальний мой путь. Не буду тем дальним путем
вести тебя — скажу только словечко про наших, с которыми удалось увидеться.
Кроме всех этих наивных, трогательных, смешных, возвышенных и безалаберных качеств старого русского студента, уходящего — и бог
весть,
к добру ли? — в область исторических воспоминаний, он обладал еще одной изумительной способностью — изобретать деньги и устраивать кредиты в маленьких ресторанах и кухмистерских. Все служащие ломбарда и ссудных касс, тайные и явные ростовщики, старьевщики были с ним в самом тесном знакомстве.
Я в азарте кричу: «Вот, говорю, я мешок монастырский украл, отдал ему, а он отпирается!..» Дело, значит,
повели уголовное: так, выходит, я церковный; ну и наши там следователи уписали было меня порядочно, да настоятель, по счастью моему, в те поры был в монастыре, — старец
добрый и кроткий, призывает меня
к себе.
Видимо, что он всей душой привязался
к Вихрову, который, в свою очередь, увидев в нем очень честного, умного и
доброго человека, любящего, бог знает как, русскую литературу и хорошо понимающего ее, признался ему, что у него написаны были две
повести, и просил только не говорить об этом Кергелю.
Она умерла две недели спустя. В эти две недели своей агонии она уже ни разу не могла совершенно прийти в себя и избавиться от своих странных фантазий. Рассудок ее как будто помутился. Она твердо была уверена, до самой смерти своей, что дедушка зовет ее
к себе и сердится на нее, что она не приходит, стучит на нее палкою и
велит ей идти просить у
добрых людей на хлеб и на табак. Часто она начинала плакать во сне и, просыпаясь, рассказывала, что видела мамашу.
— Посмотрите, — говорил он, — как у Максима Афанасьича левое ухо разгорелось!
К добрым вестям, значит. Набор будет.
— Да, — произнес он, — много сделал он
добра, да много и зла; он погубил было философию, так что она едва вынырнула на плечах Гегеля из того омута, и то еще не совсем; а прочие знания, бог знает, куда и пошли. Все это бросилось в детали, подробности; общее пропало совершенно из глаз, и сольется ли когда-нибудь все это во что-нибудь целое, и
к чему все это
поведет… Удивительно!
— Ты, боярин, сегодня
доброе дело сделал, вызволил нас из рук этих собачьих детей, так мы хотим тебе за
добро добром заплатить. Ты, видно, давно на Москве не бывал, боярин. А мы так знаем, что там деется. Послушай нас, боярин. Коли жизнь тебе не постыла, не
вели вешать этих чертей. Отпусти их, и этого беса, Хомяка, отпусти. Не их жаль, а тебя, боярин. А уж попадутся нам в руки, вот те Христос, сам повешу их. Не миновать им осила, только бы не ты их
к черту отправил, а наш брат!
— Нет, не один. Есть у него шайка
добрая, есть и верные есаулики. Только разгневался на них царь православный. Послал на Волгу дружину свою разбить их, голубчиков, а одному есаулику, Ивану Кольцу, головушку
велел отсечь да
к Москве привезти.
— Сколько, брат, она
добра перегноила — страсть! Таскали нынче, таскали: солонину, рыбу, огурцы — все в застольную
велела отдать! Разве это дело? разве расчет таким образом хозяйство
вести! Свежего запасу пропасть, а она и не прикоснется
к нему, покуда всей старой гнили не приест!
9-го августа. Зачал сочинять
повесть из своего духовного быта.
Добрые мне женщины наши представляются вроде матери моей, дочери заштатного дьякона, всех нас своею работой кормившей; но когда думаю — все это вижу живообразно, а стану описывать — не выходит. Нет, я
к сему неспособен!
Это сказано о фарисеях, которые исполняли все внешние предписания закона, и потому слова: «что
велят вам соблюдать, соблюдайте», относятся
к делам милости и
добра, слова же: «по делам же их не поступайте, они говорят, но не делают», относятся
к исполнению обрядов и упущению дел
добра и имеют как раз обратный смысл того, который хотят придать этому месту церковники, толкуя так, что соблюдать велено обряды.
Этот человек со всеми
вёл себя одинаково: он, видимо, говорил всё, что хотел сказать, и всё, что он говорил, звучало убедительно, во всём чувствовалось отношение
к людям властное, командующее, но
доброе, дружелюбное.
Берсенев прислонился
к двери. Чувство горестное и горькое, не лишенное какой-то странной отрады, сдавило ему сердце. «Мой
добрый друг!» — подумал он и
повел плечом.
Сначала он не хотел не только видеть, но и слышать об молодых Куролесовых, даже не читал писем Прасковьи Ивановны; но
к концу года, получая со всех сторон
добрые вести об ее житье и о том, как она вдруг сделалась разумна не по годам, Степан Михайлович смягчился, и захотелось ему видеть свою милую сестричку.
— Нет, уж это, — говорит, — мне обстоятельно известно; вы даже обо мне никогда ничего не говорите, и тогда, когда я
к вам, как
к товарищу, с общею радостною
вестью приехал, вы и тут меня приняли с недоверием; но Бог с вами, я вам все это прощаю. Мы давно знакомы, но вы, вероятно, не знаете моих правил: мои правила таковы, чтобы за всякое зло платить
добром.
— Благодарю за
доброе слово, — отвечает он тихо и кротко на мое приветствие и, входя, добавляет: — Впрочем, я, по счастию, действительно привез вам такие
вести, что они стоят
доброго слова, — и с этим дает мне бумагу, а сам прямо отходит
к шкафу с книгами и начинает читать титулы переплетов.
