Неточные совпадения
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по
лесу…
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите
лес…»
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим:
выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
А Павел Петрович
вышел из саду и, медленно шагая, добрался до
леса. Он остался там довольно долго, и когда он вернулся
к завтраку, Николай Петрович заботливо спросил у него, здоров ли он? до того лицо его потемнело.
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим
вышел на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом
леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал
к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел
к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.
Едва Вера
вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо шел сзади. Она подошла
к роще, постояла над обрывом, глядя в темную бездну
леса, лежащую у ее ног, потом завернулась в мантилью и села на свою скамью.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не
к лицу. Однако ж пора было вернуться
к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли в тени
леса, все в белом с ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в
лес, прямо на голоса, и
вышли на широкую поляну.
И рассказал я ему, как приходил раз медведь
к великому святому, спасавшемуся в
лесу, в малой келейке, и умилился над ним великий святой, бесстрашно
вышел к нему и подал ему хлеба кусок: «Ступай, дескать, Христос с тобой», и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав.
Каждый день приносил что-нибудь новое. Наконец недостаток продовольствия принудил этих таинственных людей
выйти из
лесу. Некоторые из них пришли
к нам на бивак с просьбой продать им сухарей. Естественно, начались расспросы, из которых выяснилось следующее.
Я не пошел туда, а повернул вправо по ключику Ада, чтобы
выйти в один из верхних притоков соседней реки Кумуху, намереваясь по ней спуститься
к морю. В сумерки мы немного не дошли до водораздела и стали биваком в густом
лесу.
Когда мы
вышли на гальку, оно перестало пить и большими прыжками побежало
к лесу.
Подкрепив силы чаем с хлебом, часов в 11 утра мы пошли вверх по реке Сальной. По этой речке можно дойти до хребта Сихотэ-Алинь. Здесь он ближе всего подходит
к морю. Со стороны Арзамасовки подъем на него крутой, а с западной стороны — пологий. Весь хребет покрыт густым смешанным
лесом. Перевал будет на реке Ли-Фудзин, по которой мы
вышли с реки Улахе
к заливу Ольги.
Вдруг
лес сразу кончился, и мы
вышли к полянам, которые китайцы называют Сяень-Лаза.
Река Сыдагоу длиною 60 км. В верхней половине она течет параллельно Вай-Фудзину, затем поворачивает
к востоку и впадает в него против села Пермского. Мы
вышли как раз
к тому месту, где Сыдагоу делает поворот. Река эта очень каменистая и порожистая. Пермцы пробовали было по ней сплавлять
лес, но он так сильно обивался о камни, что пришлось бросить это дело. Нижняя часть долины, где проходит почтовый тракт, открытая и удобная для земледелия, средняя — лесистая, а верхняя — голая и каменистая.
Запасшись этим средством, мы шли вперед до тех пор, пока солнце совсем не скрылось за горизонтом. Паначев тотчас же пошел на разведку. Было уже совсем темно, когда он возвратился на бивак и сообщил, что с горы видел долину Улахе и что завтра
к полудню мы
выйдем из
леса. Люди ободрились, стали шутить и смеяться.
Утром, как только мы отошли от бивака, тотчас же наткнулись на тропку. Она оказалась зверовой и шла куда-то в горы! Паначев повел по ней. Мы начали было беспокоиться, но оказалось, что на этот раз он был прав. Тропа привела нас
к зверовой фанзе. Теперь смешанный
лес сменился лиственным редколесьем. Почуяв конец пути, лошади прибавили шаг. Наконец показался просвет, и вслед за тем мы
вышли на опушку
леса. Перед нами была долина реки Улахе. Множество признаков указывало на то, что деревня недалеко.
Выйдя из
леса, река отклоняется сначала влево, а затем около большой поляны снова пересекает долину и подходит
к горам с правой стороны.
