Неточные совпадения
Прогулку сделали они недалекую: именно, перешли только на другую сторону
улицы, к дому, бывшему насупротив гостиницы, и
вошли в низенькую стеклянную закоптившуюся дверь, приводившую почти
в подвал, где уже сидело за деревянными столами много всяких: и бривших и не бривших бороды, и
в нагольных тулупах и просто
в рубахе, а кое-кто и во фризовой шинели.
— Во-первых, этого никак нельзя сказать на
улице; во-вторых, вы должны выслушать и Софью Семеновну; в-третьих, я покажу вам кое-какие документы… Ну да, наконец, если вы не согласитесь
войти ко мне, то я отказываюсь от всяких разъяснений и тотчас же ухожу. При этом попрошу вас не забывать, что весьма любопытная тайна вашего возлюбленного братца находится совершенно
в моих руках.
В это время
вошла с
улицы целая партия пьяниц уже и без того пьяных, и раздались у входа звуки нанятой шарманки и детский надтреснутый семилетний голосок, певший «Хуторок».
«Поярков», — признал Клим,
входя в свою
улицу. Она встретила его шумом работы, таким же, какой он слышал вчера. Самгин пошел тише, пропуская
в памяти своей жильцов этой
улицы, соображая: кто из них может строить баррикаду? Из-за угла вышел студент, племянник акушерки, которая раньше жила
в доме Варвары, а теперь — рядом с ним.
—
В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было на крыше, он незаметно ушел. По
улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные
в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши,
вошел в дом,
в прохладную тишину. Макаров сидел у стола с газетой
в руке и читал, прихлебывая крепкий чай.
Войдя в свою
улицу, он почувствовал себя дома, пошел тише, скоро перед ним встал человек с папиросой
в зубах, с маузером
в руке.
В быстрой смене шумных дней явился на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся с ним на
улице, но не узнал его
в человеке, похожем на деревенского лавочника. Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой с наушниками, полушубок на груди покрыт мучной и масляной коркой грязи, на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и вспомнил,
войдя вечером к Спивак, что уже видел Кутузова у ворот земской управы.
У входа
в ограду Таврического дворца толпа, оторвав Самгина от его спутника, вытерла его спиною каменный столб ворот, втиснула за ограду, затолкала
в угол, тут было свободнее. Самгин отдышался, проверил целость пуговиц на своем пальто, оглянулся и отметил, что
в пределах ограды толпа была не так густа, как на
улице, она прижималась к стенам, оставляя перед крыльцом дворца свободное пространство, но люди с
улицы все-таки не
входили в ограду, как будто им мешало какое-то невидимое препятствие.
Самгин шагал
в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди с мешками
в руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди
улицы бородатый сектант Ермаков. Когда
вошли в деревню, возница, сорвав шапку с головы, закричал...
Размышляя, Самгин любовался, как ловко рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей за ним с мокрой тряпкой
в руке; когда ей удалось загнать его
в угол двора, он упал под ноги ей, пробежал на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от земли и выбежал на
улицу, а
в ворота, с
улицы,
вошел дворник Захар, похожий на Николая Угодника, и сказал...
Он пошел поскорее, вспомнив, что у него была цель прогулки, и поглядел вокруг, кого бы спросить, где живет учитель Леонтий Козлов. И никого на
улице: ни признака жизни. Наконец он решился
войти в один из деревянных домиков.
Они прошли по лавкам. Вера делала покупки для себя и для Марфеньки, так же развязно и словоохотливо разговаривая с купцами и с встречными знакомыми. С некоторыми даже останавливалась на
улице и
входила в мелочные, будничные подробности, зашла к какой-то своей крестнице, дочери бедной мещанки, которой отдала купленного на платье ей и малютке ситцу и одеяло. Потом охотно приняла предложение Райского навестить Козлова.
Райский
вошел в переулки и
улицы: даже ветер не ходит. Пыль, уже третий день нетронутая, одним узором от проехавших колес лежит по
улицам;
в тени забора отдыхает козел, да куры, вырыв ямки, уселись
в них, а неутомимый петух ищет поживы, проворно раскапывая то одной, то другой ногой кучу пыли.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то
в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз
в моей жизни, мельком на
улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел
в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что
в сущности не стоит).
Идучи по
улице, я заметил издали, что один из наших спутников
вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и
вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами.
В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять
в аллею и потом
в улицу, которая вела
в поле и
в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись
в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно
в гору. Наконец забрались
в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы
вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Мальчик, слуга чиновника, встретивший Митю
в передней, сказывал потом, что он так и
в переднюю
вошел с деньгами
в руках, стало быть, и по
улице все так же нес их пред собою
в правой руке.
