Неточные совпадения
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел
из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив
грудь,
вышел из комнаты.
Среди ночи он проснулся, пошел в уборную, но, когда
вышел из купе в коридор, кто-то сильно толкнул его в
грудь и тихо сказал...
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин
вышел в сад, заглянул в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком в
грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие в темных ямах, непонятливо смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель
из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
Он
вышел от нее, когда стал брезжиться день. Когда он кончил, она встала, выпрямилась медленно, с напряжением, потом так же медленно опустила опять плечи и голову, стоя, опершись рукой о стол.
Из груди ее вырвался не то вздох, не то стон.
Вера встала утром без жара и озноба, только была бледна и утомлена. Она выплакала болезнь на
груди бабушки. Доктор сказал, что ничего больше и не будет, но не велел
выходить несколько дней
из комнаты.
Выйдя из ворот, Нехлюдов остановился и, во все легкие растягивая
грудь, долго усиленно дышал морозным воздухом.
Привалов хотел
выйти из своей засады, но почему-то остался на месте и только почувствовал, как встрепенулось у него в
груди сердце.
Выйдя из клуба на улицу, он прежде всего сорвал с себя жесткий галстук и вздохнул всей
грудью.
— Мама, окрести его, благослови его, поцелуй его, — прокричала ей Ниночка. Но та, как автомат, все дергалась своею головой и безмолвно, с искривленным от жгучего горя лицом, вдруг стала бить себя кулаком в
грудь. Гроб понесли дальше. Ниночка в последний раз прильнула губами к устам покойного брата, когда проносили мимо нее. Алеша,
выходя из дому, обратился было к квартирной хозяйке с просьбой присмотреть за оставшимися, но та и договорить не дала...
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в
грудь, «в верхнюю часть
груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его
груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в
грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы
выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
Уход Дерсу произвел на меня тягостное впечатление, словно что-то оборвалось в
груди. Закралось какое-то нехорошее предчувствие; я чего-то боялся, что-то говорило мне, что я больше его не увижу. Я был расстроен на весь день; работа валилась у меня
из рук. Наконец я бросил перо, оделся и
вышел.
Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не
выходил из его
груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату.
— Я говорю, что он женщина, — подхватил Разумов, — так обижается этим!.. Стоит только ему
груди из теста приклеить, нынешний же год
выйдет замуж…
Он
вышел из дому. Теплый весенний воздух с нежной лаской гладил его щеки. Земля, недавно обсохшая после дождя, подавалась под ногами с приятной упругостью. Из-за заборов густо и низко свешивались на улицу белые шапки черемухи и лиловые — сирени. Что-то вдруг с необыкновенной силой расширилось в
груди Ромашова, как будто бы он собирался летать. Оглянувшись кругом и видя, что на улице никого нет, он вынул
из кармана Шурочкино письмо, перечитал его и крепко прижался губами к ее подписи.
Как кончится день в глазах рябит,
грудь ломит, голова идет кругом — ну, и
выходишь из присутствия, словно пьяный шатаешься.
С безжизненным взглядом, с выпяченною
грудью и перетянутым и выступающим из-за перетяжки и сверху и снизу животом, он
вышел к ожидавшим, и, чувствуя, что все взгляды с трепетным подобострастием обращены на него, он принял еще более торжественный вид. Встречаясь глазами с знакомыми лицами, он, вспоминая кто — кто, останавливался и говорил иногда по-русски, иногда по-французски несколько слов и, пронизывая их холодным, безжизненным взглядом, слушал, что ему говорили.
Одевались на маскарад Варвара и Грушина вместе у Грушиной. Наряд у Грушиной
вышел чересчур легок: голые руки и плечи, голая спина, голая
грудь, ноги в легоньких туфельках, без чулок, голые до колен, и легкая одежда
из белого полотна с красною обшивкою, прямо на голое тело, — одежда коротенькая, но зато широкая, со множеством складок. Варвара сказала, ухмыляясь...
С неделю времени Матвей не
выходил из дома, чувствуя себя оглушённым, как будто этот выстрел раздался в его
груди, встряхнув в ней всё тревожное и неясное, что почти сложилось там в равнодушие человека, побеждённого жизнью без битвы с нею.
Матвею стало грустно, не хотелось уходить. Но когда,
выходя из сада, он толкнул тяжёлую калитку и она широко распахнулась перед ним, мальчик почувствовал в
груди прилив какой-то новой силы и пошёл по двору тяжёлой и развалистой походкой отца. А в кухне — снова вернулась грусть, больно тронув сердце: Власьевна сидела за столом, рассматривая в маленьком зеркальце свой нос, одетая в лиловый сарафан и белую рубаху с прошвами, обвешанная голубыми лентами. Она была такая важная и красивая.
