Неточные совпадения
— Есть у меня, —
сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч мою голову бесталанную!
Злодеем может быть
вор, но это злодей, так
сказать, третьестепенный; злодеем называется убийца, но и это злодей лишь второй степени; наконец, злодеем может быть вольнодумец — это уже злодей настоящий, и притом закоренелый и нераскаянный.
— Ладно. Володеть вами я желаю, —
сказал князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
― Оскорблять можно честного человека и честную женщину, но
сказать вору, что он
вор, есть только la constatation d'un fait. [установление факта.]
— А вот мы скуку сейчас прогоним, —
сказал хозяин. — Бежи, Алексаша, проворней на кухню и
скажи повару, чтобы поскорей прислал нам расстегайчиков. Да где ж ротозей Емельян и
вор Антошка? Зачем не дают закуски?
— Бесчестнейшее дело! И, к стыду, замешались первые чиновники города, сам губернатор. Он не должен быть там, где
воры и бездельники! —
сказал князь с жаром.
Пугачев грозно взглянул на старика и
сказал ему: «Как ты смел противиться мне, своему государю?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне не государь, ты
вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком.
Я надел тулуп и сел верхом, посадив за собою Савельича. «Вот видишь ли, сударь, —
сказал старик, — что я недаром подал мошеннику челобитье: вору-то стало совестно, хоть башкирская долговязая кляча да овчинный тулуп не стоят и половины того, что они, мошенники, у нас украли, и того, что ты ему сам изволил пожаловать; да все же пригодится, а с лихой собаки хоть шерсти клок».
Самозванец несколько задумался и
сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они
воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою».
— Наоборот, —
сказал он. — Варвары Кирилловны — нет? Наоборот, — вздохнул он. — Я вообще удачлив. Я на добродушие
воров ловил, они на это идут. Мечтал даже французские уроки брать, потому что крупный
вор после хорошего дела обязательно в Париж едет. Нет, тут какой-то… каприз судьбы.
— Хороших людей я не встречал, — говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. — И — надоело мне у собаки блох вычесывать, — это я про свою должность. Ведь — что такое
вор, Клим Иванович, если правду
сказать? Мелкая заноза, именно — блоха! Комар, так
сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно — есть ребята, застарелые в преступности. Но ведь все живем по нужде, а не по евангелию. Вот — явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному царю…
— Впрочем — дело не мое. Я, так
сказать, из патриотизма. Знаете, например: свой
вор — это понятно, а, например, поляк или грек — это уж обидно. Каждый должен у своих воровать.
— Совершенно невозможный для общежития народ, вроде как блаженный и безумный. Каждая нация имеет своих
воров, и ничего против них не
скажешь, ходят люди в своей профессии нормально, как в резиновых калошах. И — никаких предрассудков, все понятно. А у нас самый ничтожный человечишка, простой карманник, обязательно с фокусом, с фантазией. Позвольте рассказать… По одному поручению…
— Да я… не знаю! —
сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь, человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких людей, одни делают политику, другие — подлости,
воров развелось до того много, что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
Красавина. Ты полно сиротой-то прикидываться! Ты
скажи, как тебя счесть? За
вора?
— Нет, не все! — вдруг воспламенившись,
сказал Обломов, — изобрази
вора, падшую женщину, надутого глупца, да и человека тут же не забудь.
— Кабы
воры, так все бы взяли, —
сказал Захар, уходя.
В темноте рисовались ей какие-то пятна, чернее самой темноты. Пробегали, волнуясь, какие-то тени по слабому свету окон. Но она не пугалась; нервы были убиты, и она не замерла бы от ужаса, если б из угла встало перед ней привидение, или вкрался бы
вор, или убийца в комнату, не смутилась бы, если б ей
сказали, что она не встанет более.
