Неточные совпадения
«Бла-го-сло-ви вла-дыко!» медленно один за другим, колебля
волны воздуха, раздались торжественные
звуки.
Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший
волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый
звук не долетал уже оттуда до нашего слуха.
Это было гораздо более похоже на игру, чем на работу, и, хотя в пыльном воздухе, как бы состязаясь силою, хлестали
волны разнообразнейших
звуков, бодрое пение грузчиков, вторгаясь в хаотический шум, вносило в него свой, задорный ритм.
— Осторожность — хорошее качество, — сказал Бердников, и снова Самгин увидал лицо его комически сморщенным. Затем толстяк неожиданно и как-то беспричинно засмеялся. Смеялся он всем телом, смех ходил в нем
волнами, колыхая живот, раздувая шею, щеки, встряхивая толстые бабьи плечи, но смех был почти бесшумен, он всхлипывал где-то в животе, вырываясь из надутых щек и губ глухими булькающими
звуками...
После нескольких
звуков открывалось глубокое пространство, там являлся движущийся мир, какие-то
волны, корабли, люди, леса, облака — все будто плыло и неслось мимо его в воздушном пространстве. И он, казалось ему, все рос выше, у него занимало дух, его будто щекотали, или купался он…
Звуки не те: не мычанье, не повторение трудных пассажей слышит он. Сильная рука водила смычком, будто по нервам сердца:
звуки послушно плакали и хохотали, обдавали слушателя точно морской
волной, бросали в пучину и вдруг выкидывали на высоту и несли в воздушное пространство.
Когда с хор захватывающей
волной полились
звуки мазурки Хлопицкого, все бросились в зал, где танцующие пары выстроились длинной шеренгой.
Иногда опять все кругом делается необыкновенно ясно: именно, основой всего является число, известный механический ритм, из которого, как
звуки из отдельных колебаний воздушной
волны, развивается весь остальной мир.
разбитым, сиплым голосом начала примадонна, толстая, обрюзгшая девица, с птичьим носом. Хор подхватил, и все кругом точно застонало от пестрой
волны закружившихся
звуков. Какой-то пьяный купчик с осовелым лицом дико вскрикивал и расслабленно приседал к самому полу.
Если днем все улицы были запружены народом, то теперь все эти тысячи людей сгрудились в домах, с улицы широкая ярмарочная
волна хлынула под гостеприимные кровли. Везде виднелись огни; в окнах, сквозь ледяные узоры, мелькали неясные человеческие силуэты; из отворявшихся дверей вырывались белые клубы пара, вынося с собою смутный гул бушевавшего ярмарочного моря. Откуда-то доносились
звуки визгливой музыки и обрывки пьяной горластой песни.
Шепот ветра в моих ушах, тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье
волны не охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом своих
звуков.
Да, ты прав, Боткин, — и гораздо больше Платона, — ты, поучавший некогда нас не в садах и портиках (у нас слишком холодно без крыши), а за дружеской трапезой, что человек равно может найти «пантеистическое» наслаждение, созерцая пляску
волн морских и дев испанских, слушая песни Шуберта и запах индейки с трюфлями. Внимая твоим мудрым словам, я в первый раз оценил демократическую глубину нашего языка, приравнивающего запах к
звуку.
Гул от множества голосов
волнами ходил по обширной зале, тот смутный гул, в котором ни одного членораздельного
звука различить нельзя.
А ветер с поля все свистел в уши, и мальчику казалось, что
волны бегут быстрее и их рокот застилает все остальные
звуки, которые несутся теперь откуда-то с другого мира, точно воспоминание о вчерашнем дне.
И
звуки летели и падали один за другим, все еще слишком пестрые, слишком звонкие… Охватившие мальчика
волны вздымались все напряженнее, налетая из окружающего звеневшего и рокотавшего мрака и уходя в тот же мрак, сменяясь новыми
волнами, новыми
звуками… быстрее, выше, мучительнее подымали они его, укачивали, баюкали… Еще раз пролетела над этим тускнеющим хаосом длинная и печальная нота человеческого окрика, и затем все сразу смолкло.
