Неточные совпадения
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на
себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело
со мною поздоровался и
велел мне садиться с ним в кибитку.
«Как спокойно он
ведет себя», — подумал Клим и, когда пристав вместе
со штатским стали спрашивать его, тоже спокойно сказал, что видел голову лошади за углом, видел мастерового, который запирал дверь мастерской, а больше никого в переулке не было. Пристав отдал ему честь, а штатский спросил имя, фамилию Вараксина.
«Как нелепо способен я
вести себя», — подумал он почти
со стыдом, затем спросил
себя: верил ли он кому-нибудь так, как верит этой женщине?
Дождь хлынул около семи часов утра. Его не было недели три, он явился с молниями, громом, воющим ветром и
повел себя, как запоздавший гость, который, чувствуя свою вину, торопится быть любезным
со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного солнца.
Вся эта сцена заняла минуту, но Самгин уже знал, что она останется в памяти его надолго. Он
со стыдом чувствовал, что испугался человека в красной рубахе, смотрел в лицо его, глупо улыбаясь, и вообще
вел себя недостойно. Варвара, разумеется, заметила это. И,
ведя ее под руку сквозь трудовую суету, слыша крики «Берегись!», ныряя под морды усталых лошадей, Самгин бормотал...
— Не брани меня, Андрей, а лучше в самом деле помоги! — начал он
со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю
себе могилу и оплакиваю
себя, у тебя бы упрек не сошел с языка. Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и
веди меня куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
— Так, Сонечка говорила
со мной, выпытывала из меня, язвила, даже учила, как мне
вести себя с тобой…
— Счастье это
ведет за
собой долг, — сказала она, встав
со скамьи, — это мое мнение…
Кафры, или амакоза,
со времени беспокойств 1819 года,
вели себя довольно смирно. Хотя и тут не обходилось без набегов и грабежей, которые
вели за
собой небольшие военные экспедиции в Кафрарию; но эти грабежи и военные стычки с грабителями имели такой частный характер, что вообще можно назвать весь период, от 1819 до 1830 года, если не мирным, то спокойным.
— А и убирайся откуда приехал!
Велю тебя сейчас прогнать, и прогонят! — крикнула в исступлении Грушенька. — Дура, дура была я, что пять лет
себя мучила! Да и не за него
себя мучила вовсе, я
со злобы
себя мучила! Да и не он это вовсе! Разве он был такой? Это отец его какой-то! Это где ты парик-то
себе заказал? Тот был сокол, а это селезень. Тот смеялся и мне песни пел… А я-то, я-то пять лет слезами заливалась, проклятая я дура, низкая я, бесстыжая!
Сам ты знаешь, напротив, что Дмитрий
вел себя так, как будто был в заговоре
со мной.
А в жизни потом много раз припоминал уже
со слезами, как он
велел жить за
себя.
Поговоривши
со мною с полчаса и увидев, что я, действительно, сочувствую таким вещам, Вера Павловна
повела меня в свою мастерскую, ту, которою она сама занимается (другую, которая была устроена прежде, взяла на
себя одна из ее близких знакомых, тоже очень хорошая молодая дама), и я перескажу тебе впечатления моего первого посещения; они были так новы и поразительны, что я тогда же внесла их в свой дневник, который был давно брошен, но теперь возобновился по особенному обстоятельству, о котором, быть может, я расскажу тебе через несколько времени.
Муромский не мог отказаться, ибо чувствовал
себя обязанным, и таким образом Берестов возвратился домой
со славою, затравив зайца и
ведя своего противника раненым и почти военнопленным.
Наконец он
велел запрячь
себе беговые дрожки, оделся потеплее (это было уже в конце сентября) и, сам правя, выехал
со двора.
На другой день, в обеденную пору бубенчики перестали позванивать, мы были у подъезда Кетчера. Я
велел его вызвать. Неделю тому назад, когда он меня оставил во Владимире, о моем приезде не было даже предположения, а потому он так удивился, увидя меня, что сначала не сказал ни слова, а потом покатился
со смеху, но вскоре принял озабоченный вид и
повел меня к
себе. Когда мы были в его комнате, он, тщательно запирая дверь на ключ, спросил меня...
— И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в голове, да перо, да чернила, а прочее само
собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а
вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца, а
со временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить — ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
— Нет, смирился. Насчет этого пожаловаться не могу, благородно
себя ведет. Ну, да ведь, мать моя,
со мною немного поговорит. Я сейчас локти к лопаткам, да и к исправнику… Проявился, мол, бродяга, мужем моим
себя называет… Делайте с ним, что хотите, а он мне не надобен!
