Неточные совпадения
Анна смотрела на
худое, измученное, с засыпавшеюся в морщинки пылью, лицо Долли и хотела сказать то, что она думала, именно, что Долли
похудела; но,
вспомнив, что она сама похорошела и что взгляд Долли сказал ей это, она вздохнула и заговорила о себе.
— Да, и повторяю, что человек, который попрекает меня, что он всем пожертвовал для меня, — сказала она,
вспоминая слова еще прежней ссоры, — что это
хуже, чем нечестный человек, — это человек без сердца.
Потом она
вспомнила худую-худую фигуру Петрова с его длинною шеей, в его коричневом сюртуке; его редкие вьющиеся волосы, вопросительные, страшные в первое время для Кити голубые глаза и его болезненные старания казаться бодрым и оживленным в её присутствии.
Он останется прав, а меня, погибшую, еще
хуже, еще ниже погубит…» «Вы сами можете предположить то, что ожидает вас и вашего сына»,
вспомнила она слова из письма.
Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича лошадь или
хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно подавалась вперед. Я думаю, в эту минуту он
вспомнил своего Карагёза…
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому
плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он
вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
И бабушка, занимаясь гостями, вдруг
вспомнит, что с Верой «неладно», что она не в себе, не как всегда, а иначе,
хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда — и опять потеряется. Когда Марфенька пришла сказать, что Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна рассердилась сначала.
Многие
похудели от бессонницы, от усиленной работы и бродили как будто на другой день оргии. И теперь
вспомнишь, как накренило один раз фрегат, так станет больно, будто
вспомнишь какую-то обиду. Сердце хранит долго злую память о таких минутах!
Вспомнила она, как она в открытом, залитом вином красном шелковом платье, с красным бантом в спутанных волосах, измученная и ослабевшая и опьяненная, проводив гостей к двум часам ночи, подсела в промежуток танцев к
худой, костлявой, прыщеватой аккомпаньяторше скрипача и стала жаловаться ей на свою тяжелую жизнь, и как эта аккомпаньяторша тоже говорила, что тяготится своим положением и хочет переменить его, и как к ним подошла Клара, и как они вдруг решили все три бросить эту жизнь.
Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за ним другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо. Дерсу пел что-то печальное, точно он
вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его была монотонная, но в ней было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие чувства. Я присел на камень и слушал его грустную песню. «Поселись там, где поют; кто поет, тот
худо не думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.
Нюрочке вдруг сделалось страшно: старуха так и впилась в нее своими темными, глубоко ввалившимися глазами.
Вспомнив наказ Анфисы Егоровны, она хотела было поцеловать
худую и морщинистую руку молчавшей старухи, но рука Таисьи заставила ее присесть и поклониться старухе в ноги.
— А что ж? — отозвался он. — Коли вы читали — легко
вспомнить. Не будет чуда — нет
худа, а будет чудо — не
худо!
Я тут же и
вспомнил его слова, что он говорил: «как бы
хуже не было, если питье бросить», — и пошел его искать — хотел просить, чтобы он лучше меня размагнетизировал на старое, но его не застал.
— Действительно… Говорят, правда, будто бы и еще
хуже бывает, но в своем роде и Пинега… Знаете ли что? вот мы теперь в Париже благодушествуем, а как
вспомню я об этих Пинегах да Колах — так меня и начнет всего колотить! Помилуйте! как тут на Венеру Милосскую смотреть, когда перед глазами мечется Верхоянск… понимаете… Верхоянск?! А впрочем, что ж я! Говорю, а главного-то и не знаю: за что ж это вас?
Один, с подвязанной какой-то веревочкой рукой, с шинелью в накидку, на весьма грязной рубахе, хотя
худой и бледный, сидел бодро в середине телеги и взялся было за шапку, увидав офицера, но потом,
вспомнив верно, что он раненый, сделал вид, что он только хотел почесать голову.
— Да ты
вспомни, как ты хотел любить: сочинял
плохие стихи, говорил диким языком, так что до смерти надоел этой твоей… Груне, что ли! Этим ли привязывают женщину?
— Да и ты, — сказал добродушно Серебряный, останавливаясь у входа и
вспомнив, как дрался Басманов, — да и ты не
хуже меня рубил их. Что ж ты опять вздумал ломаться, словно баба какая!
Как только заговорил я теперь о каторжниках, которые были не
хуже других, то тотчас же невольно
вспомнил о нем.
Вспоминал, что в опасности он вел себя хорошо, что он не
хуже других, и принят в товарищество храбрых кавказцев.
Но, взглянув в лицо Зимина, бледное и
худое,
вспомнил глуховатый спокойный звук его голоса и без усилия поправился...
Как не под силу придет барахтаться, так
вспомнишь поневоле русскую пословицу:
худой мир лучше доброй брани.
Круглова. Да и кажется… Господи-то меня сохрани! Видела я, дочка, видела эту приятность-то. И теперь еще, как
вспомню, так по ночам вздрагиваю. А как приснится, бывало, поначалу-то, твой покойный отец, так меня сколько раз в истерику ударяло. Веришь ты, как я зла на них, на этих самодуров проклятых! И отец-то у меня был такой, и муж-то у меня был еще
хуже, и приятели-то его все такие же; всю жизнь-то они из меня вымотали. Да, кажется, приведись только мне, так я б одному за всех выместила.