«Чем доказать, что я — не
вор? Разве это теперь возможно? Уехать в Америку? Ну что ж этим докажешь? Версилов первый поверит, что я украл! „Идея“? Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через сто лет я буду идти, и всегда найдется человек, который
скажет, указывая на меня: „Вот это —
вор“. Он начал с того „свою идею“, что украл деньги с рулетки…»
Опять
сказать, народ здешний —
вор, на что взглянет, то и тянет, никакого в нем мужества нет.
— Слышите, князь, — вопил я ему через стол в исступлении, — они меня же
вором считают, тогда как меня же здесь сейчас обокрали!
Скажите же им,
скажите им обо мне!
— Пожалуйста, без театральных жестов — сделайте одолжение. Я знаю, что то, что я делаю, — подло, что я — мот, игрок, может быть,
вор… да,
вор, потому что я проигрываю деньги семейства, но я вовсе не хочу надо мной судей. Не хочу и не допускаю. Я — сам себе суд. И к чему двусмысленности? Если он мне хотел высказать, то и говори прямо, а не пророчь сумбур туманный. Но, чтоб
сказать это мне, надо право иметь, надо самому быть честным…
— Простите, это несправедливо; всякий
вор знает, что воровство нехорошо и что не надо воровать, что воровство безнравственно, — со спокойной, самоуверенной, всё той же, несколько презрительной улыбкой, которая особенно раздражала Нехлюдова,
сказал Игнатий Никифорович.
— Der erste Dieb im Dorfe, [Первый
вор в деревне,] — по-немецки
сказал управляющий. — Каждый год в лесу попадался. А ты научись уважать чужую собственность, —
сказал управляющий.
—
Скажи ему, чтобы он с себя антихристову печать снял, тогда и не будет у него ни
воров ни убийц. Так и
скажи ему.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда трудно было бы ему это
сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и
вор, — справедливая христианская церковь».
Потому что вместе с ладонкой и мечту мою пойти к Кате и
сказать: «Я подлец, а не
вор» — разорвал!
«Пусть уж лучше я пред тем, убитым и ограбленным, убийцей и
вором выйду и пред всеми людьми, и в Сибирь пойду, чем если Катя вправе будет
сказать, что я ей изменил, и у нее же деньги украл, и на ее же деньги с Грушенькой убежал добродетельную жизнь начинать!
И вот у него рождается мысль, что эти же полторы тысячи, которые он продолжает носить на себе в этой ладонке, он придет, положит пред госпожою Верховцевой и
скажет ей: «Я подлец, но не
вор».
Подробнее на этот раз ничего не
скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право взять их, надо было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный
вор, я подлец, а новую жизнь я не хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
Довольно
сказать, что он беспрерывно стал себя спрашивать: для чего он тогда, в последнюю свою ночь, в доме Федора Павловича, пред отъездом своим, сходил тихонько, как
вор, на лестницу и прислушивался, что делает внизу отец?
Поколь, дескать, я ношу на себе эти деньги — „я подлец, но не
вор“, ибо всегда могу пойти к оскорбленной мною невесте и, выложив пред нею эту половину всей обманно присвоенной от нее суммы, всегда могу ей
сказать: „Видишь, я прокутил половину твоих денег и доказал тем, что я слабый и безнравственный человек и, если хочешь, подлец (я выражаюсь языком самого подсудимого), но хоть и подлец, а не
вор, ибо если бы был
вором, то не принес бы тебе этой половины оставшихся денег, а присвоил бы и ее, как и первую половину“.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня,
скажу вам, такая примета: коли отец
вор, то и сын
вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
— Позвольте, не о том речь, — продолжал я, — велика ли моя вина или нет; но если я убийца, я не хочу, чтоб меня считали
вором. Я не хочу, чтоб обо мне, даже оправдывая меня,
сказали, что я то-то наделал «под пьяную руку», как вы сейчас выразились.
Сторожа, довольные открытием, победой и вообще участием в деле, бросились вон, а Гааз, пользуясь их отсутствием,
сказал вору...
