Неточные совпадения
Возьмем в пример несчастный дом, каковых множество, где жена не имеет никакой сердечной дружбы к
мужу, ни он к жене доверенности; где каждый с своей стороны своротили с пути добродетели.
Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего
мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо и презрительно сжат.
В походке,
в движениях,
в звуке голоса его была решительность и твердость, каких жена никогда не видала
в нем. Он вошел
в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу и,
взяв ключи, отворил ящик.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на
мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла
в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же
взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
Когда она родила, уже разведясь с
мужем, первого ребенка, ребенок этот тотчас же умер, и родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не убило ее, подменили ей ребенка,
взяв родившуюся
в ту же ночь и
в том же доме
в Петербурге дочь придворного повара.
Он знал, что у ней есть
муж, но не верил
в существование его и поверил
в него вполне, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами
в черных панталонах;
в особенности когда он увидал, как этот
муж с чувством собственности спокойно
взял ее руку.
Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она
взяла на себя
в последние годы, и с радостью почувствовала, что
в том состоянии,
в котором она находилась, у ней есть держава, независимая от положения,
в которое она станет к
мужу и к Вронскому.
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни
в каком случае не простят герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не может
взять в герои добродетельного человека, но… может быть,
в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет
муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде
в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Да, может быть, боязни тайной,
Чтоб
муж иль свет не угадал
Проказы, слабости случайной…
Всего, что мой Онегин знал…
Надежды нет! Он уезжает,
Свое безумство проклинает —
И,
в нем глубоко погружен,
От света вновь отрекся он.
И
в молчаливом кабинете
Ему припомнилась пора,
Когда жестокая хандра
За ним гналася
в шумном свете,
Поймала, за ворот
взялаИ
в темный угол заперла.
Что же касается до Петра Петровича, то я всегда была
в нем уверена, — продолжала Катерина Ивановна Раскольникову, — и уж, конечно, он не похож… — резко и громко и с чрезвычайно строгим видом обратилась она к Амалии Ивановне, отчего та даже оробела, — не похож на тех ваших расфуфыренных шлепохвостниц, которых у папеньки
в кухарки на кухню не
взяли бы, а покойник
муж, уж конечно, им бы честь сделал, принимая их, и то разве только по неистощимой своей доброте.
Она тотчас пришла.
В сером платье без талии, очень высокая и тонкая,
в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на кровать
в ногах
мужа,
взяла рецепт из его рук, сказав...
Взяв его под руку и тяжело опираясь на нее, она с подозрительной осторожностью прошла
в кабинет, усадила
мужа на диван и даже подсунула за спину его подушку.
Погасив недокуренную папиросу, она встала,
взяла мужа под руку и пошла
в ногу с ним.
Но после свадьбы доступ
в барские покои ей сделался свободнее. Она помогала Захару, и
в комнатах стало чище, и вообще некоторые обязанности
мужа она
взяла на себя, частью добровольно, частью потому, что Захар деспотически возложил их на нее.
Но отчего же так? Ведь она госпожа Обломова, помещица; она могла бы жить отдельно, независимо, ни
в ком и ни
в чем не нуждаясь? Что ж могло заставить ее
взять на себя обузу чужого хозяйства, хлопот о чужих детях, обо всех этих мелочах, на которые женщина обрекает себя или по влечению любви, по святому долгу семейных уз, или из-за куска насущного хлеба? Где же Захар, Анисья, ее слуги по всем правам? Где, наконец, живой залог, оставленный ей
мужем, маленький Андрюша? Где ее дети от прежнего
мужа?
— Что вы это ему говорите: он еще дитя! — полугневно заметила бабушка и стала прощаться. Полина Карповна извинялась, что
муж в палате, обещала приехать сама, а
в заключение
взяла руками Райского за обе щеки и поцеловала
в лоб.
Но когда настал час — «пришли римляне и
взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены
мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности
в глазах пошла среди павшего царства,
в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Но, взглянув на часы, он увидал, что теперь уже некогда, и надо торопиться, чтобы не опоздать к выходу партии. Второпях собравшись и послав с вещами швейцара и Тараса,
мужа Федосьи, который ехал с ним, прямо на вокзал, Нехлюдов
взял первого попавшегося извозчика и поехал
в острог. Арестантский поезд шел за два часа до почтового, на котором ехал Нехлюдов, и потому он совсем рассчитался
в своих номерах, не намереваясь более возвращаться.
— Напротив, очень рада. Только что сейчас рассуждала опять,
в тридцатый раз: как хорошо, что я вам отказала и не буду вашей женой. Вы
в мужья не годитесь: я за вас выйду, и вдруг дам вам записку, чтобы снести тому, которого полюблю после вас, вы
возьмете и непременно отнесете, да еще ответ принесете. И сорок лет вам придет, и вы все так же будете мои такие записки носить.
