Неточные совпадения
В то время, когда Самосвистов подвизался в лице
воина, юрисконсульт произвел чудеса на гражданском поприще: губернатору дал
знать стороною, что прокурор на него пишет донос; жандармскому чиновнику дал
знать, <что> секретно проживающий чиновник пишет на него доносы; секретно проживавшего чиновника уверил, что есть еще секретнейший чиновник, который на него доносит, — и всех привел в такое положение, что к нему должны были обратиться за советами.
— Великий господин, ясновельможный пан! я
знал и брата вашего, покойного Дороша! Был
воин на украшение всему рыцарству. Я ему восемьсот цехинов дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка.
Я
знал, что отец почтет за счастие и вменит себе в обязанность принять дочь заслуженного
воина, погибшего за отечество.
«Сейчас увижу этого, Якова… Я участвую в революции по своей воле, свободно, без надежды что-то выиграть, а не как политик. Я
знаю, что времена Гедеона — прошли и триста
воинов не сокрушат Иерихон капитализма».
Мне досталась самая легкая роль: прикрыть отступление
Воина Андреевича и Александра Егоровича, что я сделал, став к камину спиной и раздвинув немного, как делают, не
знаю зачем, англичане, полы фрака.
Но, на беду инквизиции, первым членом был назначен московский комендант Стааль. Стааль — прямодушный
воин, старый, храбрый генерал, разобрал дело и нашел, что оно состоит из двух обстоятельств, не имеющих ничего общего между собой: из дела о празднике, за который следует полицейски наказать, и из ареста людей, захваченных бог
знает почему, которых вся видимая вина в каких-то полувысказанных мнениях, за которые судить и трудно и смешно.
Но особенно хорошо сказывала она стихи о том, как богородица ходила по мукам земным, как она увещевала разбойницу «князь-барыню» Енгалычеву не бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-Козле и божьем крестнике; страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов она
знала бесчисленно много.
Правила имею:
знаю, например, что один в поле не
воин, и — дело делаю.
— У нас нынче в школах только завоеваниямучат. Молодые люди о полезных занятиях и думать не хотят; всё — «Wacht am Rhein» да «Kriegers Morgenlied» [«Стражу на Рейне», «Утреннюю песню
воина» (нем.)] распевают! Что из этого будет — один бог
знает! — рассказывает третий немец.
— А почему бы и не с ним,
воин? Ну, успокойтесь, — прибавила она, — и не сверкайте глазами. Я и вас возьму. Вы
знаете, что для меня теперь Малевский — фи! — Она тряхнула головой.
Владыко не
знают, к чему этот поезд, а оный горделивец командует: «Терзайте, — говорит, — их: теперь нет их молитвенника», — и проскакал мимо; а за сим стратопедархом — его
воины, а за ними, как стая весенних гусей тощих, потянулись скучные тени, и всё кивают владыке грустно и жалостно, и всё сквозь плач тихо стонут: «Отпусти его! — он один за нас молится».
Ты, гражданский
воин, мужественно перенесший столько устремленных на тебя ударов и стяжавший такую известность, что когда некто ругнул тебя в обществе, то один из твоих клиентов заметил, что каким же образом он говорит это, когда тебя лично не
знает?
Но лишь один вождь, страшный Черная Пантера
знал секрет этого острова. Он весь был насыпан искусственно и держался на стволе тысячелетнего могучего баобаба. И вот отважный
воин, никого не посвящая в свой замысел, каждую ночь подплывает осторожно к острову, ныряет под воду и рыбьей пилою подпиливает баобабовый устой. Наутро он незаметно возвращается в лагерь. Перед последнею ночью он дает приказ своему племени...
— Как и всякому масону, если вы долговременным и прилежным очищением себя приуготовитесь к тому. Орден наш можно уподобить благоустроенному воинству, где каждый по мере усердия и ревности восходит от низших к высшим степеням. Начальники
знают расположение и тайну войны, но простые
воины обязаны токмо повиноваться, а потому число хранителей тайны в нашем ордене было всегда невелико.
