Неточные совпадения
На другой стене
висели ландкарты, все почти изорванные, но искусно подклеенные рукою Карла Иваныча. На третьей стене,
в середине которой была дверь вниз, с одной стороны
висели две линейки: одна — изрезанная, наша, другая — новенькая, собственная, употребляемая им более для поощрения, чем для линевания; с другой — черная доска, на которой кружками отмечались наши большие проступки и крестиками — маленькие. Налево от доски был
угол,
в который нас ставили на колени.
В углу стоял шкаф с посудой; на стене
висел диплом офицерский за стеклом и
в рамке; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, [Кистрин (Кюстрин) — русская крепость.
В противоположном
углу горела лампадка перед большим темным образом Николая чудотворца; крошечное фарфоровое яичко на красной ленте
висело на груди святого, прицепленное к сиянию; на окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым светом; на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами «кружовник»; Николай Петрович любил особенно это варенье.
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам
висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко
в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос
в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках
в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки;
в одном
углу стояла сломанная электрическая машина.
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, — окон
в ней не было, не было и мебели, только
в углу стояла кадка и на краю ее
висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой,
в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его, спускаясь на пол, простирались еще на сажень.
В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками
в диван, спиною
в стенку, смотрел
в потолок и ритмически сопел носом. На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом, на ногах полосатые носки;
в углу купе
висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
«Предусмотрительно», — подумал Самгин, осматриваясь
в светлой комнате, с двумя окнами на двор и на улицу, с огромным фикусом
в углу, с картиной Якобия, премией «Нивы», изображавшей царицу Екатерину Вторую и шведского принца. Картина
висела над широким зеленым диваном, на окнах — клетки с птицами,
в одной хлопотал важный красногрудый снегирь,
в другой грустно сидела на жердочке аккуратненькая серая птичка.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами
висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел
в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную
в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Пошли
в соседнюю комнату, там, на большом, красиво убранном столе, кипел серебряный самовар, у рояля,
в углу, стояла Дуняша, перелистывая ноты, на спине ее
висели концы мехового боа, и Самгин снова подумал о ее сходстве с лисой.
В этой же комнате
в углу висел большой киот с старинными фамильными образами, из которых на одном (всех святых) была большая вызолоченная серебряная риза, та самая, которую хотели закладывать, а на другом (на образе Божьей Матери) — риза бархатная, вышитая жемчугом.
В комнате, даже слишком небольшой, было человек семь, а с дамами человек десять. Дергачеву было двадцать пять лет, и он был женат. У жены была сестра и еще родственница; они тоже жили у Дергачева. Комната была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже было чисто. На стене
висел литографированный портрет, но очень дешевый, а
в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел ко мне, пожал руку и попросил садиться.
В правом
углу висел киот с образом Христа
в терновом венке и стоял аналой, и
в правой же стороне стояла конторка прокурора.
В первой комнате, с большой выступающей облезлой печью и двумя грязными окнами, стояла
в одном
углу черная мерка для измерения роста арестантов,
в другом
углу висел, — всегдашняя принадлежность всех мест мучительства, как бы
в насмешку над его учением, — большой образ Христа.
Перед диваном из красного дерева, с выцветшей бархатной обивкой, стояла конторка палисандрового дерева; над диваном
висела картина с купающимися нимфами; комод, оклеенный карельской березой, точно навалился на простенок между окнами; разбитое трюмо стояло
в углу на простой некрашеной сосновой табуретке; богатый туалет с отломленной ножкой, как преступник, был притянут к стене запыленными шнурками.
В маленькой комнатке, которую доктор занимал
в нижнем этаже, царил тот беспорядок, какой привозят с собой все путешественники:
в углу стоял полураскрытый чемодан, на стене
висело забрызганное дорожной грязью пальто, на окне разложены были хирургические инструменты и стояла раскрытая коробка с табаком.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на нос. Я посмотрел кругом.
В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами
в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами
висело разбитое и тусклое зеркальце
в огромной раме под красное дерево. По
углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
В другом
углу стояла ручная машина Зингера, около дверей на гвозде
висела малокалиберная винтовка Маузера и бинокль Цейса.
В шалаше, из которого вышла старуха, за перегородкою раненый Дубровский лежал на походной кровати. Перед ним на столике лежали его пистолеты, а сабля
висела в головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами,
в углу находился женский серебряный туалет и трюмо. Дубровский держал
в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли он, или только задумался.
В этой комнатке счастье былое,
Дружба светлая выросла там;
А теперь запустенье глухое,
Паутины
висят по
углам.
К стеклам окна прижались чьи-то волосатые, седые, слепые лица;
в углу, над сундуком,
висит платье бабушки, — я это знал, — но теперь казалось, что там притаился кто-то живой и ждет.
