Неточные совпадения
Врачи просмотрели тот момент, от которого зависело все, и только отцовский
взгляд инстинктивно предчувствовал его.
Этот
взгляд был присущ и младшим представителям церкви; сахалинские священники всегда держались в стороне от наказания и относились к ссыльным не как к преступникам, а как к людям, и в этом отношении проявляли больше такта и понимания своего долга, чем
врачи или агрономы, которые часто вмешивались не в свое дело.
Андрей Ефимыч знает, что при теперешних
взглядах и вкусах такая мерзость, как палата № 6, возможна разве только в двухстах верстах от железной дороги, в городке, где городской голова и все гласные — полуграмотные мещане, видящие во
враче жреца, которому нужно верить без всякой критики, хотя бы он вливал в рот расплавленное олово; в другом же месте публика и газеты давно бы уже расхватали в клочья эту маленькую Бастилию.
— К-ха! — откашлянулся Елпидифор Мартыныч. — Трудно, когда одно другим питается: расстроенная печень делает мрачный
взгляд, а мрачный
взгляд расстроивает печень!.. Что тут
врачу делать?.. Надобно самому больному бодриться духом и рассеивать себя!.. Вот вообразите себе, что княгиня ничем против вас не виновата, да и возрадуйтесь тому.
— Не нужно-с! Не нужно! — ответил вдруг Елпидифор Мартыныч, кинув быстрый
взгляд на деньги и отстраняя их своей рукой от себя. — Я не из корысти спасал больную, а прежде всего — по долгу
врача, а потом и для того, чтобы вы оба устыдились и не на каждом бы перекрестке кричали, что я дурак и идиот: бывают обстоятельства, что и идиоты иногда понадобятся!
Перехватов имел привычку прежде всего окинуть
взглядом обстановку каждого своего нового пациента, чтобы судить, с каким субъектом он будет иметь дело. Вообще он был
врач не столько ученый и кабинетный, сколько практический, и здесь я считаю нелишним сказать несколько более подробных слов о нем, так как он, подобно другим описываемым мною лицам, представлял собою истинного сына века.
Да-с, но в то же время это показывает, что они совершенно не понимают духа времени: я, по моей болезни, изъездил всю Европу, сталкивался с разными слоями общества и должен сказать, что весьма часто встречал
взгляды и понятия, которые прежде были немыслимы; например-с: еще наши отцы и деды считали за величайшее несчастие для себя, когда кто из членов семейств женился на какой-нибудь актрисе, цыганке и тем более на своей крепостной; а нынче наоборот; один английский
врач, и очень ученый
врач, меня пользовавший, узнав мое общественное положение, с первых же слов спросил меня, что нет ли у русской аристократии обыкновения жениться в близком родстве?
Поведение коммерсанта поразило меня и заставило сильно задуматься; оно было безобразно и бессмысленно, а между тем в основе его лежал именно тот возвышенный
взгляд на
врача, который целиком разделял и я. По мнению коммерсанта,
врач должен стыдиться — чего? Что ему нужно есть и одеваться и что он требует вознаграждения за свой труд!
Врач может весь свой труд отдавать обществу даром, но кто же сами-то эти бескорыстные и самоотверженные люди, которые считают себя вправе требовать этого от
врача?
Заметка хроникера «Петербургской газеты» ценна тою наивною грубостью и прямотою, с которою она высказывает господствующий в публике
взгляд на законность и необходимость закрепощения
врачей. «Являются ли
врачи безусловно свободными людьми, могущими располагать своим временем по личному желанию?» Речь тут идет не о служащих
врачах, которые, принимая выгоды и обеспечение службы, тем самым, конечно, отказываются от «безусловной свободы»; речь — о
врачах вообще, по отношению к которым люди самих себя не считают связанными решительно ничем.
Вот она, обратная сторона возвышенного
взгляда на
врачей.
Врач должен быть бескорыстным подвижником — ну, а мы, простые смертные, будем на его счет нанимать себе дачи и веселиться на праздниках. Один
врач рассказал мне такой случай из своей практики.
На мой
взгляд, эта «безмездность» необходимо должна была лежать в основе высокой деятельности каждого
врача.
Тяжелые больные особенно поучительны для
врача; раньше я не понимал, как могут товарищи мои по больнице всего охотнее брать себе палаты с «интересными» труднобольными, я, напротив, всячески старался отделываться от таких больных; мне было тяжело смотреть на эти иссохшие тела с отслаивающимся мясом и загнивающею кровью, тяжело было встречаться с обращенными на тебя надеющимися
взглядами, когда так ничтожно мало можешь помочь.
— Странный у вас, у публики,
взгляд на труд
врачей… ей-богу, странный… Словно мы и не люди, словно наш труд не труд… Ведь я ехал к вам, терял время… трудился…
Бывая у этого милого человека, я познакомился с его родной сестрой, женщиной-врачом Верой Семеновной. С первого же
взгляда эта женщина поразила меня своим утомленным, крайне болезненным видом. Она была молода, хорошо сложена, с правильным, несколько грубоватым лицом, но, в сравнении с подвижным, изящным и болтливым братом, казалась угловатой, вялой, неряшливой и угрюмой. Ее движения, улыбки и слова носили в себе что-то вымученное, холодное, апатичное, и она не нравилась, ее считали гордой, недалекой.
Иногда к нам заходил из своего отдельного купе наш главный
врач Давыдов. Он много и охотно рассказывал нам об условиях службы военного
врача, о царящих в военном ведомстве непорядках; рассказывал о своих столкновениях с начальством и о том, как благородно и независимо он держался в этих столкновениях. В рассказах его чувствовалась хвастливость и желание подладиться под наши
взгляды. Интеллигентного в нем было мало, шутки его были циничны, мнения пошлы и банальны.
Кружок графа состоял из немногих лиц: священник отец Иван, Федор Карлович фон Фрикен, продолжавший и после падения графа сохранять к нему чисто сердечную привязанность, домашний
врач графа Семен Павлович Орлицкий, и два-три офицера из тех, которые, зная слабость Алексея Андреевича, даже беглым
взглядом не обращали внимания на Татьяну Борисовну.
Тот грустно наклонил голову и лишь благодарным
взглядом ответил
врачу. Больная узнала Ивана Павловича и протянула к нему свою руку. Карнеев подал ей свою, она крепко ухватилась за нее и видимо не хотела выпускать. Доктор подвинул ему стул. Иван Павлович сел, не отнимая у Лиды своей руки.
Врач невольно следует за ним, подаренный на прощание обольстительным
взглядом, которым так умеют награждать женщины, уверенные в своей красоте. Но едва успели они переступить через порог комнаты, как сладкозвучный голос Гаиды отозвался слуху Палеолога. Он бросается к ней на хрупких ножках своих.
Студент Алексей Болотов, брат Катерины Николаевны и товарищ Ширяева, разговаривал с земским
врачом Кореневым. Алексей говорил быстро, слегка запинаясь и размахивая руками. А доктор, с загорелым лицом и
взглядом исподлобья, лениво курил папиросу за папиросой и ворчащим голосом задавал вопросы.