Я не утерпел и поехал вчера повидаться и
узнать насчет его борьбы и его протеста за Иоанна
Воина.
Знаю я это, что полковые очень могут меня любить, потому что я и сам почти
воин; но что из меня в полку воспоследует, вы это обсудите?
В первой фигуре, которая спускается с горы, мы
узнаем старогородского исправника
Воина Васильевича Порохонцева, отставного ротмистра, длинного худого добряка, разрешившего в интересах науки учителю Варнаве Препотенскому воспользоваться телом утопленника.
— Да-а, — не сразу отозвалась она. — Бесполезный только — куда его? Ни купец, ни
воин. Гнезда ему не свить, умрёт в трактире под столом, а то — под забором, в луже грязной. Дядя мой говаривал, бывало: «Плохие люди — не нужны, хорошие — недужны». Странником сделался он,
знаете — вера есть такая, бегуны — бегают ото всего? Так и пропал без вести: это полагается по вере их — без вести пропадать…
— Туда же, аника-воин, распустил перья-то!
Знаю я вас, дачников…
— Самый красивый и умный мальчик — это мой сын! Ему было шесть лет уже, когда к нам на берег явились сарацины [Сарацины — древнее название жителей Аравии, а позднее, в период крестовых походов, — всех арабов-мусульман.] — пираты, они убили отца моего, мужа и еще многих, а мальчика похитили, и вот четыре года, как я его ищу на земле. Теперь он у тебя, я это
знаю, потому что
воины Баязета схватили пиратов, а ты — победил Баязета и отнял у него всё, ты должен
знать, где мой сын, должен отдать мне его!
Я
знаю то, что не достоин
Вещать о всех делах твоих:
Я не поэт, я просто
воин, —
В моих устах нескладен стих,
Но ты, о мудрый, знаменитый
Царь кухни, мрачных погребов,
Топленым жиром весь облитый,
Единственный герой Бобров!
— А кажется, очень понятно. Я вас давно уже
знаю, вы мне надоели. Скажите, зачем у вас в петлице эта ленточка? Орден Почетного легиона прилично носить храбрым французским
воинам, а вы…
Зарецкой с своим эскадроном принял направо, а Рославлев пустился прямо через плотину, вдоль которой свистели неприятельские пули. Подъехав к мельнице, он с удивлением увидел, что между ею и мучным амбаром, построенным также на плотине, прижавшись к стенке, стоял какой-то кавалерийской офицер на вороной лошади. Удивление его исчезло, когда он
узнал в этом храбром
воине князя Блесткина.
— Да я почем
знаю, — взбесился наконец
воин, — что я, их укараулю разве? Я зачем приставлен? Смотреть, чтобы камеры никто не упер, я и исполняю свою должность. Вот вам камеры. А ловить ваших цыплят я не обязан по закону. Кто его
знает, какие у вас цыплята вылупятся, может, их на велосипеде не догонишь!
— Некуда мне ходить. Что я, своего дела не
знаю, — обиделся наконец
воин, — что вы меня попрекаете даром, товарищ Рокк!
Она, требуя от одних непрекословного повиновения, другим предписала в закон не только человеколюбие, но и самую приветливость, самую ласковую учтивость; изъявляя, можно сказать, нежное попечение о благосостоянии простого
воина, хотела, чтобы он
знал важность сана своего в Империи и, любя его, любил отечество.
Она
знала, что строгий монашеский чин должен быть свободен от всех земных попечений, столь несообразных с его святостию, и совершила намерение Великого Петра, отдав монастырские деревни под начальство светское, определив достаточные суммы для всех потребностей Духовенства, для благолепия церквей и повелев употребить прочие доходы с его миллиона душ на успокоение престарелых
воинов и содержание духовных училищ [Манифест 1764 г., Февраля 26.].