Дальше, дети, глупость; и это, пожалуй, глупость; можно, дети, и влюбляться можно, и жениться можно, только с разбором, и без обмана, без обмана, дети. Я вам спою про себя, как я
выходила замуж, романс старый, но ведь и я старуха. Я сижу на балконе, в нашем замке Дальтоне, ведь я шотландка, такая беленькая, белокурая; подле
лес и река Брингал;
к балкону, конечно, тайком, подходит мой жених; он бедный, а я богатая, дочь барона, лорда; но я его очень люблю, и я ему пою...
Часам
к десяти они ушли далеко.
Лес остался синей полосой на горизонте. Кругом была степь, и впереди слышался звон разогреваемой солнцем проволоки на шоссе, пересекавшем пыльный шлях. Слепцы
вышли на него и повернули вправо, когда сзади послышался топот лошадей и сухой стук кованых колес по щебню. Слепцы выстроились у края дороги. Опять зажужжало деревянное колесо по струнам, и старческий голос затянул...
Тогда я решил оставить ее и свернул на юго-восток, чтобы целиной через
лес выйти прямо
к реке.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул
к биваку. Слева от меня было море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа — темный
лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.
Марья поднялась, прислушалась
к тяжелому дыханию мужа и тихонько скользнула с постели. Накинув сарафан и старое пальтишко, она как тень
вышла из горенки, постояла на крылечке, прислушалась и торопливо пошла
к лесу.
Марья плохо помнила, как ушел Матюшка. У нее сладко кружилась голова, дрожали ноги, опускались руки… Хотела плакать и смеяться, а тут еще свой бабий страх. Вот сейчас она честная мужняя жена, а
выйдет в
лес — и пропала… Вспомнив про объятия Матюшки, она сердито отплюнулась. Вот охальник! Потом Марья вдруг расплакалась. Присела
к окну, облокотилась и залилась рекой. Семеныч, завернувший вечерком напиться чаю, нашел жену с заплаканным лицом.
Когда свалка кончилась, бабы
вышли из
лесу и смотрели в сторону ключика. Первая насмелилась подойти
к Гермогену мать Енафа. Наклонившись
к старику, она проговорила...
Выйдут на берег покатый
К русской великой реке —
Свищет кулик вороватый,
Тысячи лап на песке;
Барку ведут бечевою,
Чу, бурлаков голоса!
Ровная гладь за рекою —
Нивы, покосы,
леса.
Легкой прохладою дует
С медленных, дремлющих вод…
Дедушка землю целует,
Плачет — и тихо поет…
«Дедушка! что ты роняешь
Крупные слезы, как град?..»
— Вырастешь, Саша, узнаешь!
Ты не печалься — я рад…
Вскоре после того пришлось им проехать Пустые Поля, въехали потом и в Зенковский
лес, — и Вихров невольно припомнил, как он по этому же пути ездил
к Клеопатре Петровне —
к живой, пылкой, со страстью и нежностью его ожидающей, а теперь — что сталось с нею — страшно и подумать! Как бы дорого теперь дал герой мой, чтобы сразу у него все
вышло из головы — и прошедшее и настоящее!
Она вообще, кажется, на этот раз несколько молодилась и явно это делала для Вихрова, желая ему представиться посреди природы веселою и простодушною девочкою. Старик Захаревский, наконец, прислал сказать, что пора
выйти из
лесу, потому что можно опоздать. Молодежь с хохотом и с шумом
вышла к нему. У Живина были обе руки полнехоньки грибами.
Действительно, из
леса выходит группа молодых баб, которые спешат
к реке. Одна из них, побойчее, опережает прочих и подбегает
к группе мужиков.
Вооруженные молодцы беспрестанно
выходили из глубины
леса и присоединялись
к товарищам.
Князь Барятинский, друг наследника, бывший командир Кабардинского полка, теперь, как начальник всего левого фланга, тотчас по приезде своем в Грозную собрал отряд, с тем чтобы продолжать исполнять те предначертания государя, о которых Чернышев писал Воронцову. Собранный в Воздвиженской отряд
вышел из нее на позицию по направлению
к Куринскому. Войска стояли там и рубили
лес.
