Неточные совпадения
Левин провел своего
гостя в комнату для приезжих, куда и были внесены вещи Степана Аркадьича: мешок, ружье в чехле, сумка для сигар, и, оставив его умываться и переодеваться, сам пока прошел в контору сказать о пахоте и клевере. Агафья Михайловна, всегда очень озабоченная честью дома, встретила его в передней
вопросами насчет обеда.
Этот
вопрос, казалось, затруднил
гостя, в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он даже покраснел, — напряжение что-то выразить, не совсем покорное словам. И в самом деле, Манилов наконец услышал такие странные и необыкновенные вещи, каких еще никогда не слыхали человеческие уши.
Несколько
вопросов, им сделанных, показали в
госте не только любознательность, но и основательность; ибо прежде всего расспросил он, сколько у каждого из них душ крестьян и в каком положении находятся их имения, а потом уже осведомился, как имя и отчество.
— Лаврушка прикладом ударил нечаянно, — ответил он на
вопрос Клима, пощупав ноготь и морщась. —
Гости приехали, Семеновский полк, — негромко сообщил он. — Что будем делать — спрашиваете? Драться будем.
— Интересен мне, ваше благородие,
вопрос — как вы думаете: кто человек на земле —
гость али хозяин? — неожиданно и звонко спросил Осип.
Вопрос этот сразу прекратил разговоры плотников, и Самгин, отметив, что на него ожидающе смотрит большинство плотников, понял, что это
вопрос знакомый, интересный для них. Обняв ладонями кружку чая, он сказал...
— Эх, — вздохнул Тагильский и стал рассказывать о красотах Урала даже с некоторым жаром. Нечто поддразнивающее исчезло в его словах и в тоне, но Самгин настороженно ожидал, что оно снова явится.
Гость раздражал и утомлял обилием слов. Все, что он говорил, воспринималось хозяином как фальшивое и как предисловие к чему-то более важному. Вдруг встал
вопрос...
Его отношение к Тагильскому в этот день колебалось особенно резко и утомительно. Озлобление против
гостя истлело, не успев разгореться, неприятная мысль о том, что Тагильский нашел что-то сходное между ним и собою, уступило место размышлению: почему Тагильский уговаривает переехать в Петербург? Он не первый раз демонстрирует доброжелательное отношение ко мне, но — почему? Это так волновало, что даже мелькнуло намерение: поставить
вопрос вслух, в лоб товарищу прокурора.
— А! Это расплата за Прометеев огонь! Мало того что терпи, еще люби эту грусть и уважай сомнения и
вопросы: они — переполненный избыток, роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний; они не родятся среди жизни обыденной: там не до того, где горе и нужда; толпы идут и не знают этого тумана сомнений, тоски
вопросов… Но кто встретился с ними своевременно, для того они не молот, а милые
гости.
Все
вопросы, сомнения, вся лихорадка жизни уходила бы на заботы по хозяйству, на ожидания праздников,
гостей, семейных съездов, на родины, крестины, в апатию и сон мужа!
— Вот позвольте к слову спросить, — живо возразил
гость, — вы изволили сказать «восточный
вопрос», и в газетах поминутно пишут восточный
вопрос: какой это восточный
вопрос?
Придумав вкратце речь, которую он скажет завтра мужикам, Нехлюдов пошел к управляющему и, обсудив с ним за чаем еще раз
вопрос о том, как ликвидировать всё хозяйство, совершенно успокоившись в этом отношении, вошел в приготовленную для него комнату большого дома, всегда отводившуюся для приема
гостей.
Все были не только ласковы и любезны с Нехлюдовым, но, очевидно, были рады ему, как новому и интересному лицу. Генерал, вышедший к обеду в военном сюртуке, с белым крестом на шее, как с старым знакомым, поздоровался с Нехлюдовым и тотчас же пригласил
гостей к закуске и водке. На
вопрос генерала у Нехлюдова о том, что он делал после того, как был у него, Нехлюдов рассказал, что был на почте и узнал о помиловании того лица, о котором говорил утром, и теперь вновь просит разрешения посетить тюрьму.
Веревкин никак не мог догадаться, куда они приехали, но с удовольствием пошел в теплую избу, заранее предвкушая удовольствие выспаться на полатях до седьмого пота. С морозу лихо спится здоровому человеку, особенно когда он отломает верст полтораста. Пока вытаскивались из экипажа чемоданы и наставлялся самовар для
гостей, Веревкин, оглядывая новую избу, суетившуюся у печки хозяйку, напрасно старался решить
вопрос, где они. Только когда в избу вошел Нагибин, Веревкин догадался, что они в Гарчиках.
Хозяйка вышла к
гостю с строго вопросительным видом и, не пригласив сесть, прямо начала с
вопроса...
Наконец встали из-за стола;
гости уехали, и Григорий Иванович дал волю смеху и
вопросам.
В зале встретил ее Кирила Петрович,
гости окружали исправника, нашего знакомца, и осыпали его
вопросами.
