Неточные совпадения
Достаточно сказать только, что есть
в одном городе глупый
человек, это уже и личность; вдруг
выскочит господин почтенной наружности и закричит: «Ведь я тоже
человек, стало быть, я тоже глуп», — словом, вмиг смекнет,
в чем дело.
Они шли к себе домой от губернатора, как вдруг из проезжающих мимо дрожек
выскочил человек небольшого роста,
в славянофильской венгерке, и с криком: «Евгений Васильевич!» — бросился к Базарову.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали
люди, почему-то все маленькие, — они
выскакивали из ворот, из дверей домов и становились
в полукруг; несколько
человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
«”И дым отечества нам сладок и приятен”. Отечество пахнет скверно. Слишком часто и много крови проливается
в нем. “Безумство храбрых”… Попытка
выскочить “из царства необходимости
в царство свободы”… Что обещает социализм
человеку моего типа? То же самое одиночество, и, вероятно, еще более резко ощутимое “
в пустыне — увы! — не безлюдной”… Разумеется, я не доживу до “царства свободы”… Жить для того, чтоб умереть, — это плохо придумано».
Выскакивая на середину комнаты, раскачиваясь, точно пьяный, он описывал
в воздухе руками круги и эллипсы и говорил об обезьяне, доисторическом
человеке, о механизме Вселенной так уверенно, как будто он сам создал Вселенную, посеял
в ней Млечный Путь, разместил созвездия, зажег солнца и привел
в движение планеты.
Люди появлялись, исчезали, точно проваливаясь
в ямы, и снова
выскакивали. Чаще других появлялся Брагин. Он опустился, завял, смотрел на Самгина жалобным, осуждающим взглядом и вопросительно говорил...
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его не поймет, чего ему надо! Долбит, что
человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом,
выскочить куда-то,
в беспредельность свободы. Выходит как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
В зале было
человек сорок, но тусклые зеркала
в простенках размножали
людей; казалось, что цыганки, маркизы, клоуны
выскакивают, вывертываются из темных стен и
в следующую минуту наполнят зал так тесно, что танцевать будет нельзя.
— Довольно! — закричали несколько
человек сразу, и особенно резко выделились голоса женщин, и снова
выскочил рыжеватый, худощавый человечек,
в каком-то странного покроя и глиняного цвета сюртучке с хлястиком на спине. Вертясь на ногах, как флюгер на шесте, обнаруживая акробатическую гибкость тела, размахивая руками, он возмущенно заговорил...
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки на боканцах и марсы (балконы на мачтах). Все бывшие
в каютах
выскочили в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега
в какой-нибудь версте; местами, на отмелях, вода была по пояс
человеку.
— Непременно! О, как я кляну себя, что не приходил раньше, — плача и уже не конфузясь, что плачет, пробормотал Коля.
В эту минуту вдруг словно
выскочил из комнаты штабс-капитан и тотчас затворил за собою дверь. Лицо его было исступленное, губы дрожали. Он стал пред обоими молодыми
людьми и вскинул вверх обе руки.
Между другими торговками, торговавшими на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех, как вдруг из-под аркады городских лавок
выскочил ни с того ни с сего один раздраженный
человек вроде купеческого приказчика и не наш торговец, а из приезжих,
в длиннополом синем кафтане,
в фуражке с козырьком, еще молодой,
в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он был
в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить Коле кулаком.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Та к прошли мы с час. Вдруг Дерсу остановился и сказал, что пахнет дымом. Действительно, минут через 10 мы спустились к реке и тут увидели балаган и около него костер. Когда мы были от балагана
в 100 шагах, из него
выскочил человек с ружьем
в руках. Это был удэгеец Янсели с реки Нахтоху. Он только что пришел с охоты и готовил себе обед. Котомка его лежала на земле, и к ней были прислонены палка, ружье и топор.
Чем ближе подходил
человек, тем больше прятался тигр; он совсем сжался
в комок. Не замечая опасности, Дерсу толкнул собаку ногой, но
в это время
выскочил тигр. Сделав большой прыжок
в сторону, он начал бить себя хвостом и яростно реветь.
Николай Абрамыч тотчас же взял отпуск и, как ураган, налетел на Щучью-Заводь,
в сопровождении своего наперсника, денщика Семена.
Выскочив из брички, он приказал встретившей его на крыльце Улите подать самовар и тотчас же распорядился, чтоб созвали
людей.
