Неточные совпадения
Положение было неловкое; наступила темень, сделалось холодно и сыро, и в поле показались
волки. Бородавкин ощутил припадок благоразумия и издал приказ: всю ночь не
спать и дрожать.
Журавль свой нос по шею
Засунул к
Волку в
пасть и с трудностью большею
Кость вытащил и стал за труд просить.
Волк, ночью, думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Там нашли однажды собаку, признанную бешеною потому только, что она бросилась от людей прочь, когда на нее собрались с вилами и топорами, исчезла где-то за горой; в овраг свозили
падаль; в овраге предполагались и разбойники, и
волки, и разные другие существа, которых или в том краю, или совсем на свете не было.
— Ничего я не знаю, а только сердце горит. Вот к отцу пойду, а сам
волк волком. Уж до него тоже
пали разные слухи, начнет выговаривать. Эх, пропадай все проподом!
Штаны у него свалились, запутался он в них,
упал, шепчет —
волк!
Луна плыла среди небес
Без блеска, без лучей,
Налево был угрюмый лес,
Направо — Енисей.
Темно! Навстречу ни души,
Ямщик на козлах
спал,
Голодный
волк в лесной глуши
Пронзительно стонал,
Да ветер бился и ревел,
Играя на реке,
Да инородец где-то пел
На странном языке.
Суровым пафосом звучал
Неведомый язык
И пуще сердце надрывал,
Как в бурю чайки крик…
— Тошнехонько и глядеть-то на них, на мирских, — продолжала Енафа с азартом. — Прежде скитские наедут, так не знают, куда их посадить, а по нонешним временам, как на
волков, свои же и глядят… Не стало прежних-то христолюбцев и питателей, а пошли какие-то богострастники да отчаянные. Бес проскочил и промежду боголюбивых народов… Везде свара и неистовство. Знай себе чай хлебают да табачище
палят.
— Угорел я немножко,
Пал Иваныч, на вашей-то работе… Да и спина у меня тово… плохо гнется. У меня, как у
волка, прямые ребра.
Но воображение мое снова начинало работать, и я представлял себя выгнанным за мое упрямство из дому, бродящим ночью по улицам: никто не пускает меня к себе в дом; на меня
нападают злые, бешеные собаки, которых я очень боялся, и начинают меня кусать; вдруг является
Волков, спасает меня от смерти и приводит к отцу и матери; я прощаю Волкова и чувствую какое-то удовольствие.
Дяди мои хохотали, а бедный
Волков плакал от боли и досады, что не мог
попасть к губернатору, где ему очень хотелось потанцевать.
Вы видите бегущего по лесу
волка:
пасть его открыта, язык высунут, глаза мутны; он рвет землю когтями, бросается на своих собратов, грызет их…
— Ну да, мы; именно мы,"средние"люди. Сообрази, сколько мы испытали тревог в течение одного дня! Во-первых, во все лопатки бежали тридцать верст; во-вторых, нас могли съесть
волки, мы в яму могли
попасть, в болоте загрузнуть; в-третьих, не успели мы обсушиться, как опять этот омерзительный вопрос: пачпорты есть? А вот ужо погоди: свяжут нам руки назад и поведут на веревочке в Корчеву… И ради чего? что мы сделали?
Кипел злой спор, Комаровский, повёртываясь, как
волк, всем корпусом то направо, то налево, огрызался, Галатская и Цветаев вперебой возмущённо
нападали на него, а Максим, глядя в землю, стоял в стороне.
Матвей почувствовал, что по лицу его тяжело текут слёзы, одна, холодная,
попала в рот, и её солоноватый вкус вызвал у него желание завыть, как воют
волки.
— А когда лошадка
пасти ночью: холодна,
волка ходит, — огонь нужна!