Нас выпороли и наняли нам провожатого, бывшего пожарного, старичка
со сломанной рукою, — он должен был следить, чтобы Саша не сбивался в сторону по пути к науке. Но это не помогло: на другой же день брат, дойдя до оврага, вдруг наклонился, снял с ноги валенок и метнул его прочь от
себя, снял другой и бросил в ином направлении, а сам, в одних чулках, пустился бежать по площади. Старичок, охая, потрусил собирать сапоги, а затем, испуганный,
повел меня домой.
Хоть и не заметлив был князь в последнее время, но ему как-то в глаза бросилось, что
со времени переселения от них генерала Иволгина, вот уже три дня, Лебедев очень дурно
повел себя.
— И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию и
веди его сюда, да чтобы крест с
собой захватил: разрешительную молитву надо сказать и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить…
Со своими грехами замаялись, не то что других проклинать.
В продолжение года, во время которого я
вел уединенную, сосредоточенную в самом
себе, моральную жизнь, все отвлеченные вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии души уже представились мне; и детский слабый ум мой
со всем жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему.
То есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти
себя, но в ресторане решился платить за
себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и
со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он
велел принести. Все это было не по моему карману. Я посмотрел на карту и
велел принести
себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Она плакала, обнимала и целовала его, целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб он взял ее жить к
себе; говорила, что не хочет и не может более жить
со мной, потому и ушла от меня; что ей тяжело; что она уже не будет более смеяться над ним и говорить об новых платьях и будет
вести себя хорошо, будет учиться, выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю свою речь дорогою, а может быть, и раньше) и что, наконец, будет послушна и хоть каждый день будет принимать какие угодно порошки.
В самом деле,
со дня объявления ополчения в Удодове совершилось что-то странное. Начал он как-то озираться, предался какой-то усиленной деятельности. Прежде не проходило почти дня, чтобы мы не виделись, теперь — он словно в воду канул. Даже подчиненные его
вели себя как-то таинственно. Покажутся в клубе на минуту, пошепчутся и разойдутся. Один только раз удалось мне встретить Удодова. Он ехал по улице и, остановившись на минуту, крикнул мне...
Шифель. Нет, я к княжне: она у нас что-то прихварывает. Я и то уж сколько раз ей за это выговаривал: «Дурно, ваше сиятельство,
себя ведете!», право, так и выразился, ну и она ничего, даже посмеялась
со мною. Впрочем, тут наша наука недостаточна (тихо Налетову): знаете, там хоть княжна, хоть не княжна, а все без мужа скучно; (громко) таков уж закон природы.
Толкаченко, арестованный где-то в уезде, дней десять спустя после своего бегства,
ведет себя несравненно учтивее, не лжет, не виляет, говорит всё, что знает,
себя не оправдывает, винится
со всею скромностию, но тоже наклонен покраснобайничать; много и с охотою говорит, а когда дело дойдет до знания народа и революционных (?) его элементов, то даже позирует и жаждет эффекта.
— Непременно
со слов Крапчика! — подхватил сенатор. — Он, я вам говорю, какой-то злой дух для меня!.. Все, что он мне ни посоветовал, во всем я оказываюсь глупцом!.. Я
велю, наконец, не пускать его к
себе.
Идут, ночное дело, возы скрыпят, обозчики, разный народ,
со всех, может, мест, рядом идут да промежду
себя разговор
ведут.
— Ну, вот и слава Богу! И всегда так
вести себя нужно, чтобы жизнь наша, словно свеча в фонаре, вся
со всех сторон видна была… И осуждать меньше будут — потому, не за что! Вот хоть бы мы: посидели, поговорили, побеседовали — кто же может нас за это осудить? А теперь пойдем да Богу помолимся, а потом и баиньки. А завтра опять встанем… так ли, батюшка?
Тут же прочел ему самое подробное наставление, как должно мирному князю
вести себя вперед и в заключение расстрелял его, о чем немедленно и донес начальству
со всеми подробностями.
В письме Петрухиной матери было писано, во-первых, благословение, во-вторых, поклоны всех, известие о смерти крестного и под конец известие о том, что Аксинья (жена Петра) «не захотела с нами жить и пошла в люди. Слышно, что живет хорошо и честно». Упоминалось о гостинце, рубле, и прибавлялось то, что уже прямо от
себя, и слово в слово, пригорюнившаяся старуха,
со слезами на глазах,
велела написать дьяку...
Радовался он немножко и тому, что он так хорошо вчера
вел себя в деле и при наступлении и в особенности при отступлении, когда дело было довольно жаркое, радовался и воспоминанию о том, как вчера, по возвращении их из похода, Маша, или Марья Дмитриевна, сожительница Петрова, угощала их и была особенно проста и мила
со всеми, но в особенности, как ему казалось, была к нему ласкова.