Едва возы, скрипя, поравнялись с широкими воротами клуни, эти ворота внезапно открылись, капитан с
людьми выскочил из засады и, похватав лошадей и волов, — завернул возы
в клуню.
Прочухавшийся приказчик еще раз смерил странного
человека с ног до головы, что-то сообразил и крикнул подрушного. Откуда-то из-за мешков с мукой
выскочил молодец, выслушал приказ и полетел с докладом к хозяину. Через минуту он вернулся и объявил, что сам придет сейчас. Действительно, послышались тяжелые шаги, и
в лавку заднею дверью вошел высокий седой старик
в котиковом картузе. Он посмотрел на странного
человека через старинные серебряные очки и проговорил не торопясь...
Как только лодка коснулась берега, оба ороча, Крылов и Вихров схватили винтовки и
выскочили в воду, за ними последовал Рожков; я вышел последним. Мы вдвоем с Рожковым принялись подтаскивать лодку, чтобы ее не унесло ветром и течением, а остальные
люди побежали к камням. Скоро они взобрались на них и начали целиться из ружей. Три выстрела произошли почти одновременно. Затем они поспешно перебрались через гряду и скрылись из наших глаз.
Он чувствует себя
в положении
человека, успевшего толкнуть своего тюремщика за ту дверь, из-за которой сам успел
выскочить.
Но, почти помимо их сознания, их чувственность — не воображение, а простая, здоровая, инстинктивная чувственность молодых игривых самцов — зажигалась от Нечаянных встреч их рук с женскими руками и от товарищеских услужливых объятий, когда приходилось помогать барышням входить
в лодку или
выскакивать на берег, от нежного запаха девичьих одежд, разогретых солнцем, от женских кокетливо-испуганных криков на реке, от зрелища женских фигур, небрежно полулежащих с наивной нескромностью
в зеленой траве, вокруг самовара, от всех этих невинных вольностей, которые так обычны и неизбежны на пикниках, загородных прогулках и речных катаниях, когда
в человеке,
в бесконечной глубине его души, тайно пробуждается от беспечного соприкосновения с землей, травами, водой и солнцем древний, прекрасный, свободный, но обезображенный и напуганный
людьми зверь.
На подъезд растерянно
выскочил без фуражки швейцар Григорий и, вытянувшись по-солдатски, не сводил глаз с молодого
человека в соломенной шляпе. Слышался смешанный говор с польским акцентом. Давно небритый седой старик, с крючковатым польским носом, пообещал кому-то тысячу «дьяблов». К галдевшей кучке, запыхавшись, подбегал трусцой Родион Антоныч, вытирая на ходу батистовым платком свое жирное красное лицо.
Любопытные барышни прильнули к окну и имели удовольствие наблюдать, как из дормеза, у которого фордэк был поднят и закрыт наглухо, показался высокий молодой
человек в ботфортах и
в соломенной шляпе. Он осторожно запер за собой дверь экипажа и остановился у подъезда, поджидая, пока из других экипажей
выскакивали какие-то странные субъекты
в охотничьих и шведских куртках,
в макинтошах и просто
в блузах.
Оставался церемониальный марш. Весь полк свели
в тесную, сомкнутую колонну, пополуротно. Опять
выскочили вперед желонеры и вытянулись против правого фланга, обозначая линию движения. Становилось невыносимо жарко.
Люди изнемогали от духоты и от тяжелых испарений собственных тел, скученных
в малом пространстве, от запаха сапог, махорки, грязной человеческой кожи и переваренного желудком черного хлеба.
Они оба вскочили с кровати и принялись с сумасшедшим лукавым смехом ловить Ромашова. И все это вместе — эта темная вонючая комната, это тайное фантастическое пьянство среди ночи, без огня, эти два обезумевших
человека — все вдруг повеяло на Ромашова нестерпимым ужасом смерти и сумасшествия. Он с пронзительным криком оттолкнул Золотухина далеко
в сторону и, весь содрогаясь,
выскочил из мертвецкой.
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня вода завиднелась и
люди. Я лег для опаски
в траву и высматриваю: что за народ такой? Потому что боюсь, чтобы опять еще
в худший плен не попасть, но вижу, что эти
люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся и водку пьют, — ну, значит, русские!.. Тут я и
выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят...
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем
выскочить из колеи, бухнуть
в ров, как ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает
человеку честь.
