Неточные совпадения
«Поярков», — признал Клим,
входя в свою улицу. Она встретила его шумом работы, таким же, какой он слышал вчера. Самгин пошел тише, пропуская
в памяти своей жильцов этой улицы, соображая: кто из них может строить баррикаду? Из-за угла вышел студент, племянник акушерки, которая раньше жила
в доме Варвары, а теперь — рядом с ним.
Если это подтверждалось, он шел домой с гордостью, с трепетным волнением и долго ночью втайне готовил себя на завтра. Самые скучные, необходимые занятия не казались ему сухи, а только необходимы: они
входили глубже
в основу,
в ткань жизни; мысли, наблюдения, явления не складывались, молча и небрежно,
в архив
памяти, а придавали яркую краску каждому дню.
К бабушке он питал какую-то почтительную, почти благоговейную дружбу, но пропитанную такой теплотой, что по тому только, как он
входил к ней, садился, смотрел на нее, можно было заключить, что он любил ее без
памяти. Никогда, ни
в отношении к ней, ни при ней, он не обнаружил, по своему обыкновению, признака короткости, хотя был ежедневным ее гостем.
Когда Алеша с тревогой и с болью
в сердце
вошел в келью старца, то остановился почти
в изумлении: вместо отходящего больного, может быть уже без
памяти, каким боялся найти его, он вдруг его увидал сидящим
в кресле, хотя с изможженным от слабости, но с бодрым и веселым лицом, окруженного гостями и ведущего с ними тихую и светлую беседу.
Но разгадка последовала гораздо раньше вечера и тоже
в форме нового визита, разгадка
в форме новой, мучительной загадки: ровно полчаса по уходе Епанчиных к нему
вошел Ипполит, до того усталый и изнуренный, что,
войдя и ни слова не говоря, как бы без
памяти, буквально упал
в кресла и мгновенно погрузился
в нестерпимый кашель.
Едва мать и отец успели снять с себя дорожные шубы, как
в зале раздался свежий и громкий голос: «Да где же они? давайте их сюда!» Двери из залы растворились, мы
вошли, и я увидел высокого роста женщину,
в волосах с проседью, которая с живостью протянула руки навстречу моей матери и весело сказала: «Насилу я дождалась тебя!» Мать после мне говорила, что Прасковья Ивановна так дружески, с таким чувством ее обняла, что она ту же минуту всею душою полюбила нашу общую благодетельницу и без
памяти обрадовалась, что может согласить благодарность с сердечною любовью.
Вихров
вошел в этот загородок и поцеловал крест, стоящий на могиле отца; и опять затянулась: вечная
память, и опять мужики и бабы начали плакать почти навзрыд. Наконец, и лития была отслужена.
Известно давно, что у всех арестантов
в мире и во все века бывало два непобедимых влечения. Первое:
войти во что бы то ни стало
в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах тюрьмы
память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние истории».
Избранники сии пошли отыскивать труп и, по тайному предчувствию,
вошли на одну гору, где и хотели отдохнуть, но когда прилегли на землю, то почувствовали, что она была очень рыхла; заподозрив, что это была именно могила Адонирама, они воткнули
в это место для
памяти ветку акации и возвратились к прочим мастерам, с которыми на общем совещании было положено: заменить слово Иегова тем словом, какое кто-либо скажет из них, когда тело Адонирама будет найдено; оно действительно было отыскано там, где предполагалось, и когда один из мастеров взял труп за руку, то мясо сползло с костей, и он
в страхе воскликнул: макбенак, что по-еврейски значит: «плоть отделяется от костей».
Климков слушал чтение и беседу, как сказку, и чувствовал, что слова
входят в голову ему и навсегда вклеиваются
в памяти. Полуоткрыв рот, он смотрел выкатившимися глазами то на одного, то на другого, и, даже когда тёмный взгляд горбатого ощупал его лицо, он не мигнул, очарованный происходившим.
