Неточные совпадения
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни
день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог
весть с чего накинется,
Бранит, корит;
с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
На радости целуются,
Друг дружке обещаются
Вперед не драться зря,
А
с толком
дело спорное
По разуму, по-божески,
На чести
повести —
В домишки не ворочаться,
Не видеться ни
с женами,
Ни
с малыми ребятами,
Ни
с стариками старыми,
Покуда
делу спорному
Решенья не найдут,
Покуда не доведают
Как ни на есть доподлинно:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный им комок. — Где же
с работниками
вести дело? — сказал он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
«Мне нужно переговорить
с вами о важном и грустном
деле. Там мы условимся, где. Лучше всего у меня, где я
велю приготовить ваш чай. Необходимо. Он налагает крест, но Он дает и силы», прибавила она, чтобы хоть немного приготовить его.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и
велела вчера сказать мужу, что ей
дела нет до того, приедет или не приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду и
с волнением ждала золовку.
Если бы даже пришлось
вести дело с дураками круглыми, он бы и тут не вдруг начал.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да
ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да
дело разумей», — и всегда рассказывавший
с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну
с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся
с ней, к себе
ведут,
Целуют, нежно руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны
дев.
Отъезда
день давно просрочен,
Проходит и последний срок.
Осмотрен, вновь обит, упрочен
Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки
с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
И вот в избе между слугами
Поднялся шум, прощальный плач:
Ведут на двор осьмнадцать кляч...
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей…
Я вас люблю любовью брата
И, может быть, еще нежней.
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая
деваМечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы
Меняет
с каждою весною.
Так, видно, небом суждено.
Полюбите вы снова: но…
Учитесь властвовать собою:
Не всякий вас, как я, поймет;
К беде неопытность
ведет».
Милка, которая, как я после узнал,
с самого того
дня, в который занемогла maman, не переставала жалобно выть, весело бросилась к отцу — прыгала на него, взвизгивала, лизала его руки; но он оттолкнул ее и прошел в гостиную, оттуда в диванную, из которой дверь
вела прямо в спальню.
Запорожцы не любили иметь
дело с крепостями,
вести осады была не их часть.
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье
дело милое, потому что к правде
ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво
с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли
с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот ведь их логика.
— Я думаю, что у него очень хорошая мысль, — ответил он. — О фирме, разумеется, мечтать заранее не надо, но пять-шесть книг действительно можно издать
с несомненным успехом. Я и сам знаю одно сочинение, которое непременно пойдет. А что касается до того, что он сумеет
повести дело, так в этом нет и сомнения:
дело смыслит… Впрочем, будет еще время вам сговориться…
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого дома, является в контору и приносит ювелирский футляр
с золотыми серьгами и рассказывает целую
повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего
дня, примерно в начале девятого, —
день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на
дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку,
с золотыми сережками и
с камушками, и просил за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где взял? — объявил, что на панели поднял.
Хотел было я ему, как узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на ту пору у нас
с Пашенькой гармония вышла, и я
повелел это
дело все прекратить, в самом то есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
— Губка-то опять, как и тогда, вздрагивает, — пробормотал как бы даже
с участием Порфирий Петрович. — Вы меня, Родион Романыч, кажется, не так поняли-с, — прибавил он, несколько помолчав, — оттого так и изумились. Я именно пришел
с тем, чтоб уже все сказать и
дело повести на открытую.
С тобой всю славу
разделю:
Конюшню, как дворец огромный,
Построить для тебя
велю,
А летом отведу луга тебе поёмны...
На другой
день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. «Нас могут застать, — сказал он мне, — надобно поспешить». Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались
с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который
вел нас в торжестве, шагая
с удивительной важностию.
На другой
день тюремный сторож меня разбудил,
с объявлением, что меня требуют в комиссию. Два солдата
повели меня через двор в комендантский дом, остановились в передней и впустили одного во внутренние комнаты.
Позвольте, расскажу вам
весть:
Княгиня Ласова какая-то здесь есть,
Наездница, вдова, но нет примеров,
Чтоб ездило
с ней много кавалеров.
На
днях расшиблась в пух, —
Жоке́ не поддержал, считал он, видно, мух. —
И без того она, как слышно, неуклюжа,
Теперь ребра недостает,
Так для поддержки ищет мужа.
— Пойдемте, матушка, в самом
деле, — промолвил Базаров и
повел в дом ослабевшую старушку. Усадив ее в покойное кресло, он еще раз наскоро обнялся
с отцом и представил ему Аркадия.
— Нелегко. Черт меня дернул сегодня подразнить отца: он на
днях велел высечь одного своего оброчного мужика — и очень хорошо сделал; да, да, не гляди на меня
с таким ужасом — очень хорошо сделал, потому что вор и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об этом, как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
На следующий
день, рано поутру, Анна Сергеевна
велела позвать Базарова к себе в кабинет и
с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.
Одну из них, богиню Молчания,
с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей в тот же
день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос «вдвое лучше прежнего», однако Одинцов
велел ее принять, и она очутилась в углу молотильного сарая, где стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб.
Наполненное шумом газет, спорами на собраниях, мрачными
вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире
с немцами, время шло стремительно,
дни перескакивали через ночи
с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг
с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в
день своего рождения бабушка
повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами,
с развалившимся крыльцом,
с мезонином в два окна.
В
день похорон
с утра подул сильный ветер и как раз на восток, в направлении кладбища. Он толкал людей в спины, мешал шагать женщинам, поддувая юбки, путал прически мужчин, забрасывая волосы
с затылков на лбы и щеки. Пение хора он относил вперед процессии, и Самгин,
ведя Варвару под руку, шагая сзади Спивак и матери, слышал только приглушенный крик...