Он вскочил, хотел крикнуть изо всех сил и бежать скорее, чтоб убить Никиту, потом Хоботова, смотрителя и фельдшера, потом себя, но
из груди не
вышло ни одного звука и ноги не повиновались; задыхаясь, он рванул на
груди халат и рубаху, порвал и без чувств повалился на кровать.
Ноющая тоска, тяжкое предчувствие, овладевшее им в то время еще, как он
выходил из избы, давили ему
грудь и стесняли дыхание: точно камень привешивался к сердцу и задерживал его движение.
Говорил он тяжелым, густым, гудящим басом, который
выходил из его широкой
груди, как
из бочки.
И когда мы
вышли из-под земли на солнце, то многие, ложась на землю
грудью, целовали ее, плакали — и это было так хорошо, как сказка!
Они смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в
груди у него что-то растёт — тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери, он
вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав
из окна, что он подъехал к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.
В тёмный час одной
из подобных сцен Раиса
вышла из комнаты старика со свечой в руке, полураздетая, белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по полу, глаза были полузакрыты, пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно шевелились, хватая воздух. Пламя свечи откачнулось к её
груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало открытые губы и блестя на зубах.
— Но где же Жуквич? Почему он не помог ей? — спросил он, и голос у него при этом как бы
выходил не
из гортани, а откуда-то
из глубины
груди.
Долго ждала красавица своего суженого; наконец
вышла замуж за другого; на первую ночь свадьбы явился призрак первого жениха и лег с новобрачными в постель; «она моя», говорил он — и слова его были ветер, гуляющий в пустом черепе; он прижал невесту к
груди своей — где на месте сердца у него была кровавая рана; призвали попа со крестом и святой водою; и выгнали опоздавшего гостя; и
выходя он заплакал, но вместо слез песок посыпался
из открытых глаз его.
— Ее
грудь тихо колебалась, порой она нагибала голову, всматриваясь в свою работу, и длинные космы волос вырывались из-за ушей и падали на глаза; тогда
выходила на свет белая рука с продолговатыми пальцами; одна такая рука могла бы быть целою картиной!
— Да, — сказала Суламифь задумчиво, — может быть, и правда, что человек никогда не поймет этого. Сегодня во время пира на моей
груди было благоухающее вязание стакти. Но ты
вышел из-за стола, и цветы мои перестали пахнуть. Мне кажется, что тебя должны любить, о царь, и женщины, и мужчины, и звери, и даже цветы. Я часто думаю и не могу понять: как можно любить кого-нибудь другого, кроме тебя?
Из-за куста сирени показалась небольшая колясочка. Два человека везли ее. В ней сидела старуха, вся закутанная, вся сгорбленная, с головой, склоненной на самую
грудь. Бахрома ее белого чепца почти совсем закрывала ее иссохшее и съеженное личико. Колясочка остановилась перед террасой. Ипатов
вышел из гостиной, за ним выбежали его дочки. Они, как мышата, в течение всего вечера то и дело шныряли
из комнаты в комнату.
А отец говорит: «Дура, у него торговля во многих городах по Волге!» Ну, и обвенчали её, а во время парадного обеда
вышла она в свою комнату и выстрелила
из пистолета в
грудь себе.
Казалось, звон тот
выходилИз сердца — будто кто-нибудь
Железом ударял мне в
грудь.
Вдруг стон тяжелый вырвался
из груди,
Как будто сердца лучшая струна
Оборвалась… он
вышел мрачно, твердо,
Прыгнул в седло и поскакал стремглав,
Как будто бы гналося вслед за ним
Раскаянье… и долго он скакал,
До самого рассвета, без дороги,
Без всяких опасений — наконец
Он был терпеть не в силах… и заплакал!
Он ставил банки, а старик портной, Кирьяк и девочки стояли и смотрели, и им казалось, что они видят, как
из Николая
выходит болезнь. И Николай тоже смотрел, как банки, присосавшись к
груди, мало-помалу наполнялись темною кровью, и чувствовал, что
из него в самом деле как будто что-то
выходит, и улыбался от удовольствия.
«Эх, не выскочит на этот раз, не обоймет, не поцелует хоть ошибкой, как тогда!..» — подумал про себя мельник и таки угадал:
вышла девка тихонько
из хаты и стала себе поодаль, сложив руки под белою
грудью.
Он чувствовал, что
из груди его
выходят хотя и низкие, но одушевленные звуки.