Да, это она, шумная улица. Светлая, гремучая, полная жизни
волна катится, дробясь, сверкая и рассыпаясь тысячью
звуков. Она то поднимается, возрастает, то падает опять к отдаленному, но неумолчному рокоту, оставаясь все время спокойной, красиво-бесстрастной, холодной и безучастной.
Музыка стала приятна матери. Слушая, она чувствовала, что теплые
волны бьются ей в грудь, вливаются в сердце, оно бьется ровнее и, как зерна в земле, обильно увлажненной, глубоко вспаханной, в нем быстро, бодро растут
волны дум, легко и красиво цветут слова, разбуженные силою
звуков.
И другая линия штыков, уходя, заколебалась.
Звук барабанов становился все тупее и тише, точно он опускался вниз, под землю, и вдруг на него налетела, смяв и повалив его, веселая, сияющая, резко красивая
волна оркестра. Это подхватила темп полковая музыка, и весь полк сразу ожил и подтянулся: головы поднялись выше, выпрямились стройнее тела, прояснились серые, усталые лица.
пел выразительно Веткин, и от
звуков собственного высокого и растроганного голоса и от физического чувства общей гармонии хора в его добрых, глуповатых глазах стояли слезы. Арчаковский бережно вторил ему. Для того чтобы заставить свой голос вибрировать, он двумя пальцами тряс себя за кадык. Осадчий густыми, тягучими нотами аккомпанировал хору, и казалось, что все остальные голоса плавали, точно в темных
волнах, в этих низких органных
звуках.
Эти
звуки перекрестной
волной несутся со всех сторон, образуя, вместе с дразнящими криками «гаврошей», [Gavroches — существа, которые в недавние годы были известны под именем gamins de Paris.
Говору не слышно было на палубе: из-за равномерного
звука разрезаемых
волн и пара слышно было, как лошади фыркали и топали ногами на шаланде, слышны были командные слова капитана и стоны раненых.
Этот сырой мрак, все
звуки эти, особенно ворчливый плеск
волн, казалось, всё говорило ему, чтоб он не шел дальше, что не ждет его здесь ничего доброго, что нога его уж никогда больше не ступит на русскую землю по эту сторону бухты, чтобы сейчас же он вернулся и бежал куда-нибудь, как можно дальше от этого страшного места смерти.
И над океаном неслись далеко
звуки музыки, а
волна подпевала и шаловливо кидала кверху белую пену и брызги, и дельфины скакали, обгоняя корабль.
Громады дворцов, церквей стоят легки и чудесны, как стройный сон молодого бога; есть что-то сказочное, что-то пленительно странное в зелено-сером блеске и шелковистых отливах немой
волны каналов, в бесшумном беге гондол, в отсутствии грубых городских
звуков, грубого стука, треска и гама.
Он приглашал открыть карты. Одновременно с
звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из круга игры, наполнилось повелительной тишиной, и я услышал особенный женский голос, сказавший с ударением: «Бегущая по
волнам». Это было как звонок ночью. Но более ничего не было слышно, кроме шума в ушах, поднявшегося от резких ударов сердца, да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор Филатр.
Песня на берегу моря уже умолкла, и старухе вторил теперь только шум морских
волн, — задумчивый, мятежный шум был славной второй рассказу о мятежной жизни. Всё мягче становилась ночь, и всё больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные
звуки хлопотливой жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом
волн… ибо усиливался ветер.
Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни
волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены, — все
звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами.
