Неточные совпадения
Прибавлю, однако, что я кончил
гимназический курс
в последнем году плохо, тогда как до седьмого
класса всегда был из первых, а случилось это вследствие той же идеи, вследствие вывода, может быть ложного, который я из нее вывел.
На следующий день предстояло исповедываться шестому и седьмому
классам. Идя
в церковь, я догнал на
Гимназической улице рыжего Сучкова.
Это было несколько лет назад. Ученика младших
классов Янкевича «преследовало»
гимназическое начальство, и однажды его оставили
в карцере «за невнимание на уроке». Мальчик говорил, что он болен, отпрашивался домой, но ему не поверили.
Оказалось, что реформа, запретившая оставаться более двух лет
в одном
классе, застигла его продолжительную
гимназическую карьеру только на второй ступени. Богатырь оказался моим товарищем, и я со страхом думал, что он сделает со мной
в ближайшую перемену… Но он не показал и виду, что помнит о наших внегимназических отношениях. Вероятно, ему самому эти воспоминания доставляли мало удовольствия…
В начале
гимназического курса я привык смотреть на Тита с почтением: он был много старше меня и шел тремя или четырьмя
классами выше.
Я знал заранее, что
в них ученье гораздо труднее и что средние
классы считались основанием всего
гимназического курса.
Многие воспитанники,
в том числе и я, не выслушавшие полного
гимназического курса, продолжали учиться
в некоторых высших
классах гимназии, слушая
в то же время университетские лекции.
Итак, очевидно, что переход из гимназии
в университет был вообще для всех мало заметен, особенно для меня и для студентов, продолжавших ходить
в некоторые
гимназические классы.
Пришел батюшка.
В обоих отделениях первого
класса учил не свой,
гимназический священник, а из посторонней церкви, по фамилии Пещерский. А настоятелем
гимназической церкви был отец Михаил, маленький, седенький, голубоглазый старичок, похожий на Николая-угодника, человек отменной доброты и душевной нежности, заступник и ходатай перед директором за провинившихся почти единственное лицо, о котором Буланин вынес из стен корпуса светлое воспоминание.
Мена вообще была актом весьма распространенным
в гимназической среде, особенно
в младших
классах.
Семеро студентов,
в том числе и я, продолжали ходить
в высший русский
класс к Ибрагимову (прежде
в гимназии у него был средний, а высший занимал Л. С. Левицкий) и должны были явиться на
гимназический экзамен, назначенный последним, заключительным.
И весело было, что смело ломались все застывшие формы школьного дела, что выносились из школ иконы, что баричи-гимназисты сами мыли полы
в классах, что на
гимназических партах стали появляться фабричные ребятишки.
Такая попытка показывает, что я после
гимназической моей беллетристики все-таки мечтал о писательстве; но это не отражалось на моей тогдашней литературности.
В первую зиму я читал мало, не следил даже за журналами так, как делал это
в последних двух
классах гимназии, не искал между товарищами людей более начитанных, не вел разговоров на чисто литературные темы. Правда, никто вокруг меня и не поощрял меня к этому.
Я высидел уже тогда четыре года на
гимназической «парте», я прочел к тому времени немало книг, заглядывал даже
в «Космос» Гумбольдта, знал
в подлиннике драмы Шиллера; наши поэты и прозаики, иностранные романисты и рассказчики привлекали меня давно. Я был накануне первого своего литературного опыта, представленного по
классу русской словесности.
Однако вся гордость своею ученостью и умственностью моментально выскакивала у меня из души, как только я вспоминал о Мерцалове. Он был мой одноклассник, сын крупного тульского чиновника.
В младших двух
классах я был первым учеником первого отделения, а он второго.
В третьем
классе оба отделения слились. Стал первым учеником я, — но только потому, что с этого времени Мерцалов стал выказывать глубочайшее презрение к
гимназической науке и хорошим отметкам.
Приготовлялся я полгода, но так как для технического училища нужно знать весь
гимназический курс математики, то Грумахер посоветовал мне готовиться
в ветеринарный институт, куда принимают из шестого
класса гимназии.
Сыну его, Вадиму, шел семнадцатый год; он покончил с
гимназическою премудростью на третьем
классе, и никакие дисциплинарные меры не пробудили
в нем дальнейшего стремления к наукам.
Он вернулся с последних
гимназических каникул
в седьмой, последний
класс. Радужные мечты рисовались
в будущем. Через год, только через год — университет, — он решил быть юристом, — только что нарождавшаяся тогда адвокатура, слава, богатство…