Собака взглянула на него здоровым глазом, показала ещё раз медный и, повернувшись спиной
к нему, растянулась, зевнув с воем. На площадь из улицы, точно волки из
леса на поляну, гуськом
вышли три мужика; лохматые, жалкие, они остановились на припёке, бессильно качая руками, тихо поговорили о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом пошли
к ограде, а из-под растрёпанных лаптей поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
— О нет, нет… Я буду в
лесу в это время, никуда из хаты не
выйду… Но я буду сидеть и все думать, что вот я иду по улице, вхожу в ваш дом, отворяю двери, вхожу в вашу комнату… Вы сидите где-нибудь… ну хоть у стола… я подкрадываюсь
к вам сзади тихонько… вы меня не слышите… я хватаю вас за плечо руками и начинаю давить… все крепче, крепче, крепче… а сама гляжу на вас… вот так — смотрите…
Из-зa лесику,
лесу темного,
Ай-да-люли!
Из-за садику, саду зеленого
Вот и шли-прошли два молодца,
Два молодца, да оба холосты.
Они шли-прошли, да становилися,
Они становилися, разбранилися
Выходила к ним красна девица,
Выходила к ним, говорила им:
Вот кому-нибудь из вас достануся.
Доставалася да парню белому,
Парню белому, белокурому.
Он бере, берет за праву руку,
Он веде, ведет да вдоль по кругу.
Всем товарищам порасхвастался:
Какова, братцы, хозяюшка!
(В глубине сцены Соня повязывает платок на голове Двоеточия. Смех. Из
леса, около ковра с закусками,
выходит Замыслов, берет бутылку вина и стаканы и идет
к Басову, за ним идет Двоеточие, отмахиваясь руками oт Сони.)
Пустобайка. Сору-то сколько… черти! Вроде гуляющих, эти дачники… появятся, насорят на земле — и нет их… А ты после ихнего житья разбирай, подметай… (Громко, с досадой стучит трещоткой и свистит. Кропилкин отвечает свистом. Пустобайка уходит. Калерия
выходит и садится под соснами, печальная, задумчивая. Прислушивается
к пению, покачивая головой, тихо подпевает. С правой стороны в
лесу раздается голос Пустобайки.)
(Соня
выходит из
леса и стоит несколько секунд за копной. В руках у нее цветы, она хочет осыпать ими мать и Варвару Михайловну. Слышит слова матери, делает движение
к ней и, повернувшись, неслышно уходит.)
(Суслов медленно идет
к своей даче. Навстречу ему выбегает женщина с подвязанной щекой. Из
леса выходит господин в цилиндре, останавливается, пожимает плечами.)
Порою люди, заблудясь в
лесу, случайно
выходили к его келье и видели Антипу: он молился, стоя на коленях у порога её.
Солнце встало уже над
лесами и водами Ветлуги, когда я, пройдя около пятнадцати верст лесными тропами,
вышел к реке и тотчас же свалился на песок, точно мертвый, от усталости и вынесенных с озера суровых впечатлений.
Следующий день был Троицын. Погода была прекрасная, и бабы, по обыкновению, проходя в
лес завивать венки, подошли
к барскому дому и стали петь и плясать. Марья Павловна и Варвара Алексеевна
вышли в нарядных платьях с зонтиками на крыльцо и подошли
к хороводу. С ними же вместе
вышел в китайском сертучке обрюзгший блудник и пьяница дядюшка, живший это лето у Евгения.
— Пожалуйста, Марья Ивановна, погадайте мне! — говорили все, но, конечно, прежде всех гадали барышни.
Выходили восковые горы, кустарники,
леса и даже островерхие готические здания. Все это давало повод
к многоразличным толкованиям и пророчествам. Настала очередь Камиллы. Не успел воск вылиться в воду, как все, в том числе и я, единогласно воскликнули...
Из окна чердака видна часть села, овраг против нашей избы, в нем — крыши бань, среди кустов. За оврагом — сады и черные поля; мягкими увалами они уходили
к синему гребню
леса, на горизонте. Верхом на коньке крыши бани сидел синий мужик, держа в руке топор, а другую руку прислонил ко лбу, глядя на Волгу, вниз. Скрипела телега, надсадно мычала корова, шумели ручьи. Из ворот избы
вышла старуха, вся в черном, и, оборотясь
к воротам, сказала крепко...