Я не свожу глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый
звук. Она живет. Она едет по этим полям в полном одиночестве и радуется простору,
волнам золотого моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу в ее глазах, вижу, что для нее нет ничего окружающего ее, ни седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая не радуется новой звезде, ни Рено, с ее красотой, померкшей перед ней, полной жизни и свежести… Она смотрит вдаль… Видит только поля, поля, поля…
…Ветер резкими порывами летал над рекой, и покрытая бурыми
волнами река судорожно рвалась навстречу ветру с шумным плеском, вся в пене гнева. Кусты прибрежного ивняка низко склонялись к земле, дрожащие, гонимые ударами ветра. В воздухе носился свист, вой и густой, охающий
звук, вырывавшийся из десятков людских грудей...
У горного берега река была оживлена — сновали пароходы, шум их доносился тяжким вздохом сюда, в луга, где тихое течение
волн наполняло воздух
звуками мягкими.
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей на них, рабочие, упершись грудями в ручки ворота, рычали, тяжело топали по палубе. Между барж с шумом плескались
волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли по палубе мимо его ног, как огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев рабочих покрывал собой все
звуки.
Могучий вал самой пестрой смеси
звуков гулким эхом отдавался на противоположном берегу и, как пенистая
волна вешней полой воды, тянулся далеко вниз по реке, точно рокот живого человеческого моря.
Тетка, ничего не понимая, подошла к его рукам; он поцеловал ее в голову и положил рядом с Федором Тимофеичем. Засим наступили потемки… Тетка топталась по коту, царапала стенки чемодана и от ужаса не могла произнести ни
звука, а чемодан покачивался, как на
волнах, и дрожал…
Вокруг нас царила та напряжённая тишина, от которой всегда ждёшь чего-то и которая, если б могла продолжаться долго, сводила бы с ума человека своим совершенным покоем и отсутствием
звука, этой яркой тени движения. Тихий шорох
волн не долетал до нас, — мы находились в какой-то яме, поросшей цепкими кустарниками и казавшейся мохнатым зевом окаменевшего животного. Я смотрел на Шакро и думал...
Надежных удальцов до полусотни
На ваши деньги нанял я, сеньор.
Фелука также уж совсем готова:
Ходок отличный. Щегольски загнута,
Лихая мачта в воздухе дрожит;
Прилажен к ней косой латинский парус;
Мадонна шелком вышита на нем;
На флаге герб Тенорьо де Маранья,
И провианту вдоволь. По
волнам,
Как ласточка скользя на них без
звука,
Запрыгает разбойничья фелука!
А кругом все молчало. Ни
звука, кроме вздохов моря. Тучи ползли по небу так же медленно и скучно, как и раньше, но их все больше вздымалось из моря, и можно было, глядя на небо, думать, что и оно тоже море, только море взволнованное и опрокинутое над другим, сонным, покойным и гладким. Тучи походили на
волны, ринувшиеся на землю вниз кудрявыми седыми хребтами, и на пропасти, из которых вырваны эти
волны ветром, и на зарождавшиеся валы, еще не покрытые зеленоватой пеной бешенства и гнева.
Барка тихо покачивалась на игравшей воде, где-то поскрипывало дерево жалобным
звуком, дождь мягко сыпался на палубу, и плескались
волны о борта… Все было грустно и звучало, как колыбельная песнь матери, не имеющей надежд на счастье своего сына…
Поговорив с расчувствовавшимся стариком еще с полчаса, я оставил его домик; Асклипиодот, — покачиваясь на стуле, пел своим могучим баритоном: «
Волною морскою скрывшего древле, гонителя-мучителя фараона…» Меня далеко проводили
звуки этого пения, пока я не завернул за угол к пруду.
Солнце село. Облака над морем потемнели, море тоже стало темным, повеяло прохладой. Кое-где уж вспыхивали звезды, гул работы в бухте прекратился, лишь порой оттуда тихие, как вздохи, доносились возгласы людей. И когда на нас дул ветер, он приносил с собой меланхоличный
звук шороха
волн о берег.
Он смотрел с восторгом, с благоговением, как на что-то святое — так чиста и гармонична была красота этой девушки, цветущей силой юности, он не чувствовал иных желаний, кроме желания смотреть на неё. Над головой его на ветке орешника рыдал соловей, — но для него весь свет солнца и все
звуки были в этой девушке среди
волн.
