Неточные совпадения
Понимая всю важность этих
вопросов, издатель настоящей летописи считает возможным ответить на них нижеследующее:
история города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще.
Тогда все члены заволновались, зашумели и, пригласив смотрителя народного училища, предложили ему
вопрос: бывали ли в
истории примеры, чтобы люди распоряжались, вели войны и заключали трактаты, имея на плечах порожний сосуд?
Взяв газету, он прилег на диван. Передовая статья газеты «Наше слово» крупным, но сбитым шрифтом, со множеством знаков
вопроса и восклицания, сердито кричала о людях, у которых «нет чувства ответственности пред страной, пред
историей».
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него — роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это —
вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта
история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
Только Иван Дронов требовательно и как-то излишне визгливо ставил
вопросы об интеллигенции, о значении личности в процессе
истории. Знатоком этих
вопросов был человек, похожий на кормилицу; из всех друзей писателя он казался Климу наиболее глубоко обиженным.
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали
историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении к
вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную
историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским. В книгах нет тех странных
вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в процессе творчества
истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на
вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
Если обстановить этими выдумками, машинками, пружинками и таблицами жизнь человека, то можно в pendant к
вопросу о том, «достовернее ли стала
история с тех пор, как размножились ее источники» — поставить
вопрос, «удобнее ли стало жить на свете с тех пор, как размножились удобства?» Новейший англичанин не должен просыпаться сам; еще хуже, если его будит слуга: это варварство, отсталость, и притом слуги дороги в Лондоне.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на
вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал
историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел
вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Поэтому так сложен
вопрос о реальных силах
истории.
Все эти
вопросы, которые приносит с собой новый день всемирной
истории, требуют огромных усилий творческой мысли.
Вопрос для нашего монастыря был важный, так как монастырь наш ничем особенно не был до тех пор знаменит: в нем не было ни мощей святых угодников, ни явленных чудотворных икон, не было даже славных преданий, связанных с нашею
историей, не числилось за ним исторических подвигов и заслуг отечеству.
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти
вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три
вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую
историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем
вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
— Именно не заметил, это вы прекрасно, прокурор, — одобрил вдруг и Митя. Но далее пошла
история внезапного решения Мити «устраниться» и «пропустить счастливых мимо себя». И он уже никак не мог, как давеча, решиться вновь разоблачать свое сердце и рассказывать про «царицу души своей». Ему претило пред этими холодными, «впивающимися в него, как клопы», людьми. А потому на повторенные
вопросы заявил кратко и резко...
Ибо в этих трех
вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая
история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле.
Журнал «
Вопросы жизни» имел большое симптоматическое значение, он отражал течения того времени, он был новым явлением в
истории русских журналов.
Я никогда еще, кажется, не жил так внешне спокойно, уединенно, в отрешенности и погруженности в метафизические
вопросы, как теперь, в самые катастрофические минуты европейской
истории.
Вспоминаю, что однажды в Новоселовском кружке происходили прения по
вопросу о введении в программу духовных академий преподавания сравнительной
истории религий.
Проблема философии
истории. Россия и Европа. Славянофилы и западники.
Вопрос о судьбе России. Сороковые годы. Чаадаев. Печерин. Славянофилы. Киреевский. Аксаков. Хомяков. Письмо Фр. Баадера. Западники. Идеалисты сороковых годов. Грановский. Белинский. Герцен. Дальнейшее развитие славянофильства. Данилевский. Леонтьев. Достоевский.
Возможны три решения
вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь в добре без свободы избрания, без мировой трагедии, без страданий, но и без творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь в добре на вершине земной
истории, купленная ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть, человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь в добре, к которым придет человек через свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е. в Царстве Божием.
Русская философия
истории должна была прежде всего решить
вопрос о смысле и значении реформы Петра, разрезавшей русскую
историю как бы на две части.
Вся наша философия
истории будет ответом на
вопросы в письме Чаадаева.
Появление религии прогресса и социализма обостряет религиозно-эсхатологическую проблему, ставит перед христианским сознанием
вопрос о религиозном смысле
истории и ее завершении, служит возрождению религиозному, связанному с обетованиями и пророчествами.
Никогда еще за всю христианскую
историю не ставился так остро
вопрос о взаимоотношении мистики и церкви.
Вопрос о смысле
истории и есть
вопрос о происхождении зла в мире, о предмирном грехопадении и об искуплении.
Это вселенское религиозное миропонимание и мироощущение, к которому современный мир идет разными путями и с разных концов, прежде всего остро ставит
вопрос о смысле мировой
истории, о религиозном соединении судьбы личности и судьбы вселенной.
Сама постановка этого
вопроса религиозно не может быть оправдана, но иррациональностью
истории всегда
вопрос этот ставился и будет ставиться.
Вот почему религиозно-антропологический
вопрос есть
вопрос о разрешении смысла
истории.
Нельзя верой решать
вопросов физики и химии, политической экономии и
истории, нельзя текстами св. писания возражать против выводов науки.
По настоянию Аглаи князь должен был рассказать тотчас же и даже в большой подробности всю
историю прошлой ночи. Она торопила его в рассказе поминутно, но сама перебивала беспрерывными
вопросами, и почти всё посторонними. Между прочим, она с большим любопытством выслушала о том, что говорил Евгений Павлович, и несколько раз даже переспросила.