Через
день он поехал домой
с твердой уверенностью, что
вел себя
с Лидией глупо, как гимназист.
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома сделай: позови баб побольше,
вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три
дня кряду, а начинать
с утра. А вороты
вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
Редко судьба сталкивала его
с женщиною в обществе до такой степени, чтоб он мог вспыхнуть на несколько
дней и почесть себя влюбленным. От этого его любовные интриги не разыгрывались в романы: они останавливались в самом начале и своею невинностью, простотой и чистотой не уступали
повестям любви какой-нибудь пансионерки на возрасте.
— Не брани меня, Андрей, а лучше в самом
деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя, у тебя бы упрек не сошел
с языка. Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и
веди меня куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь
с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
Он мысленно
вел с ней нескончаемый разговор и
днем и ночью. К «Истории открытий и изобретений» он все примешивал какие-нибудь новые открытия в наружности или в характере Ольги, изобретал случай нечаянно встретиться
с ней, послать книгу, сделать сюрприз.
— Ну, я перво-наперво притаился: солдат и ушел
с письмом-то. Да верхлёвский дьячок видал меня, он и сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак взяли. Я спросил, что, мол, делать мне
с ним, куда его
деть? Так вот
велели вашей милости отдать.
Как вдруг глубоко окунулась она в треволнения жизни и как познала ее счастливые и несчастные
дни! Но она любила эту жизнь: несмотря на всю горечь своих слез и забот, она не променяла бы ее на прежнее, тихое теченье, когда она не знала Обломова, когда
с достоинством господствовала среди наполненных, трещавших и шипевших кастрюль, сковород и горшков,
повелевала Акулиной, дворником.
На другой
день Обломов встал и надел свой дикий сюртучок, что носил на даче.
С халатом он простился давно и
велел его спрятать в шкаф.
Но
поведу твоего Андрея, куда ты не мог идти… и
с ним будем проводить в
дело наши юношеские мечты».
— Приезжает ко мне старушка в состоянии самой трогательной и острой горести: во-первых, настает Рождество; во-вторых, из дому пишут, что дом на сих же
днях поступает в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под руку
с дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже мой, он мне должен!» Но это
повело только к тому, что ее от должника
с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном месте.
С какой доверчивостью лживой,
Как добродушно на пирах,
Со старцами старик болтливый,
Жалеет он о прошлых
днях,
Свободу славит
с своевольным,
Поносит власти
с недовольным,
С ожесточенным слезы льет,
С глупцом разумну речь
ведет!
Губернатор ласково хлопнул рукой по его ладони и
повел к себе, показал экипаж, удобный и покойный, — сказал, что и кухня поедет за ним, и карты захватит. «В пикет будем сражаться, — прибавил он, — и мне веселее ехать, чем
с одним секретарем, которому много будет
дела».
Райский сбросил было долой гору наложенных одна на другую мягких подушек и взял
с дивана одну жесткую, потом прогнал Егорку, посланного бабушкой
раздевать его. Но бабушка переделала опять по-своему:
велела положить на свое место подушки и воротила Егора в спальню Райского.
И все раздумывал он: от кого другое письмо? Он задумчиво ходил целый
день, машинально обедал, не говорил
с бабушкой и Марфенькой, ушел от ее гостей, не сказавши ни слова,
велел Егорке вынести чемодан опять на чердак и ничего не делал.
— Экая здоровая старуха, эта ваша бабушка! — заметил Марк, — я когда-нибудь к ней на пирог приду! Жаль, что старой дури набито в ней много!.. Ну я пойду, а вы присматривайте за Козловым, — если не сами, так посадите кого-нибудь. Вон третьего
дня ему мочили голову и
велели на ночь сырой капустой обложить. Я заснул нечаянно, а он, в забытьи, всю капусту
с головы потаскал да съел… Прощайте! я не спал и не ел сам. Авдотья меня тут какой-то бурдой из кофе потчевала…
Вера думала, что отделалась от книжки, но неумолимая бабушка без нее не
велела читать дальше и сказала, что на другой
день вечером чтение должно быть возобновлено. Вера
с тоской взглянула на Райского. Он понял ее взгляд и предложил лучше погулять.
— Ты, сударыня, что, — крикнула бабушка сердито, — молода шутить над бабушкой! Я тебя и за ухо, да в лапти: нужды нет, что большая! Он от рук отбился, вышел из повиновения:
с Маркушкой связался — последнее
дело! Я на него рукой махнула, а ты еще погоди, я тебя уйму! А ты, Борис Павлыч, женись, не женись — мне все равно, только отстань и вздору не мели. Я вот Тита Никоныча принимать не
велю…
И хоть
дела вели другие, но он тоже очень интересовался, посещал собрания акционеров, выбран был в члены-учредители, заседал в советах, говорил длинные речи, опровергал, шумел, и, очевидно,
с удовольствием.
В доме, внизу, было устроено вроде домашней конторы, и один чиновник
вел дела, счеты и книги, а вместе
с тем и управлял домом.
Кучера, несмотря на водку, решительно объявили, что
день чересчур жарок и дальше ехать кругом всей горы нет возможности. Что
с ними делать: браниться? — не поможет. Заводить процесс за десять шиллингов — выиграешь только десять шиллингов, а кругом Льва все-таки не поедешь. Мы
велели той же дорогой ехать домой.
Правительство знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь, что это вздор и что необходимо опять сдружиться
с чужестранцами. Да как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун
велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо не предложит, а если бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст два
дня сряду обедать на одной и той же посуде.
Когда однажды корейское правительство донесло китайскому, что оно
велело прибывшим к берегам Кореи каким-то европейским судам, кажется английским, удалиться, в подражание тому, как поступило
с этими же судами китайское правительство, богдыхан приказал объявить корейцам, что «ему
дела до них нет и чтобы они распоряжались, как хотят».