Неточные совпадения
— Есть у меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, — сказал Хлобуев, — старушка богомольная: на церкви и монастыри дает, но помогать ближнему тугенька. А старушка очень замечательная. Прежних времен тетушка, на которую бы взглянуть стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слуги,
каких уж теперь нет. Меньшому из слуг будет лет шестьдесят, хоть она и зовет его: «Эй,
малый!» Если гость как-нибудь
себя не так
поведет, так она за обедом прикажет обнести его блюдом. И обнесут, право.
— Уж конечно, объясню, не секрет, к тому и
вел. Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я, может быть,
себя хотел бы исцелить тобою, — улыбнулся вдруг Иван, совсем
как маленький кроткий мальчик. Никогда еще Алеша не видал у него такой улыбки.
— В лесу есть белые березы, высокие сосны и ели, есть тоже и
малая мозжуха. Бог всех их терпит и не
велит мозжухе быть сосной. Так вот и мы меж
собой,
как лес. Будьте вы белыми березами, мы останемся мозжухой, мы вам не мешаем, за царя молимся, подать платим и рекрутов ставим, а святыне своей изменить не хотим. [Подобный ответ (если Курбановский его не выдумал) был некогда сказан крестьянами в Германии, которых хотели обращать в католицизм. (Прим. А. И. Герцена.)]
— Пфуй! Что это за безобразие? — кричит она начальственно. — Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу днем и еще — пфуй! ч — в одном белье. Не понимаю,
как это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые сами
себя уважают, не должны
вести себя так публично. Кажутся, слава богу, вы не в солдатском заведении, а в порядочном доме. Не на
Малой Ямской.
— Ужасно
как трудно нам, духовенству, с ним разговаривать, — начал он, — во многих случаях доносить бы на него следовало!.. Теперь-то еще несколько поунялся, а прежде, бывало, сядет на
маленькую лошаденку, а мужикам и бабам
велит платки под ноги этой лошаденке кидать; сначала и не понимали, что такое это он чудит; после уж только раскусили, что это он патриарха, что ли, из
себя представляет.
Бламанже был
малый кроткий и нес звание «помпадуршина мужа» без нахальства и без особенной развязности, а так только,
как будто был им чрезвычайно обрадован. Он успел снискать
себе всеобщее уважение в городе тем, что не задирал носа и не гордился. Другой на его месте непременно стал бы и обрывать, и козырять, и финты-фанты выкидывать; он же не только ничего не выкидывал, но постоянно
вел себя так,
как бы его поздравляли с праздником.
Уместны ли в той игре,
какую я
вел сам с
собой, банальная осторожность? бесцельное самолюбие? даже — сомнение? Не отказался ли я от входа в уже раскрытую дверь только потому, что слишком хорошо помнил большие и
маленькие лжи прошлого? Был полный звук, верный тон — я слышал его, но заткнул уши, мнительно вспоминал прежние какофонии. Что, если мелодия была предложена истинным на сей раз оркестром?
Сосед привез с
собою в кибитке
маленький фальконет и
велел выстрелить из него в ознаменование радости; легавая собака Бельтовой, случившаяся при этом,
как глупое животное, никак не могла понять, чтоб можно было без цели стрелять, и исстрадалась вся, бегая и отыскивая зайца или тетерева.
— Послушайте, нужно же иметь хотя
маленькое самолюбие: человек бегает от вас самым позорным образом,
ведет себя,
как…
как… ну,
как негодяй, если хотите знать.
Крискент заявился в пятовский дом, когда не было самого Нила Поликарпыча, и
повел душеспасительную речь о значении и святости брака вообще
как таинства, потом о браке
как неизбежной форме нескверного гражданского жития и, наконец, о браке
как христианском подвиге, в котором человек
меньше всего должен думать о
себе, а только о своем ближнем.
К ней часто приходила Матица, принося с
собой булки, чай, сахар, а однажды она даже подарила Маше голубое платье. Маша
вела себя с этой женщиной,
как взрослый человек и хозяйка дома; ставила
маленький жестяной самовар, и, попивая горячий, вкусный чай, они говорили о разных делах и ругали Перфишку. Матица ругалась с увлечением, Маша вторила ей тонким голосом, но — без злобы, только из вежливости. Во всём, что она говорила про отца, звучало снисхождение к нему.
Мимо Евсея, неслышно двигая ногами, скользила гладкая, острая фигурка хозяина, он смешно
поводил носом,
как бы что-то вынюхивая, быстро кивал головой и, взмахивая
маленькой ручкой, дёргал
себя за бороду. В этом образе было что-то жалкое, смешное. Досада Евсея усиливалась, он хорошо знал, что хозяин не таков,
каким его показывает
маленький стекольщик.
