Неточные совпадения
Сене от того прибыток
вышел мал:
Он, бедный,
на низу облизывал лишь губки...
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг,
вышел на берег
Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов.
На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу,
на борту ее стоял человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Лето было дождливое, и
сена поставили сравнительно немного. Особенно неудачная
вышла страда
на Самосадке, где почти все
сено сгнило. В горах это случается: заберется ненастье и кружится
на одном месте. И в Мурмосе «
сена не издались», так что негде было и купить его ближе ста верст, да и в сторону орды тоже
на траву
вышел большой «неурождай». Об овсах ходили нехорошие слухи.
Скотину он тоже закармливает с осени. Осенью она и
сена с сырцой поест, да и тело скорее нагуляет. Как нагуляет тело, она уж зимой не много корму запросит, а к весне, когда кормы у всех к концу подойдут, подкинешь ей соломенной резки — и
на том бог простит. Все-таки она до новой травы выдержит, с целыми ногами в поле
выйдет.
(Все трое уходят в глубину сцены. Там начинается шум и смех, негромкий, но непрерывный. С левой стороны
выходят: Басов, выпивший, Шалимов, Дудаков и Влас. Последний идет в глубину сцены, а первые трое —
на сено.)
Гавриловна. А, так тут вот какая контра
вышла. Ну, уж Гришка тоже свой характер выдержит. Он хоть и дурак, а себе
на уме; он теперь завалится
на сено, да дня четыре
на брюхе и пролежит.
Выйдя на крыльцо господского дома, он показал пальцем
на синеющий вдали лес и сказал: «Вот какой лес продаю! сколько тут дров одних… а?» Повел меня в сенной сарай, дергал и мял в руках
сено, словно желая убедить меня в его доброте, и говорил при этом: «Этого
сена хватит до нового с излишечком, а сено-то какое — овса не нужно!» Повел
на мельницу, которая, словно нарочно, была
на этот раз в полном ходу, действуя всеми тремя поставами, и говорил: «здесь сторона хлебная — никогда мельница не стоит! а ежели еще маслобойку да крупорушку устроите, так у вас такая толпа завсегда будет, что и не продерешься!» Сделал вместе со мной по сугробам небольшое путешествие вдоль по реке и говорил: «А река здесь какая — ве-се-ла-я!» И все с молитвой.
Но как везде бывают и всегда могут быть неподходящие к общему правилу исключения, так было и здесь. Рядом с теми, которые приспособлялись активно практиковать «систему самовознаграждения», или хотя пассивно «не мешать товарищам», были беспокойные отщепенцы, «надышавшиеся брянчаниновским духом». Их звали «сектою» и недаром
на них косились, как бы предчувствуя, что из них, наконец,
выйдет когда-нибудь «предерзкая собака
на сене». Таковою и
вышел Николай Фермор.
О полночь кончил Михайла свои речи, повёл меня спать
на двор, в сарай; легли мы там
на сене, и скоро он заснул, а я
вышел за ворота, сел
на какие-то брёвна, смотрю…
Почти пьяный, Пэд одобрительно мычал, пытаясь затянуть песню, но ничего, кроме хриплого рева, не
выходило из его воспаленной глотки, привычной к мелодиям менее, чем монах к
сену. Несмотря
на это, он испытывал неверное счастье пьяницы, мечтательное блаженство медведя, извлекающего из расщепленного пня дребезжащую ноту.
Николай
вышел во двор, прошёл под поветь [Помещение под навесом
на крестьянском дворе — Ред.], лёг там в телегу, полную
сеном, и тотчас заснул.
Покуда она сдвигала лавки и стелила
на них
сено, Николай Николаевич
вышел на крыльцо. Ни впереди, ни по сторонам ничего не было видно, кроме плотного, серого, влажного тумана, и высокое крыльцо, казалось, плавало в нем, как лодка в море. И когда он вернулся обратно в избу, то его лицо, волосы и одежда были холодны и мокры, точно они насквозь пропитались едким болотным туманом.
Вышли на крыльцо. Петр Михайлыч простился, сел
на лошадь и поехал шагом; Зина и Власич пошли проводить его немного. Было тихо, тепло и чудесно пахло
сеном;
на небе меж облаков ярко горели звезды. Старый сад Власича, видевший
на своем веку столько печальных историй, спал, окутавшись в потемки, и почему-то было грустно проезжать через него.
У Павлика были положительно золотые руки. За что он ни брался, все у него
выходило споро и красиво. И трудолюбив он был, как муравей: то огород разведет, то коробочки клеит, то
сено убирает
на покосе или рыбу удит в пруду. И эта, подаренная матери, им самим переплетенная, книжечка — одна прелесть.
Следом за Митькой
вышли на площадку все дети, одетые маленькими мужичками, и встали вокруг Май, наряженной русской крестьяночкой, с душистым полевым венком
на голове и с граблями в руках. И все они хором пели русские песни, вороша
сено граблями и приплясывая кто как умел.
Мы
вышли наружу. Впереди перед нашим поездом виднелся другой поезд. Паровозы стояли, выпучив друг
на друга свои круглые фонари, как два врага, встретившиеся
на узкой тропинке. В сторону тянулась кочковатая, заросшая осокою поляна; вдали, меж кустов, темнели копны
сена.