Бывают же странности: никто-то не заметил тогда на
улице, как она ко мне прошла, так что
в городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она
вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но
в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
Купрю не сшибешь!» — раздались на
улице и на крыльце, и немного спустя
вошел в контору человек низенького роста, чахоточный на вид, с необыкновенно длинным носом, большими неподвижными глазами и весьма горделивой осанкой.
Пропустив нас, женщина тоже
вошла в юрту, села на корточки у огня и закурила трубку, а дети остались на
улице и принялись укладывать рыбу
в амбар.
Ночью даже приснился ей сон такого рода, что сидит она под окном и видит: по
улице едет карета, самая отличная, и останавливается эта карета, и выходит из кареты пышная дама, и мужчина с дамой, и
входят они к ней
в комнату, и дама говорит: посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
Вернуться домой было некогда, я не хотел бродить по
улицам. За городской стеною находился маленький сад с навесом для кеглей и столами для любителей пива. Я
вошел туда. Несколько уже пожилых немцев играли
в кегли; со стуком катились деревянные шары, изредка раздавались одобрительные восклицания. Хорошенькая служанка с заплаканными глазами принесла мне кружку пива; я взглянул
в ее лицо. Она быстро отворотилась и отошла прочь.
Эта находка так его обрадовала, что он позабыл все и, стряхнувши с себя снег,
вошел в сени, нимало не беспокоясь об оставшемся на
улице куме.
Я как-то шел по Неглинной и против Государственного банка увидал посреди
улицы деревянный барак, обнесенный забором,
вошел в него, встретил инженера, производившего работы, — оказалось, что он меня знал и на мою просьбу осмотреть работы изъявил согласие. Посредине барака зияло узкое отверстие, из которого торчал конец лестницы.
Когда банковские дельцы
вошли в город, все уже было кончено. О каком-нибудь спасении не могло быть и речи.
В центральных
улицах сосредоточивалось теперь главное пекло. Горели каменные дома.
— Эй, Иохим, — сказал он одним вечером,
входя вслед за мальчиком к Иохиму. — Брось ты хоть один раз свою свистелку! Это хорошо мальчишкам на
улице или подпаску
в поле, а ты все же таки взрослый мужик, хоть эта глупая Марья и сделала из тебя настоящего теленка. Тьфу, даже стыдно за тебя, право! Девка отвернулась, а ты и раскис. Свистишь, точно перепел
в клетке!
Не успел я
войти в почтовую избу, как услышал на
улице звук почтового колокольчика, и чрез несколько минут
вошел в избу приятель мой Ч… Я его оставил
в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое происшествие побудило человека нраву крутого, как то был мой приятель, удалиться из Петербурга, и вот что он мне рассказал.
В эту минуту Коля появился на террасе,
войдя с
улицы, и объявил, что вслед за ним идут гости, Лизавета Прокофьевна с тремя дочерьми.
— Потому, — стал продолжать вдруг Рогожин, как будто и не прерывал речи, — потому как если твоя болезнь, и припадок, и крик теперь, то, пожалуй, с
улицы аль со двора кто и услышит, и догадаются, что
в квартире ночуют люди; станут стучать,
войдут… потому они все думают, что меня дома нет.
Некоторые
входили так, как были на
улице,
в пальто и
в шубах.
И Лемм уторопленным шагом направился к воротам,
в которые
входил какой-то незнакомый ему господин,
в сером пальто и широкой соломенной шляпе. Вежливо поклонившись ему (он кланялся всем новым лицам
в городе О…; от знакомых он отворачивался на
улице — такое уж он положил себе правило), Лемм прошел мимо и исчез за забором. Незнакомец с удивлением посмотрел ему вслед и, вглядевшись
в Лизу, подошел прямо к ней.
Родион Потапыч вышел на
улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но дело было неотложное, и старик смело
вошел в настежь открытые ворота на широкий господский двор.
Ночь была темная, и только освещали
улицу огоньки, светившиеся кое-где
в окнах. Фабрика темнела черным остовом, а высокая железная труба походила на корабельную мачту. Издали еще волчьим глазом глянул Ермошкин кабак: у его двери горела лампа с зеркальным рефлектором. Темные фигуры
входили и выходили, а
в открывшуюся дверь вырывалась смешанная струя пьяного галденья.
По трехпогибельному тротуару одной из недальних
улиц Розанов вместе с Араповым дошли до парадного подъезда одного очень опрятного домика и по чистенькой лесенке, освещенной медною лампочкою,
вошли в тепленькую и опрятную квартиру.
Лихонин, по ее словам, взял ее к себе только для того, чтобы увлечь, соблазнить, попользоваться, сколько хватит, ее глупостью, а потом бросить. А она, дура, сделалась и взаправду
в него влюбимшись, а так как она его очень ревновала ко всем этим кудлатым
в кожаных поясах, то он и сделал подлость: нарочно подослал своего товарища, сговорился с ним, а тот начал обнимать Любку, а Васька
вошел, увидел и сделал большой скандал и выгнал Любку на
улицу.