Анисимушко вошел степенно, важно; не торопясь помолился
в восточный
угол, где
висел образ, потом поклонился мне и барыне и сел.
Кругом шли турецкие диваны, обтянутые трипом;
в углах стояли камины; на стенах, оклеенных под рытый бархат сбоями,
висели в золотых рамах масляные и не совсем скромного содержания картины; пол был обтянут толстым зеленым сукном.
В следующей комнате, куда привел хозяин гостя своего, тоже
висело несколько картин такого же колорита; во весь почти передний
угол стояла кивота с образами; на дубовом некрашеном столе лежала раскрытая и повернутая корешком вверх книга,
в пергаментном переплете; перед столом у стены
висело очень хорошей работы костяное распятие; стулья были некрашеные, дубовые, высокие, с жесткими кожаными подушками.
Две кровати стояли по стенам,
в углу висела большая
в золотой ризе икона Божьей Матери, и перед ней горела розовая лампадка.
В углу висели стенные часы с разрисованным цветочками циферблатом и подтянутыми на цепочках медными гирями; на перегородке, соединявшейся с потолком деревянными, выкрашенными известкой палочками (за которой, верно, стояла кровать),
висело на гвоздиках две рясы.
Он ничего не сказал мне, но долго молча ходил по комнате, изредка поглядывая на меня с тем же просящим прощения выражением, потом достал из стола тетрадь, записал что-то
в нее, снял сюртук, тщательно сложил его, подошел к
углу, где
висел образ, сложил на груди свои большие белые руки и стал молиться.
В углу помещался старинный образ, пред которым баба еще до нас затеплила лампадку, а на стенах
висели два больших тусклых масляных портрета: один покойного императора Николая Павловича, снятый, судя по виду, еще
в двадцатых годах столетия; другой изображал какого-то архиерея.
Я покупал говядину
в какой-то лавочке «на
углу»; Глумов — на Круглом рынке; я покупал рыбу
в Чернышевом переулке, Глумов — на Мытном дворе; я приобретал дичь
в первой попавшейся лавке, на дверях которой
висел замороженный заяц, Глумов —
в каком-то складе, близ Шлиссельбургской заставы.
В единственной чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной школы;
в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным сукном, на котором лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым
в нее пером;
в восточном
углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
Старуха слезала с печи осторожно, точно с берега реки
в воду, и, шлепая босыми ногами, шла
в угол, где над лоханью для помоев
висел ушастый рукомойник, напоминая отрубленную голову; там же стояла кадка с водой.
Над столом
висит лампа, за
углом печи — другая. Они дают мало света,
в углах мастерской сошлись густые тени, откуда смотрят недописанные, обезглавленные фигуры.
В плоских серых пятнах, на месте рук и голов, чудится жуткое, — больше, чем всегда, кажется, что тела святых таинственно исчезли из раскрашенных одежд, из этого подвала. Стеклянные шары подняты к самому потолку,
висят там на крючках,
в облачке дыма, и синевато поблескивают.
Все
в комнате было на своем месте, только
угол матери печально пустовал, да на стене, над постелью деда,
висел лист бумаги с крупною надписью печатными буквами...
«Вот и отлично, — подумала Бизюкина. — По крайней мере есть хоть одна комната, где все совершенно как следует». Затем она сделала на письменном столе два пятна чернилами, опрокинула ногой
в углу плевальницу и рассыпала по полу песок… Но, боже мой! возвратясь
в зал, акцизница заметила, что она было чуть-чуть не просмотрела самую ужасную вещь: на стене
висел образ!
В присутствии
висит прямо на виду
в большой золотой раме портрет государя
в мундире с лентой и
в углу маленький портрет Христа
в рубахе и терновом венке.
Ровно
в шесть часов вечера приехал добродушный немец
в Голубиную Солободку, к знакомому домику; не встретив никого
в передней,
в зале и гостиной, он хотел войти
в спальню, но дверь была заперта; он постучался, дверь отперла Катерина Алексевна; Андрей Михайлыч вошел и остановился от изумления: пол был устлан коврами; окна завешены зелеными шелковыми гардинами; над двуспальною кроватью
висел парадный штофный занавес;
в углу горела свечка, заставленная книгою; Софья Николавна лежала
в постели, на подушках
в парадных же наволочках, одетая
в щегольской, утренний широкий капот; лицо ее было свежо, глаза блистали удовольствием.
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов
в переднем
углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов,
висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
Вторая комната была вся обита красным сукном;
в правом
углу стоял раззолоченный кивот с иконами,
в богатых серебряных окладах; несколько огромных, обитых жестью сундуков, с приданым и нарядами боярышни, занимали всю левую сторону покоя;
в одном простенке
висело четырехугольное зеркало
в узорчатых рамках и шитое золотом и шелками полотенце.
В углу,
в приемной, стоит большой образ
в киоте, с тяжелою лампадой, возле — ставник
в белом чехле; на стенах
висят портреты архиереев, вид Святогорского монастыря и венки из сухих васильков.