Только
вспомни обо мне, хоть изредка;
худого не
вспоминай, прости
худое; но ведь было же и в нашей любви хорошее, Зиночка!
— Мой друг, я очень понимаю всю важность твоей потери, — отвечал mon oncle, — mais ce n'est pas une raison pour maigrir, mon enfant но это не повод, чтобы
худеть, дитя мое…
Вспомни, что ты женщина и что у тебя есть обязанности перед светом. Смотри же у меня, не
худей, а не то я рассержусь и не буду любить мою куколку!
Гораздо больше, чем войной, мы занимались своими семейными — полковыми, батальонными и ротными — делами. В нашей роте все было тихо и спокойно; у стрелков дела шли
хуже и
хуже. Венцель не унимался; скрытое негодование росло, и после одного случая, которого и теперь, через пять лет, я не могу
вспомнить без тяжелого волнения, дошло до настоящей ненависти.
Юлия. Уж очень тяжело это слово-то «прощай».
Вспомнила я мужа-покойника: очень я плакала, как он умер; а как пришлось сказать «прощай», — в последний раз, — так ведь я было сама умерла. А каково сказать: «Прощай на век» живому человеку? Ведь это
хуже, чем похоронить.
— Очень просто, — равнодушно согласился Дедушка. — Так бери, Стаканыч, и мундштук. Все-таки когда-никогда
вспомнишь товарища. А вот только о чем я тебя попрошу. Тут останется после меня разная хурда-мур-да… одеялишко, подушки и из платья кое-что… Конечно, рухлядь, абер на
худой конец все рублей пятнадцать дадут.
Грустно мне тогда, признаться, сделалось. «Что, думаю, ему в самом-то деле надо мною смеяться? Чем же я
хуже других-прочих женихов, только что вот несчастлив: невеста моя начальнику приглянулась. Так опять это вина не моя». Ну, потом
вспомнил, что идти вечером с Раей повидаться, и повеселел.
Прасковья Михайловна обтерла свои
худые локти один о другой и руки об фартук и пошла было в дом за кошельком подать пять копеек, но потом
вспомнила, что нет меньше гривенника, и решила подать хлеба и вернулась к шкапу, но вдруг покраснела,
вспомнив, что она пожалела, и, приказав Лукерье отрезать ломоть, сама пошла сверх того за гривенником. «Вот тебе наказанье, — сказала она себе, — вдвое подай».
Касатский
вспоминал, как ему рассказывали, что муж бил Пашеньку. И Касатский видел теперь, глядя на ее
худую, высохшую шею с выдающимися жилами за ушами и пучком редких полуседых, полурусых волос, как будто видел, как это происходило.
Марья Васильевна. Ты все, няня, его бранишь, нехорошо. Ты
вспомни, ведь Любочкин муж будет. Вот всего неделя осталась. Да и Любочка как влюблена, так влюблена! Я даже удивляюсь. Любочка, Любочка, а глядь, у ней через год у самой Любочка будет. И как это все сделалось? Нет, ты, няня, про него дурно не говори. Точно ведь, человек он очень значительный, — так все про него судят. Все знает, везде бывал, писатель. А про кого
худо не говорят?
Николай
вспомнил бородатого рослого мужика с
худым, красивым лицом и серьёзными добрыми глазами,
вспомнил свою крёстную сестру, бойкую, весёлую Дашутку, и брата её Ефима, высокого парня, пропавшего без вести.
Ничего здесь нет для ума и для сердца: ни гимназии, ни библиотеки, ни театра, ни живых картин, ни концертов, ни лекций с волшебным фонарем. Самые
плохие бродячие цирки и масленичные балаганы обегают этот город, и даже невзыскательный петрушка проходил через него последний раз шесть лет тому назад, о чем до сих пор жители
вспоминают с умилением.
— То-то, и теперь идет, — отвечал Яшка невозмутимо. — А там и еще
хуже будет. У кого двенадцати тыщей будет, тот и землей владеть станет. А и кто тыщу-другую имеет, и те без земли погибнете. Верно я тебе говорю. Молод ты еще, поживешь —
вспомнишь.
Потерял терпенье Патап Максимыч. Так и подмывает его обойтись с лесниками по-свойски, как в Осиповке середь своих токарей навык… Да вовремя
вспомнил, что в лесах этим ничего не возьмешь, пожалуй, еще
хуже выйдет. Не такой народ, окриком его не проймешь… Однако ж не вытерпел — крикнул...
Когда чувствуешь себя несчастным,
вспомни о несчастиях других и о том, что могло бы быть еще
хуже.
Вспомни еще, чем ты виноват был прежде и теперь виноват; а самое главное, помни то, что то, что ты называешь несчастием, есть то, что послано тебе для твоего испытания, для того, чтобы ты выучился покорно и любовно переносить несчастие, для того, чтобы ты благодаря этому несчастию стал лучше. А в том, чтобы становиться лучше, всё дело твоей жизни.
