Неточные совпадения
Алексей Александрович сочувствовал гласному суду в принципе, но некоторым подробностям его применения у нас он не вполне сочувствовал, по известным ему высшим служебным отношениям, и осуждал их, насколько он мог осуждать что-либо высочайше утвержденное. Вся жизнь его протекла в административной деятельности и потому, когда он не сочувствовал чему-либо, то несочувствие его было смягчено признанием необходимости
ошибок и
возможности исправления в каждом деле.
Бабушка на это согласилась, но предупредила меня, что она не будет иметь
возможности дать мне какой бы то ни было совет или остановить меня от увлечения и
ошибки, потому что тот, кто владеет беспереводным рублем, не может ни от кого ожидать советов, а должен руководиться своим умом.
А разозлился я вдруг и выгнал его действительно, может быть, и от внезапной догадки, что он пришел ко мне, надеясь узнать: не осталось ли у Марьи Ивановны еще писем Андроникова? Что он должен был искать этих писем и ищет их — это я знал. Но кто знает, может быть тогда, именно в ту минуту, я ужасно ошибся! И кто знает, может быть, я же, этою же самой
ошибкой, и навел его впоследствии на мысль о Марье Ивановне и о
возможности у ней писем?
Понятно, что через день, через два она исключительно была занята страхом от мысли: «скоро я потеряю
возможность поправить свою
ошибку, если ошибалась в нем».
Она была справедлива в поступках, правдива в словах, строга ко всем без разбора и еще более к себе самой; она беспощадно обвиняла себя в самых тонких иногда уклонениях от тех нравственных начал, которые понимала; этого мало, — она поправляла по
возможности свои
ошибки.
Володя имел такой странный взгляд на девочек, что его могло занимать: сыты ли они, выспались ли, прилично ли одеты, не делают ли
ошибок по-французски, за которые бы ему было стыдно перед посторонними, — но он не допускал мысли, чтобы они могли думать или чувствовать что-нибудь человеческое, и еще меньше допускал
возможность рассуждать с ними о чем-нибудь.
Теперь он уверенно знает, что им совершена какая-то грубая, непростимая
ошибка, какая-то нелепая и смешная неловкость, которую загладить уже нет ни времени, ни
возможности…
Но когда ты знаешь наверное, что ты всякую секунду можешь исчезнуть без малейшей
возможности ни для себя, ни для тех, кого ты вовлечешь в свою
ошибку, поправить ее, и знаешь, кроме того, что бы ты ни сделал во внешнем устройстве мира, все это очень скоро и так же наверно, как и ты сам, исчезнет, не оставив следа, то очевидно, что не из-за чего тебе рисковать такой страшной
ошибкой.
— Конечно, странно, — заметил Дмитрий Яковлевич, — просто непонятно, зачем людям даются такие силы и стремления, которых некуда употребить. Всякий зверь ловко приспособлен природой к известной форме жизни. А человек… не
ошибка ли тут какая-нибудь? Просто сердцу и уму противно согласиться в
возможности того, чтоб прекрасные силы и стремления давались людям для того, чтоб они разъедали их собственную грудь. На что же это?
При переложении оперы для фортепиано теряется большая и лучшая часть подробностей эффектов; многое решительно не может быть с человеческого голоса или с полного оркестра переведено на жалкий, бедный, мертвый инструмент, который должен по мере
возможности воспроизвести оперу; потому при аранжировке многое должно быть переделываемо, многое дополняемо — не с тою надеждою, что в аранжировке опера выйдет лучше, нежели в первоначальном своем виде, а для того, чтобы сколько-нибудь вознаградить необходимую порчу оперы при аранжировке; не потому, чтобы аранжировщик исправлял
ошибки композитора, а просто потому, что он не располагает теми средствами, какими владеет композитор.
Живши в полку, посреди молодых офицеров, он боялся измены жены, а кроме того, увезя несчастную жертву от родных, он получил более
возможности вымещать на ней свою
ошибку и нелюбовь к себе.
Шаховской с радостью согласился, но читать не было никакой
возможности: кроме сквернейшего почерка, грубейщих
ошибок в правописании, — знаков препинания или совсем не было, или они ставились наперекор человеческому смыслу.
Целые полтора года спустя Кузьма Васильевич получил от Эмилии — alias Фридерики Бенгель — письмо на немецком языке, которое он немедленно велел себе перевести и впоследствии неоднократно нам показывал. Оно было испещрено орфографическими
ошибками и восклицательными знаками; на куверте стоял штемпель: «Бреславль». Вот по
возможности верный перевод этого письма...
Неожиданное ухудшение в состоянии поправляющегося больного, неизлечимый больной, требующий от тебя помощи, грозящая смерть больного, всегдашняя
возможность несчастного случая или
ошибки, наконец, сама атмосфера страдания и горя, окружающая тебя, — все это непрерывно держит душу в состоянии какой-то смутной, не успокаивающейся тревоги.
Вскрытие каждого больного, хотя бы умершего от самой «обыкновенной» болезни, чрезвычайно важно для врача; оно указывает ему его
ошибки и способы избежать их, приучает к более внимательному и всестороннему исследованию больного, дает ему
возможность уяснить себе во всех деталях анатомическую картину каждой болезни; без вскрытий не может выработаться хороший врач, без вскрытий не может развиваться и совершенствоваться врачебная наука.
Хотя меня и заточили в крепость, но это еще можно поправить: объявите, что меня
ошибкой приняли за другую женщину, и дайте мне
возможность спокойно воротиться в Оберштейн к моему жениху, имперскому князю Лимбургу».
— Господа! — говорит дядя-полковник, и в голосе его слышатся утомление и горечь. — Господа, кто говорит, что фамильная честь предрассудок? Я этого вовсе не говорю. Я только предостерегаю вас от ложного взгляда, указываю на
возможность непростительной
ошибки. Как вы этого не поймете? Ведь я не по-китайски говорю, а по-русски!
Лицо гипнотизера приняло почти надменное выражение, как бы говорившее, что он не допускает даже мысли о
возможности какой-нибудь
ошибки с его стороны.
— Ну, оставь вздор! Разве все самые лучшие люди ваши не сомневаются; разве они не разбежались, а остальные не ищут
возможности скрыться? И ты сам теперь отдалился разве не с тою же целью, чтобы скрыться от прочих и спасти свою жизнь? Я тебя понимаю — ты должен сильно страдать, видя свою
ошибку и слабость своих единоверцев, и я рада, что дождалась этого и могу спасти тебя: следуй скорее за мною. Я приготовила все, чтобы спасти тебя от позора и смерти.
Прежде чем рассказать, как воспользовался я сознанием моей
ошибки в целях строения новой жизни, упомяну в нескольких словах о г-же NN. Как сообщили газеты, эта почтенная дама скончалась и притом при весьма загадочных обстоятельствах, намекающих на
возможность самоубийства. Горе ее мужа и осиротевшей семьи не поддается описанию. Так говорят газеты. С своей стороны, я сильно, однако, сомневаюсь, чтобы здесь действительно имело место самоубийство, для которого я не вижу достаточных оснований.
Чтό она дала вам? — говорил он поспешно, очевидно уже направляя свою речь не к тому, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его
возможность, а только к тому, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и
ошибки Александра.