Дядя
вышел в лисьем архалуке и в лисьей остроконечной шапке, и как только он сел в седло, покрытое черною медвежью шкурою с пахвами и паперсями, убранными бирюзой и «змеиными головками», весь наш огромный поезд тронулся, а через десять или пятнадцать минут мы уже приехали на место травли и выстроились полукругом. Все сани были расположены полуоборотом
к обширному, ровному, покрытому снегом полю, которое было окружено цепью верховых охотников и вдали замыкалось
лесом.
Клим, сообразив, вероятно, что настоящий разбойник давно бы уж исчез с лошадью и телегой,
вышел из
лесу и нерешительно подошел
к своему пассажиру.
Днем больше в тайге отдыхали, по ночам шли напролет.
К Тархановой заимке подошли на рассвете. Стоит в
лесу заимка новая, кругом огорожена, вороты заперты накрепко. По приметам
выходит та самая, про какую Буран рассказывал. Вот подошли мы, вежливенько постучались, смотрим: вздувают в заимке огонь. «Кто, мол, тут, что за люди?»
Давыд Иванов. Я, батюшко, Сергей Васильич, виноват тоже, значит: на своей полоске боронил, глядь, он и
выходит из-под Утробина, из
лесу. «Давыд Иванов, говорит, начальство меня ищут?» — «Ищут, говорю, брат». — «Веди, говорит, меня
к ним, хочешь связанного, а хочешь так…» — «Что, я говорю, мне тя связывать».
И вдруг-с замечаю я во тьме,
к которой глаз мой пригляделся, что из
лесу выходит что-то поначалу совсем безвидное, — не разобрать, зверь или разбойник, но стал приглядываться и различаю, что и не зверь и не разбойник, а очень небольшой старичок в колпачке, и видно мне даже, что в поясу у него топор заткнут, а на спине большая вязанка дров, и
вышел он на поляночку; подышал, подышал часто воздухом, точно со всех сторон поветрие собирал, и вдруг сбросил на землю вязанку и, точно почуяв человека, идет прямо
к моему товарищу.
— Я не здешняя… что тебе! Знаешь, люди рассказывают, как жили двенадцать братьев в темном
лесу и как заблудилась в том
лесу красная девица. Зашла она
к ним и прибрала им все в доме, любовь свою на всем положила. Пришли братья и опознали, что сестрица у них день прогостила. Стали ее выкликать, она
к ним
вышла. Нарекли ее все сестрой, дали ей волюшку, и всем она была ровня. Знаешь ли сказку?
Он
вышел, поймал в аласе [Аласа — прогалина, лужайка в
лесу.] старого лысанку, привел его за гриву
к саням и стал запрягать. Вскоре лысанка вынес своего хозяина за ворота. Тут он остановился и, повернув голову, вопросительно поглядел на погруженного в задумчивость Макара. Тогда Макар дернул левою вожжой и направил коня на край слободы.
Уж доведу до конца эту историйку, перескочив через многие события дней. Вскоре после сего разговора гулял я в праздник по
лесу, готовясь
к очередной беседе с товарищами,
вышел на поляну и вижу: сидит она под деревом, шьёт что-то, а тут же её корова с телёнком пасётся — недавно отелилась, и Варвара ещё не пускала её в стадо.
Через некоторое время дорога
вышла из
лесу и направилась через опушку
к реке. На другой стороне, казалось, совсем близко, стояли стеной скалы, изломанные, причудливые, мертвые, с трещинами, выступами, ущельями… А под ними, убегая вдаль, струилась темная река.
Жила-была в зеленом
лесу прехорошенькая белочка, и все ее любили. И летом белочка была рыженькая, а зимою, когда вокруг все белело, и она одевалась во все белое — такая модница и раскрасавица! И зубки у белочки были беленькие, остренькие, чудесные грызуночки, коловшие орехи, как щипцами. Но,
к несчастью, белочка была благоразумна, — да, да, благоразумна! — и вот что из этого
вышло, какое горе, какое несчастье: в зеленом
лесу до сих пор все плачут, когда вспоминают эту печальную историю.