По уходе его, Елена
велела подать
себе малютку, чтобы покормить его грудью. Мальчик, в самом деле, был прехорошенький, с большими, черными,
как спелая вишня, глазами, с густыми черными волосами; он еще захлебывался, глотая своим
маленьким ротиком воздух, который в комнате у Елены был несколько посвежее, чем у него в детской.
Он стоял, упираясь пальцами левой руки в стену и смотря прямо перед
собой, изредка взглядывая на женщину совершенно больными глазами. Правую руку он держал приподнято,
поводя ею в такт слов. Дигэ,
меньше его ростом, слушала, слегка отвернув наклоненную голову с печальным выражением лица, и была очень хороша теперь, — лучше, чем я видел ее в первый раз; было в ее чертах человеческое и простое, но
как бы обязательное, из вежливости или расчета.
Вот
какой ответ получил мой герой с чудным
малым и сначала пришед в сильное ожесточение, тотчас же вознамерился ехать к Катерине Архиповне и объясниться с ней, но, сев в сани, раздумал и
велел везти
себя к Мамиловой.
Матрена. Вот это, родной, рассудил,
как водой разлил; пущай сам
малый скажет. Ведь тоже по нынешнему времю силом женить не
велят. Тоже спросить
малого надо. Не захочет он ни в жисть на ней жениться,
себя осрамить. На мой разум, пусть у тебя живет да служит хозяину. И на лето брать незачем, принанять можно. А ты нам десяточку дай, пусть живет.
Прошло дня три-четыре, и Орлов заслужил несколько лестных отзывов о
себе,
как о сметливом и расторопном
малом, и, вместе с этим, заметил, что Пронин и другие служители в бараке стали относиться к нему с завистью, с желанием насолить. Он насторожился, в нём тоже возникла злоба против толсторожего Пронина, с которым он не прочь был
вести дружбу и беседовать «по душе». В то же время ему делалось как-то горько при виде явного желания товарищей по работе нанести ему какой-либо вред.
— И за такие гроши человек терзается! Ну, здесь
меньше пяти и не смей спрашивать. Это работа трудная: я сам помню,
как на первом и на втором курсе по урочишкам бегал. Бывало, добудешь по полтиннику за час — и рад. Самая неблагодарная и трудная работа. Я тебя перезнакомлю со всеми нашими; тут есть премилые семейства, и с барышнями. Будешь умно
себя вести — сосватаю, если хочешь. А, Василий Петрович?
— Мое «но», говорю вам, — сомнение в самом
себе, в своих силах. Чем могу я быть полезен? чтó могу сделать для дела? Социальное положение мое слишком еще
маленькое, средства тоже не Бог
весть какие; подготовки к делу ни малейшей! Вы назвали меня солистом, но вот именно солиста-то в
себе я и не чувствую, а быть трутнем,
как подумаю хорошенько, уж нет ровно никакой охоты.
Человек без
вести пропал в доме! Горданов решительно не знал, что ему думать, и считал
себя выданным всеми… Он потребовал к
себе следователя, но тот не являлся, хотел позвать к
себе врача, так
как врач не может отказаться посетить больного, а Горданов был в самом деле нездоров. Но он вспомнил о своем нездоровье только развязав свою руку и ужаснулся: вокруг
маленького укола, на ладони, зияла темненькая каемочка, точно бережок из аспидированного серебра.
Когда я перечитываю библейскую
повесть о подвиге жены из Витулии, мне, конечно, странно ставить
себя, тогдашнюю
маленькую девочку, возле этой библейской красавицы в парче и виссоне, но я,
как и она, не забыла даже одеться к лицу.
— Курьезный это народ, — говорил офицер и смешливо
поводил усами. — Особую выучку проходят с малолетства… Едут в
маленьких санках и поросенка с
собой везут… И вдруг где-нибудь, где овражек или колдобина, свернется набок и выпадет из санок,
как мешок с мукой, и совсем совместится с плоскостью… И полушубки у них белые, точно мелом вымазаны, от снега-то и не отличишь…
—
Как когда… Видишь, что выдумал. Я не понимаю приличий, я не судья о том, кто
как себя ведет! Да меня вся Москва уважает, от старого до
малого, все со мной обо всем советуются,
как и когда поступить, а он, видите, выискалася, не понимаете. Завел какую-то шл…