— Меня не разжалобишь! Видали мы это! — промолвил он. — Только бы вот Васька поймал этого разбойника; там рассудят, спросят, кто
велел ему чужие дома обирать, спросят, под чьим был началом, и все такое…
Добро сам пришел, не надо бегать в Сосновку, там рассудят, на ком вина… Да вот, никак, и он! — присовокупил Петр, кивая головою
к Оке, на поверхности которой показался челнок.
Худые дела
к добру не
поведут…
И, мой друг! выбирай лучше торные дорожки: они ближе
ведут к успеху, а успех, если уж ненужен для тебя как успех, то необходим для того, чтоб иметь возможность делать
добро, которое ты любишь.
— Я? Да, я тоже был порядочно измят, на берег меня втащили без памяти. Нас принесло
к материку, за Амальфи [Амальфи — город на побережье Салернского залива.] — чуждое место, но, конечно, свои люди — тоже рыбаки, такие случаи их не удивляют, но делают
добрыми: люди, которые
ведут опасную жизнь, всегда добры!
— До площади, синьора! Вы послушайте, как хорошо я
вел себя: сначала я вовсе не обращал внимания на их насмешки, — пусть, думаю, они сравнивают меня с ослом, я всё стерплю из уважения
к синьоре, —
к вам, синьора. Но когда они начали смеяться над моей матерью, — ага, подумал я, ну, это вам не пройдет даром. Тут я поставил корзину, и — нужно было видеть,
добрая синьора, как ловко и метко попадал я в этих разбойников, — вы бы очень смеялись!
В какой-то
повести Достоевского старик топчет ногами портрет своей любимой дочери, потому что он перед нею не прав, а вы гадко и пошловато посмеиваетесь над идеями
добра и правды, потому что уже не в силах вернуться
к ним.
Долинский давно не чувствовал себя так хорошо: словно он
к самым
добрым,
к самым теплым родным приехал. Подали свечи и самовар; Дорушка села за чай, а Анна Михайловна
повела Долинского показать ему свою квартиру.
Долинский никак не мог понять, каким случаем он попал в
добрые друзья
к Онучиным; но, глядя на счастливое лицо старухи, предлагающей открыть ему радостную семейную
весть, довольно низко поклонился и сказал какое-то приличное обстоятельствам слово.
Жуквич писал Елене: «Я получил от князя очень грубый отказ от дому: что такое у вас произошло?.. Я, впрочем, вам наперед предсказывал, что откровенность с князем ни
к чему не может
повести доброму. Буду ли я когда-нибудь и где именно иметь счастие встретиться с вами?»
— Ничего себе; так же по-прежнему
добра и так же по-прежнему несносна… Вот прислала тебе в подарок, — прибавил князь, вынимая из кармана и перебрасывая
к жене крестик Марьи Васильевны, —
велела тебе надеть; говорит, что после этого непременно дети будут.
Ахов. Да ты, никак, забылась! Гостем? Что ты мне за комиания! Я таких-то, как ты,
к себе дальше ворот и пускать не
велю. А то еще гостем! Не умели с хорошими людьми жить, так на себя пеняй! Близко локоть-то, да не укусишь? (Уходит в переднюю и сейчас возвращается.) Да нет, постой! Ты меня с толку сбила. Как мне теперь людям глаза показать? Что обо
добрые люди скажут?..
Наташа. И они тоже, я им скажу. Они
добрые… (Идет.)
К ужину я
велела простокваши. Доктор говорит, тебе нужно одну простоквашу есть, иначе не похудеешь. (Останавливается.) Бобик холодный. Я боюсь, ему холодно в его комнате, пожалуй. Надо бы хоть до теплой погоды поместить его в другой комнате. Например, у Ирины комната как раз для ребенка: и сухо, и целый день солнце. Надо ей сказать, она пока может с Ольгой в одной комнате… Все равно днем дома не бывает, только ночует…
Да, Мария, когда семейство садится у этого камина и мать, читая
добрую книгу детям,
ведет их детскую фантазию по девственным лесам, через моря, через горы,
к тем жалким дикарям, которые не знают ни милосердия, ни правды, тогда над ярким огоньком вверху, — я это сам видал в былые годы, — тогда является детям старушка, в фланелевом капоте, с портфеликом у пояса и с суковатой палочкой в руке.
Она осталась навсегда
доброю матерью и хорошею хозяйкою, но с летами после мужа значительно располнела; горе и заботы провели у нее по лбу две глубокие морщины; а торговые столкновения и расчеты приучили ее лицо
к несколько суровому, так сказать суходольному выражению, которое замечается почти у всех женщин, поставленных в необходимость лично
вести дела не женского хозяйства.
Посему прошу оного дворянина, яко разбойника, святотатца, мошенника, уличенного уже в воровстве и грабительстве, в кандалы заковать и в тюрьму, или государственный острог, препроводить, и там уже, по усмотрению, лиша чинов и дворянства,
добре барбарами шмаровать [Бить плетьми.] и в Сибирь на каторгу по надобности заточить; проторы, убытки
велеть ему заплатить и по сему моему прошению решение учинить. —
К сему прошению руку приложил дворянин Миргородского повета Иван, Никифоров сын, Довгочхун».
Ведь это вас
к добру не
поведет...
Казначей был «косоротый», чиновник из писарей, в своем роде деловитый и в своем роде
добрый человек, очень веселого нрава. Он иногда дозволял офицерам «любопытствовать, сколько в пачке», но большею частью этого никто не делал, так как это ни
к чему не
вело и только могло служить перед начальством признаком строптивости.
Да не
к добру пропели песню
Не свадебную, а бог
весть какую.