Я
вспомнила, что отец при расставании подарил мне два червонца. Быстро достала их из кармана бешмета и положила на
худую сморщенную ладонь Лейлы. Она равнодушно зажала деньги в кулаке, потом зажмурила глаза и, подойдя к жаровне, принялась быстро-быстро говорить что-то над тихо догорающими угольями. Только изредка ее бормотанье нарушалось тихими вскрикиваниями, точно она отгоняла или уговаривала кого-то, невидимого нам.
Написавши,
вспомнил, что не
худо такую же записку и у Дорониных оставить.
Публика
вспоминает, что только за «психологией» и пришла она в зверинец, что она с нетерпением ждала, когда выйдет из своей каморки пьяный Сюсин и начнет объяснения, и, чтобы хоть чем-нибудь мотивировать свою злобу, она начинает придираться к
плохой кормежке, тесноте клеток и проч.
И он вдруг
вспомнил, как однажды в земской управе, когда он разговаривал с бухгалтером, к конторке подошел какой-то господин с темными глазами, черноволосый,
худой, бледный; у него было неприятное выражение глаз, какое бывает у людей, которые долго спали после обеда, и оно портило его тонкий, умный профиль; и высокие сапоги, в которых он был, не тли к нему, казались грубыми. Бухгалтер представил: «Это наш земский агент».
На
худой конец, думал он, если бы даже она не встретилась ему, то для него было бы приятно уже одно то, что он пройдется по темной комнате и
вспомнит…
— Нет, зол. Ты русский, и тебе это, может быть, неприятно, но я сторонний человек, и я могу судить свободно: этот народ зол; но и это еще ничего, а всего-то
хуже то, что ему говорят ложь и внушают ему, что дурное хорошо, а хорошее дурно.
Вспомни мои слова: за это придет наказание, когда его не будете ждать!
Мамаев. Быть так. Спрашивает меня набольший-то: «У тебя дочка барышня?» А голос-то у него так в душу теплою струею и льется. — Зовут ее барышней, ваше превосходительство, а доля у ней
хуже крестьянской. «Любит ли она Резинкина? будет ли с ним счастлива?» — спрашивает меня. — Души друг в друге не чают; а где любовь, там и счастье, — говорю я. Знаешь, Груня,
вспомнил прошлые золотые деньки мои с покойной твоей матерью. — Тут он повел речь к ней (указав на Резинкину); говори, сватья!
Напрягши свою память, Оленин
вспомнил новый адрес Ивана Сергеевича, сказал его чиновнику и приказал ямщику ехать на Большую Морскую. Мы видели, что он не застал дома дяди и по смущенному лицу Петровича догадались, что и над его барином, хотя последний был в отставке, стряслась беда, быть может не
хуже, чем над Похвисневым.
Резинкин. Неправда! этот горемычный не любуется своим новым платьем, не целуется с дурой-невестой, не пошел с нею в церковь и не пойдет… Он пришел сюда, в своем старом сюртуке с
худыми локтями, пришел вымолить кровавыми слезами прощение у ног ваших, Аграфена Силаевна, а потом — буди воля Божия!.. Груня,
вспомни нашу прежнюю любовь…
«Еще позабавлюсь я с ней… подлою, — думала она, — а Там перевезу в Троицкое, да в погребицу и посажу, скрою ее там со всею красотою ее… Ишь, мерзкая, ангелом прикидывается… богомолка… ханжа… Разделаюсь я с тобой… Понатешусь… Не
хуже как Кузьма над Фимкой тешился…» —
вспомнила Салтыкова, и обезображенный труп ее любимой когда-то горничной, ее друга детства, восстал в ее памяти.
Народишь с ним детей, станешь толстая либо
худая, как щепка, роли у тебя отнимут, элевации уж нет никакой, в креслах никто о тебе и не
вспомнит, вот тогда наши муженьки и бросают нас.
— Неприличное место выбрали, господа, для диспута, — говорили несколько лифляндских офицеров и дворян, благоразумнее других. — Не
худо заметить, что мы, провозглашая о правах, нарушили священные права гостеприимства и потеряли всякое уважение к прекрасному полу; не
худо также
вспомнить, что мы одного государя подданные, одной матери дети.
Потух солнечный луч за деревней, утонул в голубовато-хрустальном озере. Запахло сильнее цветами, первыми ландышами из леса, птицы прокричали в последний раз свой привет перед ночью, и все уснуло, затихло, замолкло до утра. На небе зажглась ночная звездочка, яркая, нарядная и красивая. Галя сидела у оконца, глядела на звездочку и
вспоминала, как она с мамой часто сидела по вечерам у порога хатки и любовалась звездочками. А маме становилось все
хуже да
хуже. Она и кашляла-то глуше, и дышала слабее.
«Не
хуже ли смерти такое помилование» — неотвязно вертелся в голове его вопрос. Но он
вспомнил об оставленной им Аленушке, и какое-то сладкое, теплое чувство стало подниматься с глубины его сердца…