Неточные совпадения
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу в больнице
врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо
отвечали, что падучая болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «Не притворялся ли он в день катастрофы?» Они дали ему понять, что припадок этот был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизнь пациента была в решительной опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется в живых, хотя очень возможно (прибавил доктор Герценштубе), что рассудок его останется отчасти расстроен «если не на всю жизнь, то на довольно продолжительное время».
Когда я спросил в Александровске, есть ли здесь проститутки, то мне
ответили: «Сколько угодно!» [Полицейское управление, впрочем, дало мне список, в котором было только 30 проституток, свидетельствуемых еженедельно
врачом.]
— Это
врач одной больницы, — мой старый знакомый, —
отвечала Лиза.
— Да, —
отвечал тот, не без досады думая, что все это ему очень нравилось, особенно сравнительно с тем мутным супом и засушенной говядиной, которые им готовила трехрублевая кухарка. То же почувствовал он, выпивая стакан мягкого и душистого рейнвейна, с злобой воображая, что дома, по предписанию
врача, для здоровья, ему следовало бы пить такое именно хорошее вино, а между тем он должен был довольствоваться шестигривенной мадерой.
Перед отъездом в Москву, когда я разузнал все и даже добыл список пострадавших и погибших, я попробовал повидать официальных лиц. Обратился к больничному
врачу, но и он оказался хранителем тайны и отказался
отвечать на вопросы.
Странности в поведении Передонова все более день ото дня беспокоили Хрипача. Он посоветовался с гимназическим
врачом, не сошел ли Передонов с ума.
Врач со смехом
ответил, что Передонову сходить не с чего, а просто дурит по глупости. Поступали и жалобы. Начала Адаменко, она прислала директору тетрадь ее брата с единицею за хорошо исполненную работу.
Становой снова улыбнулся, беззаботно и бодро крякнув,
отвечал, что год тому назад ему лучшие
врачи в Петербурге сказали, что он больше двух лет не проживет.
Перед отъездом в Москву, когда я разузнал все и даже добыл список пострадавших и погибших, я попробовал повидать официальных лиц. Обратился к больничному
врачу, которого я поймал на улице, но он оказался хранителем тайны и отказался
отвечать на вопросы.
— Теперь ничего особенного, хотя и хорошего нет, но после болезнь может идти crescendo, [усиливаясь (ит.)] —
отвечал врач сухо и даже несколько строго.
Иванов. Очевидно, мы с вами никогда не споемся… B последний раз я спрашиваю и
отвечайте, пожалуйста, без предисловий: что собственно вам нужно от меня? Чего вы добиваетесь? (Раздраженно.) И с кем я имею честь говорить: с моим прокурором или с
врачом моей жены?
Иванов. Мучение… Доктор, вы слишком плохой
врач, если предполагаете, что человек может сдерживать себя до бесконечности. Мне страшных усилий стоит не
отвечать вам на ваши оскорбления.
— Бедность, больше ничего, что бедность! —
отвечал тот. — А тут еще к этому случилось, что сама и ребенок заболели. Ко мне она почему-то не соблаговолила прислать, и ее уж один молодой
врач, мой знакомый, навещал; он сказывал мне, что ей не на что было не то что себе и ребенку лекарства купить, но даже булки к чаю, чтобы поесть чего-нибудь.
— Не нужно-с! Не нужно! —
ответил вдруг Елпидифор Мартыныч, кинув быстрый взгляд на деньги и отстраняя их своей рукой от себя. — Я не из корысти спасал больную, а прежде всего — по долгу
врача, а потом и для того, чтобы вы оба устыдились и не на каждом бы перекрестке кричали, что я дурак и идиот: бывают обстоятельства, что и идиоты иногда понадобятся!
— Такая минута, —
ответил доктор. — Я держусь мнения, что
врач должен иногда смотреть на свою задачу несколько шире закона, хотя бы это грозило осложнениями. Мы не всегда знаем, что важнее при некоторых обстоятельствах — жизнь или смерть. Во всяком случае, ему пока хорошо.
— Больной нуждается во
враче, а не здоровый, —
ответил Мелетий с обычной находчивостью. — Пред серпом гнева божия мы все, как трава в поле…
— Да, печень немного болезненна, —
ответил врач, — хотя более болезненна правая плевра.
— Я думаю, что сестра милосердия — не
врач, и она не может об этом судить, — резко
отвечает она.
С каждым днем моей практики передо мною все настойчивее вставал вопрос: по какому-то невероятному недоразумению я стал обладателем врачебного диплома, — имею ли я на этом основании право считать себя
врачом? И жизнь с каждым разом все убедительнее
отвечала мне: нет, не имею!
Я исходил все больницы, был у всех главных
врачей; они выслушивали меня с холодно-любезным, скучающим видом и
отвечали, что мест нет и что вообще я напрасно думаю, будто можно где-нибудь попасть в больницу сразу на платное место.
В другом месте мне
отвечают, что
врача нет дома, в третьем — что он играет в карты и не расположен ехать.