Ему стало грустно, что гимназисты так плохо
себя ведут, и никто на это не обращает внимания, хотя тут же в церкви стояли директор да инспектор
со своими женами и детьми.
Этот человек
со всеми
вёл себя одинаково: он, видимо, говорил всё, что хотел сказать, и всё, что он говорил, звучало убедительно, во всём чувствовалось отношение к людям властное, командующее, но доброе, дружелюбное.
— Уж больно просто ты
со мной
ведёшь себя, словно я мальчишка!
Да и
повёл за
собою. Ходит быстро, мелкими шажками, шубёнка у него старенькая и не по росту, видно, с чужого плеча. Молоденький он, худущий и смятенный; придя к
себе домой, сразу заметался, завертелся недостойно сана, бегает из горницы в горницу, и то за ним стул едет, то он рукавом ряски
со стола что-нибудь смахнёт и всё извиняется...
Но в это время новые тесовые ворота
со скрипом отворились перед ним, и красивый, румяный белокурый парень, лет восьмнадцати, в ямской одежде, показался в воротах,
ведя за
собой тройку крепконогих, еще потных косматых лошадей, и, бойко встряхнув белыми волосами, поклонился барину.
Мы же по иному замышленью
Эту
повесть о године бед
Со времен Владимира княженья
Доведем до Игоревых лет
И прославим Игоря, который,
Напрягая разум, полный сил.
Мужество избрал
себе опорой.
Ратным духом сердце поострил
И
повел полки родного края.
Половецким землям угрожая.
Высокие ораторы правды, претендующие на «отречение от
себя для великой идеи», весьма часто оканчивают тем, что отступаются от своего служения, говоря, что борьба
со злом еще слишком безнадежна, что она
повела бы только к напрасной гибели, и пр.
Со всеми актерами князь
вел себя по-товарищески,
со многими был на «ты».
любят ли ее верно, да на целый ли век? Ну, и тут слов! слов! слов!
Со словами целая свора разных, разных прихвостней. Все она собирается любить «жарче дня и огня», а годы все идут, и сберется она полюбить, когда ее любить никто не станет, или полюбит того, кто менее всего стоит любви. Выйдет ничего
себе повесть, если хорошенько разыграть.
Молодая княгиня не находилась, как ей
вести себя в ее печальном положении и какой методы держаться
со своим грозным и неприступным мужем.
Часто одни и те же причины
ведут к трущобной жизни и к самоубийству. Человек загоняется в трущобы, потому что он не уживается с условиями жизни. Прелести трущобы, завлекающие широкую необузданную натуру, — это воля, независимость, равноправность. Там — то преступление, то нужда и голод связывают между
собой сильного
со слабым и взаимно уравнивают их. А все-таки трущоба — место не излюбленное, но неизбежное.
— Нет, вы представьте
себе, какая
со мной штука случилась, — воскликнул он наконец, — все дело уж было на мази, и денег я с три пропасти рассорил, вдруг — хлоп решение:
вести от Изюма дорогу несвоевременно! Это от Изюма-то!
Мать уверяла меня, что не грустит, расставшись
со мною, радуется тому, что я так хорошо учусь и
веду себя, о чем пишет к ней Иван Ипатыч и Упадышевский; я поверил, что мать моя не грустит.
Странно во всех делах
вел себя Еремей: созерцателем. Всюду таскался за шайкой, ничему не мешал, но и не содействовал; и даже напивался как-то снисходительно. Но в одном он всех опережал: смотрел, позевывал — и, не ожидая приказу, рискуя поджечь своих, тащил коробок
со спичками и запаливал; и запаливал деловито, с умом и расчетом, раньше принюхавшись к ветру. Если был поблизости народ, то и пошучивал.
—
Со мною, да,
со мною! — лепетала Софья Карловна. — Да, да, ты
со мною. А где же это моя немушка, — искала она глазами по комнате и, отпустив Иду, взяла младшую дочь к
себе на колени. — Немуша моя! рыбка немая! что ты все молчишь, а? Когда ж ты у нас заговоришь-то? Роман Прокофьич! Когда она у нас заговорит? — обратилась опять старуха к Истомину, заправляя за уши выбежавшую косичку волос Мани. — Иденька,
вели, мой друг, убирать чай!
Она в самом деле отгадала: великие души имеют особенное преимущество понимать друг друга; они читают в сердце подобных
себе, как в книге, им давно знакомой; у них есть приметы, им одним известные, и темные для толпы; одно слово в устах их иногда целая
повесть, целая страсть
со всеми ее оттенками.
Окоемов. Очень, очень благодарен вам, добрейший Федор Петрович! Из моих друзей только вы
ведете себя, как истинно порядочный человек. Как я из дому, так все и бросили мою жену; хоть умирай
со скуки.