Получив подаяние, она сошла с моста и подошла к ярко освещенным окнам одного магазина. Тут она принялась считать свою добычу; я стоял
в десяти шагах. Денег
в руке ее было уже довольно; видно, что она с самого утра просила. Зажав их
в руке, она перешла через
улицу и
вошла в мелочную лавочку. Я тотчас же подошел к дверям лавочки, отворенным настежь, и смотрел: что она там будет делать?
Помню, мне еще пришло однажды
в голову, что старик и собака как-нибудь выкарабкались из какой-нибудь страницы Гофмана, иллюстрированного Гаварни, и разгуливают по белому свету
в виде ходячих афишек к изданью. Я перешел через
улицу и
вошел вслед за стариком
в кондитерскую.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то на
улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб
войти со мной
в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я
в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
Она пошла домой. Было ей жалко чего-то, на сердце лежало нечто горькое, досадное. Когда она
входила с поля
в улицу, дорогу ей перерезал извозчик. Подняв голову, она увидала
в пролетке молодого человека с светлыми усами и бледным, усталым лицом. Он тоже посмотрел на нее. Сидел он косо, и, должно быть, от этого правое плечо у него было выше левого.
С трудом пробившись на крыльце между пешком шедшими ранеными и носильщиками, входившими с ранеными и выходившими с мертвыми, Гальцин
вошел в первую комнату, взглянул и тотчас же невольно повернулся назад и выбежал на
улицу. Это было слишком ужасно!
Колокольчик звякнул над наружной дверью. Молодой крестьянский парень
в меховой шапке и красном жилете
вошел с
улицы в кондитерскую. С самого утра ни один покупатель не заглядывал
в нее… «Вот так-то мы торгуем!» — заметила со вздохом во время завтрака фрау Леноре Санину. Она продолжала дремать; Джемма боялась принять руку от подушки и шепнула Санину: «Ступайте поторгуйте вы за меня!» Санин тотчас же на цыпочках вышел
в кондитерскую. Парню требовалось четверть фунта мятных лепешек.
На дворе стоял почти зимний холод.
Улицы покрыты были какой-то гололедицей, чем-то средним между замерзшим дождем и растаявшим снегом, когда
в скромную
в то время квартиру нового редактора-издателя
вошел Иван Андреевич Вашков, довольно хороший и известный
в Москве литератор, но вечно бедствовавший, частью благодаря своему многочисленному семейству, состоявшему из семи или восьми душ, а частью (и даже большей) благодаря своей губительной и неудержимой страсти к вину.
День для Петра Степановича выдался хлопотливый. От фон Лембке он поскорее побежал
в Богоявленскую
улицу, но, проходя по Быковой
улице, мимо дома,
в котором квартировал Кармазинов, он вдруг приостановился, усмехнулся и
вошел в дом. Ему ответили: «Ожидают-с», что очень заинтересовало его, потому что он вовсе не предупреждал о своем прибытии.
Погруженный
в свои ощущения, он молчал и трусил за своим мучителем. Тот, казалось, забыл о нем; изредка только неосторожно и невежливо толкал его локтем. Вдруг Петр Степанович на самой видной из наших
улиц остановился и
вошел в трактир.
Урядник беспрестанно то
входил в избу, то выходил на
улицу, потому что и его начали обвинять
в укрывательстве и называть потатчиком.
Он произнес последние слова с горячностью, очень редкою
в лице, обязанном наблюдать за своевременною сколкой на
улицах льда, и затем, пожав нам обоим руки,
вошел в квартиру.
Это была длинная и узкая комната, три окна которой выходили на
улицу, а два —
в сени на лестницу, по которой мы только что
вошли.
Плотная масса одинаковых людей весело текла по
улице единою силою, возбуждавшей чувство приязни к ней, желание погрузиться
в нее, как
в реку,
войти, как
в лес. Эти люди ничего не боятся, на все смотрят смело, все могут победить, они достигнут всего, чего захотят, а главное — все они простые, добрые.
В такую именно пору Валериан Николаевич Дарьянов прошел несколько пустых
улиц и, наконец, повернул
в очень узенький переулочек, который наглухо запирался старым решетчатым забором. За забором видна была церковь. Пригнув низко голову, Дарьянов
вошел в низенькую калиточку на церковный погост. Здесь,
в углу этого погоста, местилась едва заметная хибара церковного сторожа, а
в глубине, за целым лесом ветхих надмогильных крестов, ютился низенький трехоконный домик просвирни Препотенской.
Прошли через
улицу и
вошли в другую, которая показалась приезжим какой-то пещерой. Дома темные, высокие, выходы из них узкие, да еще
в половину домов поверх
улицы сделана на столбах настилка, загородившая небо…