Неточные совпадения
Наполненное шумом газет, спорами на
собраниях, мрачными
вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время шло стремительно, дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
Страстей, широких движений, какой-нибудь дальней и трудной цели — не могло дать: не по натуре ей! А дало бы хаос,
повело бы к недоумениям — и много-много, если б разрешилось претензией съездить в Москву, побывать на бале в Дворянском
собрании, привезти платье с Кузнецкого моста и потом хвастаться этим до глубокой старости перед мелкими губернскими чиновницами.
И хоть дела
вели другие, но он тоже очень интересовался, посещал
собрания акционеров, выбран был в члены-учредители, заседал в советах, говорил длинные речи, опровергал, шумел, и, очевидно, с удовольствием.
Нас сначала собрали в здания гимназии, а потом попарно
повели нас в зал Дворянского
собрания.
— Ах ты, боже мой! — И Лихонин досадливо и нервно почесал себе висок. — Борис же все время
вел себя в высокой степени пошло, грубо и глупо. Что это за такая корпоративная честь, подумаешь? Коллективный уход из редакций, из политических
собраний, из публичных домов. Мы не офицеры, чтобы прикрывать глупость каждого товарища.
Дни скользили один за другим, как бусы четок, слагаясь в недели, месяцы. Каждую субботу к Павлу приходили товарищи, каждое
собрание являлось ступенью длинной пологой лестницы, — она
вела куда-то вдаль, медленно поднимая людей.
В этот вечер он не пошел в
собрание, а достал из ящика толстую разлинованную тетрадь, исписанную мелким неровным почерком, и писал до глубокой ночи. Это была третья, по счету, сочиняемая Ромашовым
повесть, под заглавием: «Последний роковой дебют». Подпоручик сам стыдился своих литературных занятий и никому в мире ни за что не признался бы в них.
Так случилось и после этого самоубийства. Первым начал Осадчий. Как раз подошло несколько дней праздников подряд, и он в течение их
вел в
собрании отчаянную игру и страшно много пил. Странно: огромная воля этого большого, сильного и хищного, как зверь, человека увлекла за собой весь полк в какую-то вертящуюся книзу воронку, и во все время этого стихийного, припадочного кутежа Осадчий с цинизмом, с наглым вызовом, точно ища отпора и возражения, поносил скверными словами имя самоубийцы.
Он отличался непоколебимым апломбом в обращении с мужчинами и наглой предприимчивостью — с дамами и
вел большую, всегда счастливую карточную игру, но в не офицерском
собрании, а в гражданском клубе, в домах городских чиновников и у окрестных польских помещиков.
Репортером по заседаниям Городской думы и земства был Ф.Н. Митропольский. Немало университетской молодежи обслуживало ученые общества, давало отчеты по ученым
собраниям, а я
вел происшествия и командировки.
Достигнув такого влияния на Долинского, Зайончек сообщил ему о существовании в Париже «Союза христианского братства» и
велел ему быть готовым вступить в братство в качестве грешного члена Wschodniego Kosciola (восточной церкви). Долинский был введен в таинственную комнату заседаний и представлен оригинальному
собранию, в котором никто не называл друг друга по фамилии, а произносил только «брат Яков», или «брат Северин», или «сестра Урсула» и т. д.
После обеда генерал и Янсутский перешли вместе в говорильную комнату,
велев себе туда подать шампанского. Там они нашли Долгова, читающего газету, который обыкновенно, за неимением денег платить за обед, приезжал в клуб после своего, более чем скромного, обеда, в надежде встретить кого-нибудь из своих знакомых и потолковать по душе. Янсутский, взглянув на Долгова, сейчас припомнил, что он видел его в
Собрании ужинающим вместе с Бегушевым.
— Ин вот что сделаем, — сказала Манефа, — отпишу я Петру Спиридонычу, оставил бы он тебя в скитах до конца
собраний и ответил бы мне беспременно с первой же почтой… Каков ответ получим, таково и сотворим.
Велит ехать — часу не задержу, остаться
велит — оставайся… Ладно ли так-то будет?
С этим путейцем-романистом мне тогда не случилось ни разу вступить в разговор. Я был для этого недостаточно боек; да он и не езжал к нам запросто, так, чтобы набраться смелости и заговорить с ним о его
повести или вообще о литературе. В двух-трех более светских и бойких домах, чем наш, он, как я помню, считался приятелем, а на балах в
собрании держал себя как светский кавалер, танцевал и славился остротами и хорошим французским языком.
За мной идут немногие,
Но всё великие мужи,
Которые безропотно
Несут тяжелые труды.
Но я
веду их всех к бессмертию,
Введу в
собрание богов,
И будет славе их бессмертная
Блистать в теченье всех веков».
Тогда-то, свыше вдохновенный,
Воскликнул юноша: «Тебя
Я избираю, Добродетель,
Во всех делах
вести меня.
Пускай другие предаются
Тому презренному покою,
А я тебе тобой клянуся
Всегда идти лишь за тобою...
К тому же он был человеком, скрывавшим от самых близких ему людей свои мысли и предположения и не допускавшим себя до откровенной с кем-либо беседы. Это происходило, быть может, и от гордости, так как он одному себе обязан был своим положением, но граф не высказывал ее так, как другие. Пошлого чванства в нем не было. Он понимал, что пышность ему не к лицу, а потому
вел жизнь домоседа и в будничной своей жизни не гнался за праздничными эффектами. Это был «военный схимник среди блестящих
собраний двора».
При жизни писателя его художественные произведения лишь отчасти были охвачены двенадцатитомными «Сочинениями» (СПб. — М., изд-е т-ва М. О. Вольфа, 1885–1887) и двенадцатитомным же «
Собранием романов,
повестей и рассказов», выходившим как приложение к журналу «Нива» за 1897 год (СПб., изд-е А. Ф. Маркса).
Впервые напечатано: Русская мысль, 1890, № 10–12. Публикуется по изданию:
Собрание романов,
повестей и рассказов П. Д. Боборыкина, т. X. СПб., 1897.
Его крики и вопли долетели до офицерского
собрания и канцелярии полка, оттуда пришли офицеры, и хотя хохотали до упаду, но уговорили Николая Герасимовича
велеть снять Швейнауге с импровизированной виселицы.
Публикуется по изданию:
Собрание романов,
повестей и рассказов П. Д. Боборыкина: В 12-ти т. Т. 6. СПб.: Издание А. Ф. Маркса, 1897.