Кузьма спал, раскинувшись, тяжелым и беспокойным сном; он метался головой
из стороны в сторону и иногда глухо стонал. Его
грудь была раскрыта, и я увидел на ней, на вершок ниже раны, покрытой повязкой, два новых черных пятнышка. Это гангрена проникла дальше под кожу, распространилась под ней и
вышла в двух местах наружу. Хоть я и до этого мало надеялся на выздоровление Кузьмы, но эти новые решительные признаки смерти заставили меня побледнеть.
Когда его одевали, я не мог видеть его страшных желтых ног и
вышел из комнаты. Но когда я вернулся, он уже лежал на столе, и таинственная улыбка смерти тихо лежала вокруг его глаз и губ. Окно все еще было открыто. Я отломил ветку сирени — мокрую, тяжелую от белых гроздьев — и положил ее Борису на
грудь.
Видела Настя, как пришел Алексей, видела, как
вышел, и ни слова
из отцовских речей не проронила… И думалось ей, что во сне это ей видится, а меж тем от нечаянной радости сердце в
груди так и бьется.
Но когда которая-нибудь
из толстомясых дщерей Liv-Est-und Kur-ланда
выходила на середку, чтоб танцевать, и, подняв подол, начинала повертывать дебелыми плечами и обнаженною
грудью, громкое браво, даже ура раздавалось по всей зале.
После одной
из таких поездок Степан, воротившись со степи,
вышел со двора и пошел походить по берегу. В голове у него по обыкновению стоял туман, не было ни одной мысли, а в
груди страшная тоска. Ночь была хорошая, тихая. Тонкие ароматы носились по воздуху и нежно заигрывали с его лицом. Вспомнил Степан деревню, которая темнела за рекой, перед его глазами. Вспомнил избу, огород, свою лошадь, скамью, на которой он спал с своей Марьей и был так доволен… Ему стало невыразимо больно…
Солнце — яркое, горячее солнце над прекрасною землею. Куда ни взглянешь, всюду неожиданная, таинственно-значительная жизнь, всюду блеск, счастье, бодрость и вечная, нетускнеющая красота. Как будто
из мрачного подземелья вдруг
вышел на весенний простор,
грудь дышит глубоко и свободно. Вспоминается далекое, изжитое детство: тогда вот мир воспринимался в таком свете и чистоте, тогда ощущалась эта таинственная значительность всего, что кругом.
закусив губы, принять в
грудь неизбежный удар, глубоко в душе переболеть своею болью и
выйти из испытания с искусанными губами, но с гордым духом, — с духом, готовым на новую скорбь, способным на новую радость.
За день мы прошли далеко и на бивак стали около первой развилки, которую удэхейцы называют «цзаво». Этим же именем они называют и речку, по которой можно
выйти в самые истоки реки Наргами (приток Буту). На этом биваке произошел курьезный случай. Вечером после ужина один
из удэхейцев стал раздеваться, чтобы посмотреть, почему у него зудит плечо. Когда он снял нижнюю рубашку, я увидел на
груди у него медный крест и спросил...
Когда она отдавала на руки слуге свои вещи,
из комнаты Павла Николаевича
вышел другой слуга с серебряным подносом, на котором стояла посуда, и в отворенную дверь пред нею мелькнул сам Горданов; он был одет в том меховом архалучке, в котором она его встретила у его усадьбы, и, стоя посреди устилавшего всю комнату пушистого ковра, чистил левою рукой перышком зубы, между тем как правая его рука очень интересно покоилась на белой перевязи через
грудь и левое плечо.
Из дому
выходит Федор Иванович; он в поддевке
из отличного сукна, в высоких сапогах; на
груди у него ордена, медали и массивная золотая цепь с брелоками: на пальцах дорогие перстни.
Яков
вышел из избы и сел у порога, прижимая к
груди скрипку.
Через час Александра Михайловна вместе с чернобровой женщиной
выходила из трактира. Александра Михайловна рыдала и била себя кулаком в
грудь.
Окрик капитана, доставшийся ему два дня перед тем, угроза высадить «за буйство», все еще колом стояли у него в
груди, и он боялся, как бы ему не
выйти из себя, не нарваться на серьезную неприятность. Капитан способен был высадить его на берег, а потом поди судись с ним!
Серафима вырывалась от Теркина — на ней был пеньюар — и правой рукой как будто силилась нанести удар по направлению к Калерии. Вся она дрожала,
из горла
выходил хрип. Зрачками она тихо поводила,
грудь колыхалась, спутанные волосы покрывали лоб.