С изумлением
узнала Европа, что наши, столь легко вооруженные Донские
воины, под начальством Героя, превращаются в фалангу Македонскую и берут крепости.
— Тихон! Радость моя! Голуба! Все я растранжирил, старый крокодил… Впрочем, постой… Там у меня, кажется, еще что-то осталось. — Он пошарил в кармане и вытащил оттуда вместе с грязной ватой, обломками спичек, крошками табаку и другим сором несколько медных монет. — На, получай, старый
воин. И
знай, Тихон, — вдруг с пафосом воскликнул Славянов, ударив себя в грудь кулаком, —
знай, что тебя одного дарит своей дружбой жалкая развалина того, что раньше называлось великим артистом Славяновым-Райским!
Идите; да
узнает народ, что Иоанн желает быть отцом его!» Он дал тайное повеление Холмскому, который, взяв с собою отряд
воинов, занял врата Московские и принял начальство над градом: окрестные селения спешили доставить изобилие его изнуренным жителям.
Елизавета. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты видела этого полковника Ермакова! Вот мужчина! Он и в штатском —
воин! Глазищи! Ручищи!
Знаешь, эдакий… настоящий, для зверского романа! Убить может! Когда я его вижу — у меня ноги дрожат… Нет, ты — вялая, холодная, ты не можешь понять… Василий Ефимович, конечно, должен ревновать, он — муж! Должен!
Саша умолял меня не делать этого, но я не послушал и, обратившись к Александру Семенычу, сказал: «
Знаете ли вы, что по Петербургу ходит пародия „Певца в стане русских
воинов“ на вас и на всех членов Беседы?» — «Нет, не
знаю.
В это время ходила по Петербургу пародия известного стихотворения Жуковского «Певец в стане русских
воинов», написанная на Шишкова и на всю вообще «Беседу русского слова». Один раз племянник Александра Семеныча, Саша Шишков, быв со мной в кабинете у дяди, сказал мне на ухо: «Если б дядя
знал, что у меня в кармане!» — «Что же у тебя такое?» — спросил я. — «Пародия на дядю, и на всю Беседу, написанная Батюшковым».
И видит Аггей: идут его воины-телохранители с секирами и мечами, и начальники, и чиновники в праздничных одеждах. И идут под балдахином парчовым правитель с правительницей: одежды на них золототканые, пояса дорогими каменьями украшенные. И взглянул Аггей в лицо правителю и ужаснулся: открыл ему Господь глаза, и
узнал он ангела Божия. И бежал Аггей в ужасе из города.
— Хе, хе… Оно конечно… Но
знаете, один в поле не
воин. Кабы все — другое дело; всех не тронут! А вы, господин Хвалынцев, я вас полюбил, ей-Богу, полюбил! — продолжал Ардальон, отчасти в протекторском, отчасти в подлаживающемся тоне. — Я вас не
знал прежде… Ведь я, признаться сказать, думал все, что вы шпион.
Вы вовсе не
знаете меня, и теперь я вынужден несколько приподнять завесу, за которою я скрываюсь уже много лет: мое бездействие лишь отдых, я вовсе не мирный селянин и не книжный философ, я человек борьбы, я
воин на поле жизни!
— Я не
знаю, куда вы будете стараться устроить меня, Горя, но повторяю вам еще раз, что с одинаковым восторгом я стану ухаживать за вашими ранеными
воинами, с тем же восторгом буду производить разведки, или участвовать в самом бою в числе ваших стрелков…
— Ты же
знаешь меня, тато!.. Я — твоя дочь. Бог перелил мне твою кровь в мои жилы и не могла я, дочь солдата-воина, оставаться в бездействии, когда…
Михако
знал, что старый нукер был родом из мюридов [Мюриды — фанатики-горцы, окружавшие Шамиля.] —
воинов грозного Шамиля, но, увлеченный львиною храбростью моего деда и образцовыми правилами русских солдат, ушел от своих и на глазах самого Шамиля предался русским.