Волны тихо гладили её тело, бесшумно и ласково обходя его в своем мирном течении.
Мальчик уже давно слышал неясный, глухой и низкий гул, который, как раскачавшиеся
волны, то подымался, то падал, становясь с каждой минутой все страшнее и понятнее. Но, казалось, какая-то отдаленная твердая преграда еще сдерживала его. И вот эта невидимая стена внезапно раздвинулась, и долго сдерживаемые
звуки хлынули из-за нее с ужасающей силой.
Налево был едва виден высокий крутой берег, чрезвычайно мрачный, а направо была сплошная, беспросветная тьма, в которой стонало море, издавая протяжный, однообразный
звук: «а… а… а… а…», и только когда надзиратель закуривал трубку и при этом мельком освещался конвойный с ружьем и два-три ближайших арестанта с грубыми лицами, или когда он подходил с фонарем близко к воде, то можно было разглядеть белые гребни передних
волн.
Она не ответила ему, задумчиво следя за игрой
волн, взбегавших на берег, колыхая тяжелый баркас. Мачта качалась из стороны в сторону, корма, вздымаясь и падая в воду, хлопала по ней.
Звук был громкий и досадливый, — точно баркасу хотелось оторваться от берега, уйти в широкое, свободное море и он сердился на канат, удерживавший его.
Раздался дребезжащий звон разбитого колокола — призыв к работе.
Звуки торопливо неслись в воздухе один за другим и умирали в веселом шорохе
волн.
Ожесточенные крики рвут веселую песню
волн, такую постоянную, так гармонично слитую с торжественной тишиной сияющего неба, что она кажется
звуком радостной игры солнечных лучей на равнине моря.
Ветер ласково гладил атласную грудь моря; солнце грело ее своими горячими лучами, и море, дремотно вздыхая под нежной силой этих ласк, насыщало жаркий воздух соленым ароматом испарений. Зеленоватые
волны, взбегая на желтый песок, сбрасывали на него белую пену, она с тихим
звуком таяла на горячем песке, увлажняя его.
И долго молча плакала она.
Рассыпавшись на кругленькие плечи,
Ее власы бежали, как
волна.
Лишь иногда отрывистые речи,
Отзыв того, чем грудь была полна,
Блуждали на губах ее; но
звукиЯснее были слов… И голос муки
Мой Саша понял, как язык родной;
К себе на грудь привлек ее рукой
И не щадил ни нежностей, ни ласки,
Чтоб поскорей добраться до развязки.
В комнате сразу стало шумно — пришедшие внесли с собою целую
волну разнообразных
звуков. Усатый человек с насмешливыми глазами оказался гармонистом; он сейчас же сел в угол дивана и поставил себе на колени большую гармонику с бесчисленным количеством клапанов и взял какой-то чрезвычайно высокий н бойкий аккорд, после чего победоносно взглянул на Тихона Павловича и налил себе рюмку водки.
Цирельман поднял кверху руки, отчего рукава лапсердака сползли вниз и обнажили худые, костлявые, красные кисти, закинул назад голову и возвел глаза к закопченному потолку. Из груди его вылетел сиплый, но высокий и дрожащий
звук, который долго и жалобно вибрировал под низкими сводами, и когда он, постепенно слабея, замер, то слышно было, как в погребе быстро затихали, подобно убегающей
волне, последние разговоры. И тотчас же в сыром, тяжелом воздухе наступила чуткая тишина.
При
звуках радостных, громовых,
На брань от пристани спеша,
Вступает в царство
волн суровых;
Дуб — тело, ветр — его душа,
Хребет его — в утробе бездны,
Высоки щоглы — в небесах,
Летит на легких парусах,
Отвергнув весла бесполезны;
Как жилы напрягает снасть,
Вмещает силу с быстротою,
И горд своею красотою,
Над морем восприемлет власть.