— Сошки-то? Известно, на чтò сошки, батюшка, ваше сиятельство. Хоть маломальски подпереть хотелось, сами изволите видеть; вот анадысь
угол завалился, еще помиловал Бог, что скотины
в ту пору не было. Всё-то еле-еле
висит, говорил Чурис, презрительно осматривая свои раскрытые, кривые и обрушенные сараи. — Теперь и стропила, и откосы, и перемёты только тронь, глядишь, дерева дельного не выйдет. А лесу где нынче возьмешь? сами изволите знать.
Фома взглянул из-за плеча отца и увидал:
в переднем
углу комнаты, облокотясь на стол, сидела маленькая женщина с пышными белокурыми волосами; на бледном лице ее резко выделялись темные глаза, тонкие брови и пухлые, красные губы. Сзади кресла стоял большой филодендрон — крупные, узорчатые листья
висели в воздухе над ее золотистой головкой.
Он прошел
в одну из маленьких комнат дома с двумя окнами
в палисадник. Среди нее стоял овальный стол, его окружали старинные стулья, обитые кожей,
в одном простенке
висели часы
в длинном ящике со стеклянной дверью,
в углу стояла горка с серебром.
Дом был дорогой, на окнах
висели пышные занавески, мебель казалась Евсею необыкновенной, красиво одетые девицы — гордыми и неприступными; всё это смущало его. Он жался
в угол, уступая дорогу девицам, они как будто не замечали его, проходя мимо и касаясь своими юбками его ног. Лениво проплывало подавляющими массами полуголое тело, ворочались
в орбитах подведённые глаза.
Два окна второй комнаты выходили на улицу, из них было видно равнину бугроватых крыш и розовое небо.
В углу перед иконами дрожал огонёк
в синей стеклянной лампаде,
в другом стояла кровать, покрытая красным одеялом. На стенах
висели яркие портреты царя и генералов.
В комнате было тесно, но чисто и пахло, как
в церкви.
На окнах были новые белые кисейные занавески с пышными оборками наверху и с такими же буфами у подвязей; посередине окна, ближе к ясеневой кроватке Мани, на длинной медной проволоке
висела металлическая клетка,
в которой порхала подаренная бабушкой желтенькая канарейка; весь
угол комнаты,
в котором стояла кровать, был драпирован новым голубым французским ситцем, и над этою драпировкою,
в самом
угле, склоняясь на Манино изголовье,
висело большое черное распятие с вырезанною из слоновой кости белою фигурою Христа.
Кабинет этот оказался большой комнатой, неоштукатуренной и почти пустой; по стенам, на неровно вбитых гвоздях,
висели две нагайки, трехугольная порыжелая шляпа, одноствольное ружье, сабля, какой-то странный хомут с бляхами и картина, изображающая горящую свечу под ветрами;
в одном
углу стоял деревянный диван, покрытый пестрым ковром. Сотни мух густо жужжали под потолком; впрочем,
в комнате было прохладно; только очень сильно разило тем особенным лесным запахом, который всюду сопровождал Мартына Петровича.
Отворив дверь, Эдвардс вошел к крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было
в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного дыма, помады и пива; с одной стороны красовалось зеркальце
в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям,
висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи; дальше, на деревянном гвозде, торчала остроконечная войлоковая шапка с павлиньим пером на боку; несколько цветных камзолов, шитых блестками, и часть мужской обыденной одежды громоздились
в углу на столе.
Это была маленькая комнатка, выходившая своим единственным окном на улицу;
в углу, у самой двери, стояла небольшая железная кровать, пред окном помещался большой стол, около него два старых деревянных стула — и только. На стене
висел отцветший портрет Гаврилы Степаныча.
Стены были выструганы гладко, и, вероятно, их часто мыли с песком; лавки и полати были выкрашены синей краской, пол желтой охрой;
в переднем
углу висело несколько потемневших образов и медный складень с засохшей вербой за ним.
Комната Пульхерии Ивановны была вся уставлена сундуками, ящиками, ящичками и сундучочками. Множество узелков и мешков с семенами, цветочными, огородными, арбузными,
висело по стенам. Множество клубков с разноцветною шерстью, лоскутков старинных платьев, шитых за полстолетие, были укладены по
углам в сундучках и между сундучками. Пульхерия Ивановна была большая хозяйка и собирала все, хотя иногда сама не знала, на что оно потом употребится.
В подвале с маленькими окнами, закрытыми снаружи частой проволочной сеткой, под сводчатым потолком стоит облако пара, смешанное с дымом махорки. Сумрачно, стекла окон побиты, замазаны тестом, снаружи обрызганы грязью.
В углах, как старое тряпье,
висят клочья паутины, покрытые мучной пылью, и даже черный квадрат какой-то иконы весь оброс серыми пленками.