Выручив рублей полтораста, она тоже пустила их
в оборот под залоги, действовала гораздо рискованнее
мужа, и несколько раз попадалась на удочку: какой-то плут
взял у нее 5 руб. под залог паспорта, — паспорт вышел краденый, и Марье Алексевне пришлось приложить еще рублей 15, чтобы выпутаться из дела; другой мошенник заложил за 20 рублей золотые часы, — часы оказались снятыми с убитого, и Марье Алексевне пришлось поплатиться порядком, чтобы выпутаться из дела.
Почему, например, когда они, возвращаясь от Мерцаловых, условливались на другой день ехать
в оперу на «Пуритан» и когда Вера Павловна сказала
мужу: «Миленький мой, ты не любишь этой оперы, ты будешь скучать, я поеду с Александром Матвеичем: ведь ему всякая опера наслажденье; кажется, если бы я или ты написали оперу, он и ту стал бы слушать», почему Кирсанов не поддержал мнения Веры Павловны, не сказал, что «
в самом деле, Дмитрий, я не
возьму тебе билета», почему это?
— Не надейтесь по-пустому:
в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж не по страсти, а из благоразумного расчета; что, если
возьмет он себе
в голову сделать счастие ваше вопреки вас самих; если насильно повезут вас под венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во власть старого
мужа…
— Людмила Андреевна! — сказал он, торжественно протягивая ей руку, — я предлагаю вам свою руку,
возьмите ее? Это рука честного человека, который бодро поведет вас по пути жизни
в те высокие сферы,
в которых безраздельно царят истина, добро и красота. Будемте
муж и жена перед Богом и людьми!
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много.
Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к себе
возьмет. Живи, скажет, подлая, одна
в кромешном аду!
—
Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился
в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра
в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и одурь
возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети были… Ну, да что об этом говорить!.. Не стоит!
— Полуянову послала… Ведь он мне
муж, тятенька, а
в Сибири-то где ему
взять?
Иду я домой во слезах — вдруг встречу мне этот человек, да и говорит, подлец: «Я, говорит, добрый, судьбе мешать не стану, только ты, Акулина Ивановна, дай мне за это полсотни рублей!» А у меня денег нет, я их не любила, не копила, вот я, сдуру, и скажи ему: «Нет у меня денег и не дам!» — «Ты, говорит, обещай!» — «Как это — обещать, а где я их после-то
возьму?» — «Ну, говорит, али трудно у богатого
мужа украсть?» Мне бы, дурехе, поговорить с ним, задержать его, а я плюнула
в рожу-то ему да и пошла себе!
В Дербинском жена свободного состояния Александра Тимофеева ушла от своего
мужа молокана к пастуху Акиму, живет
в тесной, грязной лачужке и уже родила пастуху дочь, а
муж взял к себе другую женщину, сожительницу.
«Так вот ты какая!» — Сергей говорил,
Лицо его весело было…
Он вынул платок, на окно положил,
И рядом я свой положила,
Потом, расставаясь, Сергеев платок
Взяла я — мой
мужу остался…
Нам после годичной разлуки часок
Свиданья короток казался,
Но что ж было делать! Наш срок миновал —
Пришлось бы другим дожидаться…
В карету меня посадил генерал,
Счастливо желал оставаться…
Она
взяла, наконец, верх над мужем-пропойцей, отвоевав право существования, и села
в кабак.
Они переехали
в город, но не успела Полинька здесь осмотреться, как
мужа ее
взяли в острог за составление и выдачу фальшивых векселей.
Для этой цели она напросилась у
мужа, чтобы он
взял ее с собою, когда поедет на ревизию, — заехала будто случайно
в деревню, где рос ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь
в губернский город, написала какое-то странное письмо к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его приехать к ней.
— Ну а если я
возьму себя
в руки? — спросил Ромашов. — Если я достигну того же, чего хочет твой
муж, или еще большего? Тогда?
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа. Видит баба, дело плохо, хоть ИЗ села вон беги: совсем проходу нет. Однако не потеряла, головы, и не то чтобы кинулась на шею благодетелю, а выдержала характер. Смекнул старик, что тут силой не
возьмешь — и впрямь перетащил
мужа в губернский; город, из духовного звания выключил и поместил
в какое-то присутственное место бумагу изводить.
Она немедленно села
в угол, лицом к стене, — и залилась слезами, почти заголосила, ни дать ни
взять русская крестьянка над гробом
мужа или сына.
Егор Егорыч, хоть ему, видимо, не хотелось расставаться с Сусанной, согласился однако, вследствие чего gnadige Frau пересела
в карету,
взяв на всякий случай от
мужа все пузырьки с лекарствами, везомые им для адмиральши, а Сверстов влез
в бричку к Егору Егорычу, и они повернули с большой дороги, а карета поехала дальше по прежнему пути.
— Хорошо, — отвечала gnadige Frau и, распростившись окончательно с своим партнером, подошла к
мужу; он
взял ее за руку и, поместившись рядом с нею на самых отдаленных от гостиной стульях, вступил с нею
в тихий разговор.
