Неточные совпадения
А главное в том, что он порядком установился у фирмы, как человек дельный и оборотливый, и постепенно забрал дела в свои руки, так что заключение рассказа и главная вкусность в нем для Лопухова
вышло вот что: он получает место помощника управляющего
заводом, управляющий будет только почетное лицо, из товарищей фирмы,
с почетным жалованьем; а управлять будет он; товарищ фирмы только на этом условии и взял место управляющего, «я, говорит, не могу, куда мне», — да вы только место занимайте, чтобы сидел на нем честный человек, а в дело нечего вам мешаться, я буду делать», — «а если так, то можно, возьму место», но ведь и не в этом важность, что власть, а в том, что он получает 3500 руб. жалованья, почти на 1000 руб. больше, чем прежде получал всего и от случайной черной литературной работы, и от уроков, и от прежнего места на
заводе, стало быть, теперь можно бросить все, кроме
завода, — и превосходно.
С восьмидесятых годов, когда в Москве начали
выходить газеты и запестрели объявлениями колокольных
заводов, Сухаревка перестала пускать небылицы, которые в те времена служили рекламой. А колоколозаводчик неукоснительно появлялся на Сухаревке и скупал «серебряный звон». За ним очень ухаживали старьевщики, так как он был не из типов, искавших «на грош пятаков».
— Особенное тут дело
выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой
вышел… Там еще, на
заводе, познакомился он
с одною девицей… Ну, а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
— А потому… Известно, позорили. Лесообъездчики
с Кукарских
заводов наехали этак на один скит и позорили. Меду одного, слышь, пудов
с пять увезли, воску, крупчатки, денег… Много добра в скитах лежит, вот и покорыстовались. Ну, поглянулось им, лесообъездчикам, они и давай другие скиты зорить… Большие деньги, сказывают, добыли и теперь в купцы
вышли. Дома какие понастроили, одежу завели, коней…
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. —
С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи…
С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля
вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
— Нет, я учитель. Отец мой — управляющий
заводом в Вятке, а я пошел в учителя. Но в деревне я стал мужикам книжки давать, и меня за это посадили в тюрьму. После тюрьмы — служил приказчиком в книжном магазине, но — вел себя неосторожно и снова попал в тюрьму, потом — в Архангельск
выслали. Там у меня тоже
вышли неприятности
с губернатором, меня заслали на берег Белого моря, в деревушку, где я прожил пять лет.
— Вот, вот, Татьяна Власьевна… Вместо того чтобы прийти к вам или вас к себе позвать да все и обсудить заодно, они все стороной ладят обойти, да еще невесток-то ваших расстраивают. А вы то подумайте, разве наши-то ребята бросовые какие? Ежели бы и в самом деле грех какой
вышел, ну по глупости там или по малодушию, так Агнее-то Герасимовне
с Матреной Ильиничной не кричать бы на весь Белоглинский
завод, а покрыть бы слухи да
с вами бы беду и поправить.
Вернувшись
с завода и наскоро пообедав, Бобров
вышел на крыльцо. Кучер Митрофан, еще раньше получивший приказание оседлать Фарватера, гнедую донскую лошадь,
с усилием затягивал подпругу английского седла. Фарватер надувал живот и несколько раз быстро изгибал шею, ловя зубами рукав Митрофановой рубашки. Тогда Митрофан кричал на него сердитым и ненатуральным басом: «Но-о! Балуй, идол!» — и прибавлял, кряхтя от напряжения: «Ишь ты, животная».
В один из холодных январских воскресных вечеров холодного 187… года к воротам
завода подходил или, вернее сказать, подбегал молодой человек
с интеллигентным лицом, одетый в рубище, в опорках вместо сапог, надетых на босые ноги. Подошедший постучал в калитку большим железным кольцом, и на стук
вышел сторож, усатый солдат,
с добродушно-строгим выражением чисто русского, курносого лица.
— В самом деле оставайся, какого тебе рожна делать в Пеньковке?! — уговаривал меня Мухоедов, перебрасываясь
с Александрой Васильевной каким-то телеграфическим знаком. — Я ведь завтра рано укачу отсюда, потому к шести часам утра нужно быть в
заводе, а ты спи себе, как младенец, я и бумаги тебе все
вышлю, считайте здесь
с Гаврилой свою статистику.
Мухоедов выпил рюмку водки, и мы
вышли. Мухоедов побрел в
завод, я вдоль по улице, к небольшому двухэтажному дому, где жил о. Егор. Отворив маленькую калитку, я очутился во дворе, по которому ходил молодой священник, разговаривая
с каким-то мужиком; мужик был без шапки и самым убедительным образом упрашивал батюшку сбавить цену за венчание сына.
«Вот влюбиться бы, — думала она, потягиваясь, и от одной этой мысли у нее около сердца становилось тепло. — И от
завода избавиться бы…» — мечтала она, воображая, как
с ее совести сваливаются все эти тяжелые корпуса, бараки, школа… Затем она вспомнила отца и подумала, что если бы он жил дольше, то, наверное, выдал бы ее за простого человека, например, за Пименова. Приказал бы ей
выходить за него — вот и все. И это было бы хорошо:
завод тогда попал бы в настоящие руки.
— Ах, дяденька, да что же я понимала?
Вышла за него семнадцати лет, была влюблена в него до безумия, каждое слово его считала законом для себя. Вы лучше скажите: как он папеньку уговорил? У нас три сестры выданы, и он ни одному еще зятю не отделил приданых денег, а Дмитрию Никитичу до копейки все отдал. Он его как-то убедил, что едет в Москву покупать подмосковную
с хрустальным
заводом, показывал ему какие-то письма; вместе все они рассчитывали, как это будет выгодно.
С этим мы в Москву и ехали.
Попав на дорогу, Сережа
с пути не свернул.
Вышел из него человек умный, сильный духом, работящий. Кончив учение, поступил он на службу на сибирские казенные
заводы, а потом работал на золотых промыслах одной богатой компании.
Темнело. Александра Михайловна
вышла в кухню, к квартирной хозяйке. Старуха хозяйка, Дарья Семеновна, жила в кухне вместе
с дочерью Дунькой, глуповатой и румяной девушкой, которая работала на цементном
заводе. Они пили кофе, Александра Михайловна подсела к ним, но от предложенного кофе решительно отказалась.
Потом
вышла замуж за некоего Попова, кажется, инженера, поселилась
с ним на Ижевских
заводах и двадцати девяти лет погибла от взрыва фосфористого водорода во время опытов, которые делала в своей лаборатории.
По условию,
заводы, или, вернее, опекуны
заводов, могли, по своему усмотрению, делать (и делали) уступку по 17 к.
с пуда и
с этих цен, а из этих уступок образовались, конечно, у покупщиков крупные суммы, на которые Авдюшкин и К° опять-таки покупали заводские изделия; таким образом и
выходило, что Авдюшкин платил хозяину за его же изделия его же собственными деньгами.
У обеих сторон разгорелось чисто спортивное чувство: кто — кого? Напечатали о состязании в «Проснувшемся витязе». Но газета
выходила редко, три раза в месяц. Перенесли хронику борьбы в стенную газету-ильичовку. И весь
завод с интересом следил за этой бешеной работою в карьер, превращенной обеими сторонами в завлекательную игру.
С нетерпением ждали сводки за две недели.
Они обвиняли Кутузова и говорили, что он
с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел
выходить из Полотняных
Заводов, потому что ему там было покойно, что он под Красным остановил движенье, потому что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся, что можно предполагать, что он находится в заговоре
с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записка Вильсона] и т. д., и т. д.