В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает
людьми, а умереть с горя может и животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный
человек…
— Вздор, связишки! До сорока пяти лет просидела
в девках без копейки, а теперь
выскочила за своего фон Лембке, и, конечно, вся ее цель теперь его
в люди вытащить. Оба интриганы.
А
люди носились по палубе всё быстрее,
выскочили классные пассажиры, кто-то прыгнул за борт, за ним — другой, и еще; двое мужиков и монах отбивали поленьями скамью, привинченную к палубе; с кормы бросили
в воду большую клетку с курами; среди палубы, около лестницы на капитанский мостик, стоял на коленях мужик и, кланяясь бежавшим мимо него, выл волком...
Пока внизу
люди кипели и волновались вокруг дома, скрывшего необычайное явление, не менее суеты происходило и
в самом доме. Исправник, ротмистр Порохонцев,
выскочил в канцелярию
в спальных бумазейных панталонах и фланелевой куртке и увидал, что там, скорчась
в комочек на полу, действительно сидит черт с рогами и когтями, а против него на просительском диване лежит и дрожит огромная масса, покрытая поверх солдатской шинели еще двумя бараньими шубами: это был дьякон.
Матвею была знакома эта работа — и ему хотелось бы
выскочить из вагона, взять
в руки топор или кирку и показать этим
людям, что он, Матвей Лозинский, может сделать с самым здоровым пнищем.
Заглавие «Сеть веры» дано Хельчицким его сочинению потому, что, взяв эпиграфом стих Евангелия о призвании учеников с тем, чтобы они стали ловцами
людей, Хельчицкий, продолжая это сравнение, говорит: «Христос посредством учеников захватил
в свою сеть веры весь мир, но большие рыбы, пробив сеть,
выскочили из нее и
в поделанные этими большими рыбами дыры ушли и все остальные, так что сеть осталась почти пустая».
И вот для проповедания этого христианского учения и подтверждения его христианским примером, мы устраиваем среди этих
людей мучительные тюрьмы, гильотины, виселицы, казни, приготовления к убийству, на которые употребляем все свои силы, устраиваем для черного народа идолопоклоннические вероучения, долженствующие одурять их, устраиваем правительственную продажу одурманивающих ядов — вина, табаку, опиума; учреждаем даже проституцию; отдаем землю тем, кому она не нужна; устраиваем зрелища безумной роскоши среди нищеты; уничтожаем всякую возможность всякого подобия христианского общественного мнения; старательно разрушаем устанавливающееся христианское общественное мнение и потом этих-то самых нами самими старательно развращенных
людей, запирая их, как диких зверей,
в места, из которых они не могут
выскочить и
в которых они еще более звереют, или убивая их, — этих самых нами со всех сторон развращенных
людей приводим
в доказательство того, что на
людей нельзя действовать иначе, как грубым насилием.
Матвей выбежал за ворота, а Шакир и рабочие бросились кто куда, влезли на крышу смотреть, где пожар, но зарева не было и дымом не пахло, город же был охвачен вихрем тревоги: отовсюду
выскакивали люди, бросались друг ко другу, кричали, стремглав бежали куда-то, пропадая
в густых хлопьях весеннего снега.
За мной
человек десять каменщиков
в фартуках с кирками… А навстречу приказчик из Муранова трактира, который меня узнал. Я перемахнул через другой забор
в какой-то сад, потом
выскочил в переулок, еще куда-то и очутился за городом.
Вот недалеко от пристани вдруг
выскочили на нас из пустой церкви
человек пять разбойников; не успел я мигнуть, как меня хватили
в бок ножом — и я невзвидел света божьего.
Гришка не успел прийти
в себя, как уже
в дверях показалось несколько
человек. Первое движение Захара было броситься к лучине и затушить огонь. Гришка рванулся к окну, вышиб раму и
выскочил на площадку. Захар пустился вслед за ним, но едва просунул он голову, как почувствовал, что
в ноги ему вцепилось несколько дюжих рук.
Все эти большие и маленькие
люди были обеспокоены целым рядом неблагоприятных примет, и настроение было угнетенное: разбилось
в передней зеркало, самовар гудел каждый день и, как нарочно, даже теперь гудел; рассказывали, что из ботинка Нины Федоровны, когда она одевалась,
выскочила мышь.