— Кондрашка! — равнодушно
ответил врач, укладывая ланцеты. — Федулов, — сказал он, обращаясь к фельдшеру, — ступай в дом пациента, там и останешься, будешь дежурить у кровати… А что Карл Хрестьяныч, дома?.. — спросил он потом у будочника Маркелова, пришедшего на место не столько ради порядка, сколько из любопытства.
Ну, я ему на обратной стороне его записки
ответил: «Земский
врач Чеканов не желает видеть председателя управы и обедает у себя дома».
Врач накуксился и вызывающе
ответил из угла...
Было так. Папа считался лучшим в Туле детским
врачом. Из Ясной Поляны приехал Лев Толстой просить папу приехать к больному ребенку. Папа
ответил, что у него много больных в городе и что за город он не ездит. Толстой настаивал, папа решительно отказывался. Толстой рассердился, сказал, что папа как
врач обязан поехать. Папа
ответил, что по закону
врачи, живущие в городе, за город не обязаны ездить. Расстались они враждебно.
— Что он, очень плох? — спрашиваю я.
Врач не
отвечает мне и обращается к хозяйке.
Врач не
отвечает. Я всхожу тоже на хоры, вглядываюсь в темноту и только понемногу начинаю различать волосатую голову человека, лежащего на печи.
— Симулирует! — решительно и торжественно объявил главный
врач. — Обратите внимание: на вопросы доктора Шанцера он
отвечает немедленно, а моих как будто совсем не слышит.
Главный
врач представил к медалям человек восемь фельдшеров и госпитальных надзирателей. Ему
ответили, что на каждый госпиталь для нижних чинов будет выдано только по две медали. Награды здесь были оптовые и равномерные, — по две на госпиталь.
Мне рассказывали, что еще под Дашичао Куропаткин, осматривая госпитали, спросил одного главного
врача, почему при госпитале нет бани и хлебопекарни. Главный
врач замялся и
ответил, что они не знают, долго ли тут придется простоять. Куропаткин твердо и спокойно заявил...
— Все утеряно, ваше превосходительство! — уныло
ответил дивизионный
врач.
Начальник дивизии
ответил, что удивляется его письму: по закону, подобного рода вопросы дивизионный
врач решает собственною властью, и ему лучше знать, нужны ли в госпитале сестры.
— Что делаем? Записываем проезжающих раненых, — с усмешкою
отвечали врачи. — То и дело телеграммы: «Немедленно всех эвакуировать»… Записанные ставятся на довольствие. А на довольствие каждого нижнего чина полагается шестьдесят копеек в сутки, на довольствие офицера — рубль двадцать копеек. Смотрители ходят и потирают руки.
Посоветовался Сметанников с сестрами и решил ехать. Через полтора суток к ним, наконец, присоединились главный
врач и смотритель. Сестры боялись, как бы Сметанникову не пришлось
отвечать за самовольный уход. Они сказали главному
врачу...
— Ни двери, ни окна плотно не закрываются, ваше высокопревосходительство! —
ответил главный
врач.
— Дизентерия тоже не принадлежит к числу опасных болезней, но страшно истощает организм, особенно при затяжной форме… —
отвечал мне молодой врач-петербуржец, оставленный при академии для усовершенствования, но прервавший свои научные занятия, чтобы потрудиться на театре войны.
— Я
врач, —
ответил Шатов, услыхав его расспросы, — что случилось?
— Я здесь как
врач около больной, — спокойно, настолько, насколько это было возможно в его положении,
отвечал Федор Осипович, хотя это «зачем» больно резануло его по сердцу.
Тот грустно наклонил голову и лишь благодарным взглядом
ответил врачу. Больная узнала Ивана Павловича и протянула к нему свою руку. Карнеев подал ей свою, она крепко ухватилась за нее и видимо не хотела выпускать. Доктор подвинул ему стул. Иван Павлович сел, не отнимая у Лиды своей руки.
—
Врача здесь нет, —
отвечал хозяин, добродушный крестьянин, — недалеко от нас, в монастыре святого Винцента, вы найдете прекрасного доктора-монаха и хороший уход.
На все вопросы приглашенных им к постели больной
врачей, с доктором Шарко во главе, о причинах, заставивших впасть молодую женщину в такое состояние, он
отвечал, что решительно не может себе самому объяснить их.
— «В таком случае, —
отвечал ему Антон, — благородный
врач Эренштейн дает ему, подлому трусу, своею перчаткой пощечину, которую благороднейший рыцарь может предъявить у своего императора в доказательство, как он достойно носит свое почетное звание».
Покраснел снова художник, пожал с восторгом руку молодому
врачу и с трепетом губ, пояснявших его душевное волнение,
отвечал...
— Полегче, молодой
врач! —
отвечал Аристотель. — Кровь твоя горит напрасно. Ты забыл, что тебе суждено заживлять раны, а не делать их. Для успокоения твоего прибавлю: здесь бой орудиями позволен только в судных делах.
Всё равно, как бы
врач, у которого спросили, есть ли у больного тиф,
ответил бы: «Тифа нет, а есть быстро усиливающаяся чахотка».