Даже Бурмакина удивила форма, в которую вылились эти
вопросы. Если б она спросила его, будет ли он ее «баловать», — о! он наверное ответил бы: баловать! ласкать! любить! и, может быть, даже бросился бы перед ней на колени… Но «ездить в
гости», «наряжать»! Что-то уж чересчур обнаженное слышалось в этих словах…
Хозяин что-то хотел сказать, но только посмотрел на
гостя своими темными близорукими глазами.
Гость понял этот немой
вопрос и ответил...
Когда же вечером, в девять часов, князь явился в гостиную Епанчиных, уже наполненную
гостями, Лизавета Прокофьевна тотчас же начала расспрашивать его о больном, с участием и подробно, и с важностью ответила Белоконской на ее
вопрос: «Кто таков больной и кто такая Нина Александровна?» Князю это очень понравилось.
Князь отвечал всем так просто и радушно, и в то же время с таким достоинством, с такою доверчивостью к порядочности своих
гостей, что нескромные
вопросы затихли сами собой.
Разговор вообще плохо вязался, и Нюрочка выбивалась из сил, чтобы занять чем-нибудь мудреных
гостей. Прежде всего, конечно, явился чай, но Таисья отказалась. О. Сергей все покашливал. Нюрочка предчувствовала, что вся эта сцена разрешится какою-нибудь неприятностью, — так и случилось. Выпив свой стакан, о. Сергей обратился к Таисье с таким
вопросом...
— Это показывает, что у каждого из нас, кроме
гостей, известных нашему союзу, могут быть свои, особые, прежние знакомые, и эти знакомые, чуждые по своему направлению стремлениям нашей ассоциации, могут нас посещать: не здесь, — не так ли? — Рождается отсюда
вопрос: как мы должны вести себя в отношении к таким
гостям?
Доктор ждал
гостя. Он не обременял его никакими
вопросами, помог ему хорошенько обриться; на счастье, Розанов умел стричь, он наскоро поправил Райнерову стрижку, дал ему теплые сапоги, шапку, немного белья и выпроводил на улицу часа за полтора до рассвета.
Мы с сестрицей каждый день ходили к бабушке только здороваться, а вечером уже не прощались; но меня иногда после обеда призывали в гостиную или диванную, и Прасковья Ивановна с коротко знакомыми
гостями забавлялась моими ответами, подчас резкими и смелыми, на разные трудные и, должно признаться, иногда нелепые и неприличные для дитяти
вопросы; иногда заставляла она меня читать что-нибудь наизусть из «Россиады» или сумароковских трагедий.
Поедешь в
гости, а там вдруг
вопрос:"Слышали, что такой-то налог провалился?", или:"Слышали, какую штуку немцы с Шнебеллэ удрали?.. умора!"
«А отчего же перемена в обращении со мной? — вдруг спрашивал он себя и снова бледнел. — Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой день, оделась так нарядно?
гостей, кроме его, не было. Зачем спросила, скоро ли начнутся балеты?»
Вопрос простой; но он вспомнил, что граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он будет с ними. «Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала то, зачем не спрашивала…»
— Осмелюсь сделать один
вопрос, — мягко проговорил доселе молчавший и особенно чинно сидевший хромой учитель, — я желал бы знать, составляем ли мы здесь, теперь, какое-нибудь заседание или просто мы собрание обыкновенных смертных, пришедших в
гости? Спрашиваю более для порядку и чтобы не находиться в неведении.
Хозяйка сидела и не трогалась. Она в это время только вспомнила, как неуместен должен показаться
гостям стоящий на окне цветок и, при всем своем замешательстве, соображала, как бы ловчее сбросить его за открытое окошко? Мысль эта так ее занимала, что она даже не вслушалась в первый
вопрос, с которым отнесся к ней один из ее новоприезжих
гостей, что ей и придало вид особы, непритворно занятой чтением до самозабвения.
Между тем гостья, по-видимому, не скучала, и когда заботливая почтмейстерша в конце ужина отнеслась к ней с
вопросом: не скучала ли она? та с искреннейшею веселостью отвечала, что она не умеет ее благодарить за удовольствие, доставленное ей ее
гостями, и добавила, что если она может о чем-нибудь сожалеть, то это только о том, что она так поздно познакомилась с дьяконом и капитаном Повердовней.
Всех этих тем она коснулась, но не получала в ответ ничего, кроме озадачивших ее отповедей, обнаруживших, что ее
гостям эти
вопросы не любопытны.
Познакомился он с ним необычно и смешно: пришёл однажды в предвечерний час к Ревякиным, его встретила пьяная кухарка, на
вопрос — дома ли хозяева? — проворчала что-то невнятное, засмеялась и исчезла, а
гость прошёл в зал, покашлял, пошаркал ногами, прислушался, — было тихо.
На мой
вопрос, к кому мы едем, Гаршин мне ответил, что
гостит он у знакомых, что мы поедем к нему в садовую беседку, выкупаемся в пруде, и никто нас беспокоить не будет.