Теперь, после третьего такого переговора, Ермий более уже не сомневался, что это такой голос, которого надо слушаться. А насчет того, к какому именно Памфалону в Дамаске ему надо идти, Ермий более не беспокоился. Памфалон, которого «все
знают», без сомнения есть какой-либо прославленный поэт, или
воин, или всем известный вельможа. Словом, Ермию размышлять более было не о чем, а на что он сам напросился, то надо идти исполнять.
—
Знаю и тех, кто одной рукой обнимает, а другой замахивается. Я жду
воинов ваших к делу, которое скоро начнется, — с ударением заметил великий князь.
— Хотите ли меня
знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили
воины, друзья мои удивлялись, ненавистники меня поносили, придворные надо мною смеялись, я шутками говорил правду, подобно Балакиреву, который был при Петре Великом и благодетельствовал России. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков.
Предки Иоанновы, воевавшие с новгородцами, бывали иногда побеждаемы неудобством перехода по топким дорогам, пролегающим к Новгороду, болотистым местам и озерам, окружавшим его, но, несмотря на это, ни на позднюю осень, дружины Иоанна бодро пролагали себе путь, где прямо, где околицею. Порой снег заметал следы их, хрустел под копытами лошадей, а порой, при наступлении оттепели, трясины и болота давали себя
знать, но неутомимые
воины преодолевали препятствия и шли далее форсированным маршем.
— Надежда-государь! — сказал он. — Ты доискивался головы моей, снеси ее с плеч, — вот она. Я — Чурчила, тот самый, что надоедал тебе, а более
воинам твоим. Но
знай, государь, мои удальцы уже готовы сделать мне такие поминки, что останутся они на вечную память сынам Новгорода. Весть о смерти моей, как огонь, по пятам доберется до них, и вспыхнет весь город до неба, а свой терем я уже запалил сам со всех четырех углов. Суди же меня за все, а если простишь, — я слуга тебе верный до смерти!
— Как, разве вы не
знаете, что они как свои пять пальцев
знают местность, разделяют её на плане на квадраты, и жарят пулями и снарядами по прицелу на известное расстояние по этим квадратам. Математики, а не
воины…
Почти с благоговейным трепетом явился он первый раз приятелем и собутыльником главы и коновода блестящей плеяды молодых людей — князя Владимира Александровича, которого он
знал и встречал раньше в родительском доме, но тот, к крайней обиде для последнего, на него, кандидата в
воины, не обращал ни малейшего внимания.
— Надежда-государь! — сказал он. — Ты доискивался головы моей, снеси ее с плеч, — вот она. Я — Чурчило, тот самый, что надоедал тебе, а более
воинам твоим. Но
знай, государь, мои удальцы уже готовы сделать мне такие поминки, что останутся они на вечную память сынам Новгорода. Весть о смерти моей, как огонь, по пятам доберется до них, и вспыхнет весь город до неба, а свой терем я уже запалил сам со всех четырех углов. Суди же меня за все, а если простишь, — я слуга тебе верный до смерти!
К тому ж он
знал Луизу как дитя, а образ детский — не сильный проводник к сердцу двадцатилетнего пригожего
воина, которому каждый побежденный городок дарит вместе с лаврами и свежие мирты [Мирт — южное вечнозеленое дерево или кустарник с душистыми белыми цветами.
В одном мы
узнали сейчас Бориса Петровича Шереметева, в другом храбрейшего из
воинов и благороднейшего из вельмож Петра I, князя Михайлу Михайловича Голицына, которому Россия обязана за доставление ей ключа к Бельту.
— Я родителей моих не
знал, — отвечал Вольдемар, — впрочем, повесть сиротства, бедности и нужд не может быть занимательна ни для
воина, который все это почитает вздором, ни для прекрасной госпожи, начинающей только жить.