Но открыв незапертую калитку, он остановился испуганный, и сердце его
упало: по двору встречу ему шёл Максим в новой синей рубахе, причёсанный и чистенький, точно собравшийся к венцу. Он взглянул в лицо хозяина, приостановился, приподнял плечи и
волком прошёл в дом, показав Кожемякину широкую спину и крепкую шею, стянутую воротом рубахи.
Когда он встречался с человеком, имеющим угрюмый вид, он не наскакивал на него с восклицанием: «Что волком-то смотришь!» — но думал про себя: «Вот человек, у которого, должно быть, на сердце горе лежит!» Когда слышал, что обыватель предается звонкому и раскатистому смеху, то также не обращался к нему с вопросом: «Чего, каналья, пасть-то разинул?» — но думал: «Вот милый человек, с которым и я охотно бы посмеялся, если бы не был помпадуром!» Результатом такого образа действий было то, что обыватели начали смеяться и плакать по своему усмотрению, отнюдь не опасаясь, чтобы в том или другом случае было усмотрено что-либо похожее на непризнание властей.
Выбрав в поле место для ночлега
И нуждаясь в отдыхе давно,
Спит гнездо бесстрашное Олега —
Далеко подвинулось оно!
Залетело, храброе, далече,
И никто ему не господин —
Будь то сокол, будь то гордый кречет.
Будь то черный ворон — половчин.
А в степи, с ордой своею дикой
Серым
волком рыская чуть свет,
Старый Гзак на Дон бежит великий,
И Кончак спешит ему вослед.
Конь
упал, и князь с коня долой,
Серым
волком скачет он домой.
Тот Всеслав людей судом судил,
Города Всеслав князьям делил,
Сам всю ночь, как зверь, блуждал в тумане.
Вечер — в Киеве, до зорь — в Тмуторокани,
Словно
волк,
напав на верный путь.
Мог он Хорсу бег пересягнуть.
— Ну —
волк это… Он — далеко…
Спи…
Лыняев.
Волка хочется поймать, травленого. На след никак не
попаду.
А
Волк в это время бежал в другую сторону. Когда Заяц
упал на него, ему показалось, что кто-то в него выстрелил.
Зная драчливый характер Петрушки, Ванька хотел встать между ним и доктором, но по дороге задел кулаком по длинному носу Петрушки. Петрушке показалось, что его ударил не Ванька, а доктор… Что тут началось!.. Петрушка вцепился в доктора; сидевший в стороне Цыган ни с того ни с сего начал колотить Клоуна, Медведь с рычанием бросился на
Волка, Волчок бил своей пустой головой Козлика — одним словом, вышел настоящий скандал. Куклы пищали тонкими голосами, и все три со страху
упали в обморок.
— Эй, Гермоген, побойся бога, не проливай напрасной крови… Келарь Пафнутий давно бы сдал нам монастырь и братия тоже, а ты один упорствуешь. На твою голову
падет кровь на брани убиенных. Бог-то все видит, как ты из пушек
палишь.
Волк ты, а не инок.
Здесь отдыхал в полдень Борис Петрович с толпою собак, лошадей и слуг; травля была неудачная, две лисы ушли от борзых и один
волк отбился; в тороках у стремянного висело только два зайца… и три гончие собаки еще не возвращались из лесу на звук рогов и протяжный крик ловчего, который, лишив себя обеда из усердия, трусил по островам с тщетными надеждами, — Борис Петрович с горя побил двух охотников, выпил полграфина водки и лег
спать в избе; — на дворе всё было живо и беспокойно: собаки, разделенные по сворам, лакали в длинных корытах, — лошади валялись на соломе, а бедные всадники поминутно находились принужденными оставлять котел с кашей, чтоб нагайками подымать их.
Они
упали друг другу в объятия; они плакали от радости и от горя; и волчица прыгает и воет и мотает пушистым хвостом, когда найдет потерянного волченка; а Борис Петрович был человек, как вам это известно, то есть животное, которое ничем не хуже
волка; по крайней мере так утверждают натуралисты и филозофы… а эти господа знают природу человека столь же твердо, как мы, грешные, наши утренние и вечерние молитвы; — сравнение чрезвычайно справедливое!..