Обшитый богатыми галунами кафтан и дорогая сабля подействовали сильнее на этих невежд, чем благородный вид Юрия: они вскочили проворно с своих лавок, и тот, который сделал первый
вопрос, поклонясь вежливо, сказал, что боярин еще не вставал, и если
гостю угодно подождать, то он просит его в другую комнату.
Онучины очень обрадовались молодому князю: он был свежий
гость из России и, следовательно, мог сообщить самые свежие новости, что и как там дома. Сергей Стугин был человек весьма умный и, очевидно, не кис среди мелких и однообразных интересов своей узкой среды бомонда, а стоял au courant [в курсе (франц.).] с самыми разнообразными
вопросами отечества.
И вот в потребное время он взял в руку бутылку мадеры и пошел вокруг, нагибаясь к каждому
гостю с
вопросом: «Прикажете?», но, дойдя до сына и приклонясь к нему, он не выдержал и, вместо «прикажете вина», простонал...
В минуты приезда неожиданных
гостей княгиня только что вернулась из института, где на другой день назначен был выпуск, и находилась в неприятном волнении. Она встретила друзей с изумлением, и ее первым к ним словом был
вопрос...
Она сдалась более на просьбы крестьян и, «чтобы им не было худо», осталась в Протозанове «в
гостях у сыновей» и жила просто, кушая вместе с Ольгою самое простое кушанье Ольгиного приготовления, ни о каких
вопросах общего государственного управления не хотела знать и умерла спокойно, с твердостью, и даже шутила, что теперь опять ничего не боится и что Фотий на нее, наверное, больше грозиться не будет.
Увидит, бывало, человека незнакомого с знаками заслуг, а иногда и в большом чине, и встретит официально
вопросом: «Что вам угодно?» А потом, как тот назовет себя, он сейчас сделает шаг назад и одной рукой начнет лоб почесывать, чтобы лучше вспоминать, а другою отстраняет
гостя.
Прерванный на минуту разговор возобновился; но едва успел Менандр сообщить, что ладзарони лежат целый день на солнце и питаются макаронами, как стали разносить чай, и
гости разделились на группы. Я горел нетерпением улучить минуту, чтобы пристать к одной из них и предложить на обсуждение волновавшие меня сомнения. Но это положительно не удавалось мне, потому что у каждой группы был свой
вопрос, поглощавший все ее внимание.
Вы поднимаете такие
вопросы, что если б не уважение к иностранным
гостям, то вас давно уж следовало бы отправить к мировому.
Этот деревенский дипломат осыпал меня
вопросами, рассказывал о тайных намерениях своего правительства, о поголовном восстании храбрых немцев, о русских казаках, о прусском ландштурме [ополчении (нем.)] и объявил мне, между прочим, что Пруссия ожидает к себе одного великого
гостя.
Но с первых же слов, с неловкого, но почтительного поклона и
вопроса о здоровье Елены Петровны
гость повел себя так просто и даже душевно, как будто век был знаком и был лучшим другом семьи.
— Вот лучше этой кобылы — я смело могу сказать, нет лошади в России, — сказал хозяин, указывая на одну из кобыл.
Гость похвалил. Хозяин взволнованно заходил, забегал, показывал и рассказывал историю и породу каждой лошади.
Гостю, очевидно, было скучно слушать хозяина, и он придумывал
вопросы, чтобы было похоже, что и он интересуется этим.
Этот
вопрос развеселил чрезвычайно
гостей. Не только хмурый маленький, но даже дымчатый улыбнулся в передней. Ангел, искрясь и сияя, объяснил.
Слушая Фридриха Фридриховича,
гости, ожидавшие ужина, так и решились держаться артистических
вопросов.
Среди этих сетований явился давно небывалый
гость: батюшка. На
вопрос: чем потчевать? он только горько усмехнулся, как бы вопрошая: а какие теперь дни? забыл?
«Вы пили чай?» — спрашивала Ольга Михайловна, и тот, к кому относился этот
вопрос, просил не беспокоиться и говорил: «Я подожду», хотя для хозяйки было удобнее, чтобы
гости не ждали, а торопились.
Ольга Михайловна говорила без умолку. Она по опыту знала, что, занимая
гостей, гораздо легче и удобнее говорить, чем слушать. Когда говоришь, нет надобности напрягать внимание, придумывать ответы на
вопросы и менять выражение лица. Но она нечаянно задала какой-то серьезный
вопрос, студент стал говорить длинно, и ей поневоле пришлось слушать. Студент знал, что она когда-то была на курсах, а потому, обращаясь к ней, старался казаться серьезным.
Сказали, между прочим, как они рады таким дорогим и почтенным
гостям, госпожа же Болдухина между ласковыми речами вклеила и
вопрос: отчего Флегонт Афанасьич, Мавра Васильевна и Афанасий Флегонтович не прибыли летом, а пустились в путь уже в позднюю осень?
Аполлос Михайлыч, наконец, вышел к
гостям и начал просить извинения в случившейся неприятности, которой, конечно, он никак не мог ожидать, и вместе с тем предложил на обсуждение общества
вопрос: что делать с вазой?