Но стоит настоящему отодвинуться
в прошлое, стоит нам
войти в другую полосу жизни, и
в памяти отлетевший жизненный колорит выступает так ощутительно, что мы удивляемся, как это мы не замечали тогда этой особенной атмосферы, не наслаждались ею
в свое время сознательно и полно.
Несколько минут ничего нельзя было разобрать
в общей суматохе. Народу сбежалось бездна, все кричали, все говорили, дети и старухи плакали, Акулина лежала без
памяти. Наконец мужчины, столяр и прибежавший приказчик,
вошли наверх, и столярова жена
в двадцатый раз рассказала, «как она, ничего не думавши, пошла за пелеринкой, глянула этаким манером: вижу человек стоит; посмотрела: шапка подле вывернута лежит, Глядь, а ноги качаются. Так меня холодом и обдало.
И вот между ними закипает тяжелый, бесконечный, оскорбительный, скучный русский спор. Какой-нибудь отросток мысли, придирка к слову, к сравнению, случайно и вздорно увлекают их внимание
в сторону, и, дойдя до тупика, они уже не помнят, как
вошли в него. Промежуточные этапы исчезли бесследно; надо схватиться поскорее за первую мысль противника, какая отыщется
в памяти, чтобы продлить спер и оставить за собою последнее слово.
И то, что я делал, для юноши моих лет было не так-то легко. Теперь я знаю, что я боролся с ветряной мельницей, но тогда все дело представлялось мне
в ином свете. Сейчас мне уже трудно воспроизвести
в памяти пережитое, но чувство, помнится, у меня было такое, будто одним поступком я нарушаю все законы, божеские и человеческие. И я ужасно трусил, до смешного, но все-таки справился с собою, и когда
вошел к Кате, то был готов к поцелуям, как Ромео.
Начинал Яков снова читать и петь, но уже не мог успокоиться и, сам того не замечая, вдруг задумывался над книгой; хотя слова брата считал он пустяками, но почему-то и ему
в последнее время тоже стало приходить на
память, что богатому трудно
войти в царство небесное, что
в третьем году он купил очень выгодно краденую лошадь, что еще при покойнице жене однажды какой-то пьяница умер у него
в трактире от водки…
И я
вошел и слышал, как последний замок щелкнул за мной с металлическим, довольно музыкальным звоном, который я до сих пор слышу
в памяти, точно это было вчера. Потом еще хлопнула дверь, и я остался один.
Алеша стал твердить наизусть, но ничего не
входило ему
в голову. Он давно отвык от занятий, да и как вытвердить двадцать печатных страниц! Сколько он ни трудился, сколько ни напрягал свою
память, но, когда настал вечер, он не знал более двух или трех страниц, да и то плохо.
Политическая экономия, худо ли — хорошо ли,
вошла в чемодан
памяти. Через день надо было отправляться.
Немцы играли
в Мариинском театре, переделанном из цирка, и немецкий спектакль оставил во мне смутную
память. Тогда
в Мариинском театре давали и русские оперы; но театр этот был еще
в загоне у публики, и никто бы не мог предвидеть, что русские оперные представления заменят итальянцев и Мариинский театр сделается тем, чем был Большой
в дни итальянцев, что он будет всегда полон, что абонемент на русскую оперу так
войдет в нравы высшего петербургского общества.
Мы умышленно опустили завесу на происшествия 14 декабря и не
вошли в подробности изложения массы,
в этот, печальной
памяти, исторический день, одного за другим сменившихся событий.
В Лефортове живет дядюшка вашей жены, Семен Степаныч. Это — прекраснейший человек. Он без
памяти любит вас и вашу Верочку, после своей смерти оставит вам наследство, но… чёрт с ним, с его любовью и с наследством! На ваше несчастье, вы
входите к нему
в то самое время, когда он погружен
в тайны политики.
И потому
в волю народа,
в общую волю, органическую волю
входят историческое предание и традиция, историческая
память о поколениях, отошедших
в вечность.