— А ты, Тихон, всё своё долбишь! — заговорил Артамонов. — Вот, Яков, гляди: наткнулся мужик на одну думу — как
волк в капкан
попал. Вот так же и брат твой. Ты, Никита, про Илью знаешь?
«Не уйдешь, — думал он, —
попадешь под сюркуп [Сюркуп (франц. surcouper) — перекрытие (в карточной игре).] своевременно, отольются
волку овечьи слезы».
Волк может бежать без отдыха от десяти до пятнадцати верст; зато остановившись, он
падает совершенно обессиленный, ткнется рылом в снег, и с ним делать что угодно: ему надо много времени, чтобы отдохнуть.
— Наконец, преследуемый зверь утомится совершенно, выбьется из сил и ляжет окончательно, или, вернее сказать,
упадет, так что приближение охотника и близкое хлопанье арапником его не поднимают; тогда охотник, наскакав на свою добычу, проворно бросается с седла и дубинкой убивает зверя; если же нужно взять его живьем, то хватает за уши или за загривок, поближе к голове, и, с помощию другого охотника, который немедленно подскакивает, надевает на
волка или лису намордник, род уздечки из крепких бечевок; зверь взнуздывается, как лошадь, веревочкой, свитой пополам с конскими волосами; эта веревочка углубляется в самый зев, так что он не может перекусить ее, да и вообще кусаться не может; уздечка крепко завязывается на шее, близ затылка, и соскочить никак не может; уздечка, разумеется, привязана к веревке, на которой вести зверя или тащить куда угодно.
Волков и лис добывают следующим образом: еще с осени, no-голу, не позже половины октября, на открытых местах, около большого леса, или в мелком лесу, в перелесках, вообще, где чаще видают лис и
волков, кладут притравы, то есть бросают ободранную лошадь или корову, для того, чтоб
волки и лисы заблаговременно привыкли их кушать; впрочем, для этого пригодна всякая
падаль или дохлая скотина.
Бывали примеры, что если
волки ходят на приваду стаей и один из них
попадет в капкан, то все другие бросаются на него, разрывают в куски и даже съедают, так что на большом утолоченном и окровавленном пространстве снега останется только лапа в капкане да клочки кожи и шерсти; это особенно случается около святок, когда наступает известное время течки.
Нас непременно ждали, и с тех пор, как вечером разыгрываться метель, все были в большой тревоге — не сбились ли мы с дороги или не случилось ли с нами какое-нибудь другое несчастье: могла сломаться в ухабе оглобля, — могли
напасть волки…
Они начали злобно дергать, рвать, бить его, точно псы отсталого
волка, выли, кричали, катались по земле темною кучею, а на них густо
падали хлопья снега, покрывая весь город белым покровом долгой и скучной зимы.
Все мы тут ахнули: ведь без малого
волку в
пасть своею охотой не полезли.
Шел по улице
волк и всех прохожих бил хвостом. Хвост у него был щетинистый, твердый, как палка: и то мальчика
волк ударит, то девочку, а то одну старую старушку ударил так сильно, что она
упала и расшибла себе нос до крови. Другие
волки хвост поджимают к ногам, когда ходят, а этот держал свой хвост высоко. Храбрый был
волк, но и глупый тоже.
Ну, пошел
волк дальше и опять всех хвостом бьет. Одного человека ударил, другого ударил. Увидел старого старика, и его ударил прямо под коленки. А в руках у старика была корзинка с яйцами;
упал он и все яйца разбил, так они и потекли, и желток и белок. Стоит старик и плачет, а волк-то хохочет...