Не высказав
мужу нисколько своих подозрений, она вознамерилась съездить
в деревню Федюхино, чтобы взглянуть на житье-бытье Власия, с каковою целью Катрин, опять-таки
в отсутствие
мужа, велела запрячь себе кабриолет и, никого не
взяв с собою, отправилась
в сказанную деревню.
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или
в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч согласится
взять в больничные врачи ее
мужа не иначе, как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности, сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить
в письме своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при своей больнице, то, бога ради, и не делал бы того.
Если тебя изнасиловал какой-нибудь негодяй, — господи, что не возможно
в нашей современной жизни! — я
взял бы тебя, положил твою голову себе на грудь, вот как я делаю сейчас, и сказал бы: «Милое мое, обиженное, бедное дитя, вот я жалею тебя как
муж, как брат, как единственный друг и смываю с твоего сердца позор моим поцелуем».
Была и еще политическая беременность: с сестрицей Варварой Михайловной дело случилось.
Муж у нее
в поход под турка уехал, а она
возьми да и не остерегись! Прискакала как угорелая
в Головлево — спасай, сестра!
Елена не возражала своему
мужу;
в это мгновение ее гораздо больше беспокоила слабость Инсарова, чем состояние всего молодого поколения России… Она села возле него,
взяла работу. Он закрыл глаза и лежал неподвижно, весь бледный и худой. Елена взглянула на его резко обрисовавшийся профиль, на его вытянутые руки, и внезапный страх защемил ей сердце.
От Ильинской Пугачев опять обратился к Верхне-Озерной. Ему непременно хотелось ее
взять, тем более что
в ней находилась жена бригадира Корфа. Он грозился ее повесить, злобясь на ее
мужа, который думал обмануть его лживыми переговорами.
8. 773 года,
в великом посту, тот
муж ее тайным образом пришел к хуторскому их дому вечером под окошко, которого она и пустила; но того ж самого часа объявила казакам, а они,
взявши его, повели к станичному атаману, а он-де отправил
в Верхнюю Чирскую станицу к старшине, но о имени его не упомнит, а оттуда
в Черкасский; но не довезя, однако ж, до оного,
в Цымлянской станице бежал и потому, где теперь находится, не ведает.
Она приехала
в последние годы царствования покойной императрицы Екатерины портнихой при французской труппе;
муж ее был второй любовник, но, по несчастию, климат Петербурга оказался для него гибелен, особенно после того, как, оберегая с большим усердием, чем нужно женатому человеку, одну из артисток труппы, он был гвардейским сержантом выброшен из окна второго этажа на улицу; вероятно, падая, он не
взял достаточных предосторожностей от сырого воздуха, ибо с той минуты стал кашлять, кашлял месяца два, а потом перестал — по очень простой причине, потому что умер.
Она родилась крестьянкой; лет пяти ее
взяли во двор; у ее барыни были две дочери и
муж;
муж заводил фабрики, делал агрономические опыты и кончил тем, что заложил все имение
в Воспитательный дом.
Мне оставалось только удивляться догадливости дачного
мужа, который
взял меня под локоть, таинственно отвел меня
в сторону и проговорил шепотом...
Старуха, находившаяся
в эту минуту за спиною
мужа, принялась моргать изо всей мочи дяде Акиму. Аким
взял тотчас же ложку, придвинулся ко щам и сказал...
— Нет, Глеб Савиныч, оставь лучше, не тронь его… пожалуй, хуже будет… Он тогда злобу
возьмет на нее… ведь
муж в жене своей властен. Человека не узнаешь: иной лютее зверя. Полно, перестань, уйми свое сердце… Этим не пособишь. Повенчаем их; а там будь воля божья!.. Эх, Глеб Савиныч! Не ему, нет, не ему прочил я свою дочку! — неожиданно заключил дедушка Кондратий.
Подражая примеру графини, и княгиня
Вabette, та самая, у которой на руках умер Шопен (
в Европе считают около тысячи дам, на руках которых он испустил дух), и княгиня Аnnеttе, которая всем бы
взяла, если бы по временам, внезапно, как запах капусты среди тончайшей амбры, не проскакивала
в ней простая деревенская прачка; и княгиня Расhеtte, с которою случилось такое несчастие:
муж ее попал на видное место и вдруг, Dieu sait pourquoi, прибил градского голову и украл двадцать тысяч рублей серебром казенных денег; и смешливая княжна Зизи, и слезливая княжна Зозо — все они оставляли
в стороне своих земляков, немилостиво обходились с ними…
Дон-Кихот не мог
взять на руки своей жены и перенести ее домой: он был еще слаб от болезни, а она не слишком портативна, но он зато неподвижно сидел все время, пока «душка» спала, и потом, при обнаружении ею первых признаков пробуждения, переводил ее на постель,
в которой та досыпала свой первый сон, навеянный бредом влюбленного
мужа, а он все смотрел на нее, все любовался ее красотою, вероятно воображая немножко самого себя Торгниром, а ее Ингигердой.