У Губарева была привычка постоянно расхаживать взад и вперед, то и дело подергивая и почесывая бороду концами длинных и твердых ногтей. Кроме Губарева,
в комнате находилась еще одна дама
в шелковом поношенном платье, лет пятидесяти, с чрезвычайно подвижным, как лимон желтым лицом, черными волосиками на верхней губе и быстрыми, словно
выскочить готовыми глазами, да еще какой-то плотный
человек сидел, сгорбившись,
в уголку.
На этот зов из соседней комнаты
выскочил молодой
человек в самомоднейших узких штанах и тоже с жидовскою физиономией.
Но положим даже, что порядок этот очень хорош, и что все-таки находятся
люди, которые не хотят подчиняться этому порядку и стремятся
выскочить из него; но и
в таком случае они не виноваты, потому что, значит, у них не нашлось
в голове рефлексов [Рефлексы — термин, ставший популярным
в России после выхода
в свет знаменитой книги великого физиолога-материалиста И.М.Сеченова (1829—1905) «Рефлексы головного мозга» (1863).
Человек шесть мужиков
выскочили из сарая, схватили пики и стали по ранжиру вдоль стены; вслед за ними вышел молодой малой,
в казачьем сером полукафтанье, такой же фуражке и с тесаком, повешенным через плечо на широком черном ремне. Подойдя к Зарецкому, он спросил очень вежливо: кто он и откуда едет?
Сначала дело пошло недурно: чиновник он был хоть куда, не очень распорядительный, зато крайне самоуверенный и бойкий; но ему захотелось поскорее
выскочить в люди — он запутался, споткнулся и принужден был выйти
в отставку.
— Гони! — отчаянно крикнул офицер на казачьем седле и
выскакал вперед, скача по гладкому пару, как
в манеже; за ним нестройной кучей гаркнули стражники — их было немного,
человек шесть-семь; и, заметая их след, затрусили солдаты своей, на вид неторопливой, но на деле быстрой побежкой.
Змея приблизительно
в пятнадцать аршин и толщиной
в человека, как пружина,
выскочила из лопухов.
…Три громадные, кудлатые собаки,
выскочив откуда-то из тьмы, бросились на нас. Шакро, всё время судорожно рыдавший, взвыл и упал на землю. Я швырнул
в собак мокрым чекменём и наклонился, шаря рукой камня или палки. Ничего не было, только трава колола руки. Собаки дружно наскакивали. Я засвистал что есть мочи, вложив
в рот два пальца. Они отскочили, и тотчас же послышался топот и говор бегущих
людей.
Иногда Яков думал, что Митя Лонгинов явился не из весёлой, беспечной страны, а
выскочил из какой-то скучной, тёмной ямы, дорвался до незнакомых, новых для него
людей и от радости, что, наконец, дорвался, пляшет пред ними, смешит, умиляется обилию их, удивлён чем-то. Вот
в этом его удивлении Яков подмечал нечто глуповатое; так удивляется мальчишка
в магазине игрушек, но — мальчишка, умно и сразу отличающий, какие игрушки лучше.
По двору скакал Тихон на большом чёрном коне, не
в силах справиться с ним; конь не шёл
в ворота, прыгал, кружился, вскидывая злую морду, разгоняя
людей, — его, должно быть, пугал пожар, ослепительно зажжённый
в небе солнцем; вот он, наконец,
выскочил, поскакал, но перед красной массой котла шарахнулся
в сторону, сбросив Тихона, и возвратился во двор, храпя, взмахивая хвостом.
Лестница долго скрипела. Поднимался кто-то солидный, большого веса
человек. Я
в это время уже сидел за письменным столом, стараясь, чтобы двадцатичетырехлетняя моя живость не
выскакивала по возможности из профессиональной оболочки эскулапа. Правая моя рука лежала на стетоскопе, как на револьвере.
Полусонный и мокрый, как
в компрессе, под кожаной курткой, я вошел
в сени. Сбоку ударил свет лампы, полоса легла на крашеный пол. И тут выбежал светловолосый юный
человек с затравленными глазами и
в брюках со свежезаутюженной складкой. Белый галстук с черными горошинами сбился у него на сторону, манишка
выскочила горбом, но пиджак был с иголочки, новый, как бы с металлическими складками.
Из класса со свистом и гиканьем
выскочило человек десять с Квадратуловым во главе. Сысоев бросился от них, точно заяц, преследуемый собаками, весь скорчившись, неровными скачками, спрятав голову между плеч и поминутно оглядываясь. За ним гнались через обе залы, и только тогда, когда он с разбегу влетел
в «дежурную», преследователи так же быстро рассыпались
в разные стороны.