Неточные совпадения
Я замечал, и многие старые
воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен
умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.
— Да-а, — не сразу отозвалась она. — Бесполезный только — куда его? Ни купец, ни
воин. Гнезда ему не свить,
умрёт в трактире под столом, а то — под забором, в луже грязной. Дядя мой говаривал, бывало: «Плохие люди — не нужны, хорошие — недужны». Странником сделался он, знаете — вера есть такая, бегуны — бегают ото всего? Так и пропал без вести: это полагается по вере их — без вести пропадать…
Наступила страстная неделя. Осажденные питались одною глиною уже пятнадцатый день. Никто не хотел
умереть голодною смертью. Решились все до одного (кроме совершенно изнеможенных) идти на последнюю вылазку. Не надеялись победить (бунтовщики так укрепились, что уже ни с какой стороны к ним из крепости приступу не было), хотели только
умереть честною смертию
воинов.
— Я хочу, — продолжал Милославский, ободренный ласковою речью Авраамия, —
умереть свету и при помощи твоей из
воина земного соделаться
воином Христовым.
Как ни старался Юрий уверить самого себя, что, преклонив к покорности нижегородцев, он исполнит долг свой и спасет отечество от бедствий междоусобной войны, но, несмотря на все убеждения холодного рассудка, он чувствовал, что охотно бы отдал половину своей жизни, если б мог предстать пред граждан нижегородских не посланником пана Гонсевского, но простым
воином, готовым
умереть в рядах их за свободу и независимость России.
Никто не хотел окончить жизнь на своей постеле; едва дышащие от ран и болезней, не могущие уже сражаться
воины, иноки и слуги монастырские приползали
умирать на стенах святой обители от вражеских пуль и ядер, которые сыпались градом на беззащитные их головы.
— И ты, сын Димитрия Милославского, желаешь, наряду с бессильными старцами, с изувеченными и не могущими сражаться
воинами, посвятить себя единой молитве, когда вся кровь твоя принадлежит отечеству? Ты, юноша во цвете лет своих, желаешь, сложив спокойно руки, смотреть, как тысячи твоих братьев,
умирая за веру отцов и святую Русь, утучняют своею кровию родные поля московские?
И какое перо опишет это быстрое и вместе медленное истребление нескольких сот тысяч
воинов, привыкших побеждать или
умирать с оружием в руках на поле чести, но незнакомых еще с ужасами беспорядочного отступления?
Когда взошло солнце и знойными лучами пронизало сумрак тихого покоя, в этот страшный и томный, в этот рассветный час в объятиях обнаженной и мертвой Мафальды, царицы поцелуев, под ее красным покрывалом
умер молодой
воин. Разъединяя свои объятия, в последний раз улыбнулась ему прекрасная Мафальда.
Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я
умру неведомый ему,
Но я ему служил — и сердцем я спокоен…
Пускай наносит вред врагу не каждый
воин,
Но каждый в бой иди! А бой решит судьба…
Я видел красный день: в России нет раба!
И слезы сладкие я пролил в умиленье…
«Довольно ликовать в наивном увлеченье, —
Шепнула Муза мне. — Пора идти вперед:
Народ освобожден, но счастлив ли народ...
Только один избранник осмелился простирать на нее свои виды: именно это был цейгмейстер Вульф, дальний ей родственник, служивший некогда с отцом ее в одном корпусе и деливший с ним последний сухарь солдатский, верный его товарищ, водивший его к брачному алтарю и опустивший его в могилу; любимый пастором Гликом за благородство и твердость его характера, хотя беспрестанно сталкивался с ним в рассуждениях о твердости характера лифляндцев, о намерении посвятить Петру I переводы Квинта Курция и Науки мореходства и о скором просвещении России; храбрый, отважный
воин, всегда готовый
умереть за короля своего и отечество; офицер, у которого честь была не на конце языка, а в сердце и на конце шпаги.
Страх никогда не находил места в душе старого
воина, так что за свое будущее, готовый
умереть каждую минуту, он не боялся.
Слова Бориса Годунова относительно Малюты исполнились — он
умер честною смертью
воина, положив голову на стене крепости Вигтенштейна, как бы в доказательство, что его злодеяния превзошли меру земных казней.
Но от этого стала она еще красивее, моя Сашенька, и теперь лишь я понял, что это так и надо для ее служения: когда
умирает воин, то в образе склонившейся над ним прекрасной сестры он прощается со всею красотою и любовью, уносит этот образ, как бессмертную мечту.