Пустился косой, как из лука стрела. Бежит, земля дрожит. Гора на пути встренется — он ее «на уру» возьмет; река — он и броду не ищет, прямо вплавь так и чешет; болото — он с пятой кочки на десятую перепрыгивает. Шутка ли? в тридевятое царство поспеть надо, да в баню сходить, да жениться («непременно женюсь!» — ежеминутно твердил он себе), да обратно, чтобы к
волку на завтрак
попасть…
А
волки все близятся, было их до пятидесяти, коли не больше. Смелость зверей росла с каждой минутой: не дальше как в трех саженях сидели они вокруг костров, щелкали зубами и завывали. Лошади давно покинули торбы с лакомым овсом, жались в кучу и, прядая ушами, тревожно озирались. У Патапа Максимыча зуб на зуб не
попадал; везде и всегда бесстрашный, он дрожал, как в лихорадке. Растолкали Дюкова, тот потянулся к своей лисьей шубе, зевнул во всю сласть и, оглянувшись, промолвил с невозмутимым спокойствием...
Поворчал на девок Трифон, но не больно серчал… Нечего думой про девок раскидывать, не медведь их заел, не
волк зарезал — придут, воротятся. Одно гребтело Лохматому: так ли, не так ли, а Карпушке быть в лесу. «Уж коли дело на то пошло, — думает он про Параньку, — так пусть бы с кем хотела, только б не с мироедом…» Подумал так Трифон Михайлыч, махнул рукой и
спать собрался.
— Да вот как: жила я у хозяина двенадцать лет, принесла ему двенадцать жеребят, и все то время пахала да возила, а прошлым годом ослепла и все работала на рушалке; а вот намедни стало мне не в силу кружиться, я и
упала на колесо. Меня били, били, стащили за хвост под кручь и бросили. Очнулась я, насилу выбралась, и куда иду — сама не знаю. —
Волк говорит...
Шакалы [Звери, похожие на маленьких
волков. (Примеч. Л. Н. Толстого.)] поели всю
падаль в лесу, и им нечего стало есть. Вот старый шакал и придумал, как им прокормиться. Он пошел к слону и говорит...
А Кишенский не мог указать никаких таких выгод, чтоб они показались Глафире вероятными, и потому прямо писал: «Не удивляйтесь моему поступку, почему я все это вам довожу: не хочу вам лгать, я действую в этом случае по мстительности, потому что Горданов мне сделал страшные неприятности и защитился такими путями, которых нет на свете презреннее и хуже, а я на это даже не могу намекнуть в печати, потому что, как вы знаете, Горданов всегда умел держаться так, что он ничем не известен и о нем нет повода говорить; во-вторых, это небезопасно, потому что его протекторы могут меня преследовать, а в-третьих, что самое главное, наша петербургская печать в этом случае уподобилась тому пастуху в басне, который, шутя, кричал: „
волки,
волки!“, когда никаких
волков не было, и к которому никто не вышел на помощь, когда действительно
напал на него
волк.
— Да, как я! Вы тогда, я думаю, сели на пароход да дорогой меня честили: «хотел, мол, под уголовщину подвести, жулик,
волк в овечьей шкуре…» Что ж!.. Оно на то смахивало. Человеку вы уж не верили, тому прежнему Усатину, которому все Поволжье верило. И вот, видите, я на скамью подсудимых не
попал. Если кто и поплатился, то я же.
Но в это время
волк, не глядя на него и будто нехотя, издал жалобный, скрипучий звук, повернул к нему морду и остановился. Он точно соображал:
напасть или пренебречь?
И один раз этот мальчик лег
спать и заснул. И во сне он увидал, что идет один по лесу за грибами и вдруг из кустов выскочил
волк и бросился на мальчика.
— Бездельник! Знаю все… я хотел только испытать тебя… ты продаешь меня фавориту… Гм! людей сбывают, как поганую кошку!.. люди пропадают среди бела дня! Но я отыщу, хотя б мертвого… хотя остатки вырву из волчьей
пасти!.. Пора, пора и
волка на псарню!
— Ай, да это наши, русские! — вскричал один солдат. — Шли на
волков, а
попали на баранов. Да вот и чернец. Благослови, отче!