Я не говорю, чтобы Струнников воспользовался чем-нибудь от всех этих снабжений, но на глазах у него происходило самое наглое воровство, в котором принимал деятельное участие и Синегубов, а он между тем считался главным распорядителем дела.
Воры действовали так нагло, что чуть не в глаза называли его колпаком (в нынешнее время
сказали бы, что он стоит не на высоте своего призвания). Ему, впрочем, и самому нередко казалось, что кругом происходит что-то неладное.
Несколько дней я не ходил в школу, а за это время вотчим, должно быть, рассказал о подвиге моем сослуживцам, те — своим детям, один из них принес эту историю в школу, и, когда я пришел учиться, меня встретили новой кличкой —
вор. Коротко и ясно, но — неправильно: ведь я не скрыл, что рубль взят мною. Попытался объяснить это — мне не поверили, тогда я ушел домой и
сказал матери, что в школу не пойду больше.
— Старик
вор и пьяница, — желчно продолжал Ганя, — я нищий, муж сестры ростовщик, — было на что позариться Аглае! Нечего
сказать, красиво!
Разве бы
вор возвестил, куда он уходит?» Излишняя заботливость отвести подозрения и, так
сказать, стереть свои следы на песке…
А вот я теперь
скажу, что из всех мужчин самый порядочный — это
вор или убийца.
Она разорвала все связи, все документы; плюнула на деньги, даже забыла, что они не ее, а отцовы, и отказалась от них, как от грязи, как от пыли, чтоб подавить своего обманщика душевным величием, чтоб считать его своим
вором и иметь право всю жизнь презирать его, и тут же, вероятно,
сказала, что бесчестием себе почитает называться и женой его.
Стало быть, ежели теперича
сказать про меня:"Антон, мол, Стрелов
вор!" — кому в этом разе стыд будет?
Ты говоришь:"Поп завидущ; захочу, десять рублей пошлю — он и не такую притчу мне взбодрит!"Знаю я это. Но вспомни, что ведь ты добродетельный, а Хрисашка
вор и прелюбодей. Если об тебе и за десять копеек поп
скажет, что ты ангельского жития ревнитель — он немного солжет, а каково об Хрисашке-то это слышать! Хрисашка, сияющий добродетелями! Хрисашка, аки благопотребный дождь, упояющий ниву, жаждущу, како освежитися! Слыхана ли такая вещь! А разве ты не слыхал?
Предположение это так нелепо и, можно
сказать, даже чудовищно, что ни один адвокат никогда не осмелится остановиться на идее ненаказуемости, и все так называемые оправдательные речи суть не что иное, как более или менее унизительные варьяции на тему: „не пойман — не
вор!“
— Нет, я
скажу! Про него идет слух, что он в прошлом году приказчика своего убил из-за его жены. Приказчикова жена с ним живет — это как понимать? И к тому же он известный
вор…
«Ишь ты!» — внутренно воскликнула мать, и ей захотелось
сказать хохлу что-то ласковое. Но дверь неторопливо отворилась, и вошел Николай Весовщиков, сын старого
вора Данилы, известный всей слободе нелюдим. Он всегда угрюмо сторонился людей, и над ним издевались за это. Она удивленно спросила его...
— Мать у него без вести пропала, отец —
вор и пьяница, — задумчиво
сказала женщина.
— Вы сами себя выдали, — убеждал его второй
вор, — вместо того чтобы жаловаться, вам следовало бы просто
сказать мне: поделимся, друг! — мы бы и поделились.
— Вы пойдете к следователю, — формулировали свое мнение консультанты, обращаясь к первому
вору, — и откажетесь от первого показания;
скажите: он не украл у меня, я сам ему деньги на сохранение отдал, а он и не знал, откуда они ко мне пришли…
— Репортер, как
вор на ярмарке: все видь, ничего не пропускай, —
сказал мне Н.И. Пастухов в первые дни работы в «Листке».