Меня удивил твой
вопрос о Барятинском и Швейковском. И тот и другой давно не существуют. Один кончил жизнь свою в Тобольске, а другой — в Кургане. Вообще мы не на шутку заселяем сибирские кладбища. Редкий год, чтоб не было свежих могил. Странно, что ты не знал об их смерти. Когда я писал к тебе, мне и не пришло в мысль обратиться к некрологии, которая, впрочем, в нашем кругу начинает заменять
историю…
Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когда он щупал ее пульс, и не хотела показать ему язык. На все
вопросы его не отвечала ни слова, но все время только пристально смотрела на его огромный Станислав, качавшийся у него на шее. «У нее, верно, голова очень болит, — заметил старичок, — но только как она глядит!» Я не почел за нужное ему рассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная
история.
Тут я ему рассказал об ее характере и все, что я в ней заметил. Слова мои заинтересовали Маслобоева. Я прибавил, что, может быть, помещу ее в один дом, и слегка рассказал ему про моих стариков. К удивлению моему, он уже отчасти знал
историю Наташи и на
вопрос мой: откуда он знает?
В ответ на ее
вопрос о моих делах я рассказал ей всю
историю Елены, со всеми подробностями. Ее чрезвычайно заинтересовал и даже поразил мой рассказ.
— Загляните в скрижали
истории, — говаривал мне воспитатель мой, студент т — ской семинарии [45], — загляните в скрижали
истории, и вы убедитесь, что тот только народ благоденствует и процветает, который не уносится далеко, не порывается, не дерзает до
вопроса.
Понятно, что для этого человека утешения, преподаваемые
историей, составляют не
вопрос экзальтированной веры, а конкретнейшую задачу самого обыкновенного будничного обихода.
Вопрос первый: утешает ли
история?
Конечно, тут не может быть даже
вопроса о том, утешает ли
история.
Когда профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая отвечать на
вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как
вопрос был из русской
истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», — и отметил что-то в журнале.
Фаинушка жалась и, кажется, понимала, что офицер затеял эту
историю единственно с целью блеснуть перед нею;"корреспондент"обдумывал фельетон под названием"Интеллигентные дикари", в которых ставил обществу"Самолет"
вопрос: отвечает ли оно за спокойствие и безопасность едущих на его пароходах пассажиров?
Особенно меня поразила
история каменщика Ардальона — старшего и лучшего работника в артели Петра. Этот сорокалетний мужик, чернобородый и веселый, тоже невольно возбуждал
вопрос: почему не он — хозяин, а — Петр? Водку он пил редко и почти никогда не напивался допьяна; работу свою знал прекрасно, работал с любовью, кирпичи летали в руках у него, точно красные голуби. Рядом с ним больной и постный Петр казался совершенно лишним человеком в артели; он говорил о работе...
По 4-му пункту о том, как делаются еретики, он говорит в одном из
вопросов (в 7-м): «Не показывает ли вся
история того, что самые большие делатели еретиков и мастера этого дела были именно те мудрецы, от которых отец скрыл свои тайны, т. е. лицемеры, фарисеи и законники или совершенно безбожные и извращенные люди».
Прежде скажу о тех сведениях, которые я получил об
истории вопроса о непротивлении злу; потом о тех суждениях об этом
вопросе, которые были высказаны как духовными, т. е. исповедующими христианскую религию, критиками, так и светскими, т. е. не исповедующими христианскую религию; и, наконец, те выводы, к которым я был приведен и теми и другими, и историческими событиями последнего времени.
Вопросы поставлены ясно и прямо, и, казалось, надобно ясно и прямо ответить на них. Но во всех критиках на мою книгу ничего подобного не было сделано, точно так же как не было сделано и по отношению всех тех обличений церковных учителей в отступлении их от закона Христа, которыми со времен Константина полна
история.
На второй день после своего переселения Инсаров встал в четыре часа утра, обегал почти все Кунцово, искупался в реке, выпил стакан холодного молока и принялся за работу; а работы у него было немало: он учился и русской
истории, и праву, и политической экономии, переводил болгарские песни и летописи, собирал материалы о восточном
вопросе, составлял русскую грамматику для болгар, болгарскую для русских.
Честный гёттингенец жил не на розах: он был постоянно подавлен ходом
истории, всякого рода
вопросами и соображениями.
Начинаются сетованья и соболезнованья; рассказывается
история о погибших губернаторах, и в особенности приводится в пример некоторый Иван Петрович, который все совершил, что смертному совершить доступно, то есть недоимки собрал, беспокойных укротил, нравственность водворил, и даже однажды высек совсем неподлежаще одного обывателя, но по
вопросу о мостовых сломился, был отрешен от должности и умер в отставке, не выслужив пенсиона.
Он не смутился и, как я правильно понял, считал неприятной необходимостью затронуть этот
вопрос после
истории с компанией Геза. Поэтому я ответил немедленно...
— Вы думаете, что я дурочка? — поставила она
вопрос прямо. — Если судья здесь и так вежлив, что послал вас рассказывать о себе таинственные
истории, то будьте добры ему передать, что мы — тоже, может быть, — здесь!